Вчера вечером на этом самом месте Льюис сделал ей выговор за то, что она слишком развязно ведет себя с мужчинами. В горле у нее поднялся истерический смех, и ей пришлось зажать рот рукой, чтобы удержать его. Чего от нее теперь ждут: чтобы она просто ушла, не сказав ни слова? Лили крикнула: “Прощайте!” – в гулкую пустоту, поражаясь тому, как сильно и звонко прозвучал ее голос, пересекла холл и вышла через парадную дверь.
Ветер швырнул ей в лицо песок, смешанный с золой, как только она переступила порог. Ее взгляд тотчас же упал на скомканный тряпичный сверток, лежавший у подножия невысокого крыльца. Подойдя ближе, она узнала свое старое платье, то самое, что было на ней три недели назад, в день приезда. Лили наклонилась и подняла сверток с платьем, сразу нащупав внутри свои старые грубые башмаки. Прижимая сверток к груди, она оглянулась на фасад дома. Черные пятна окон казались пустыми глазницами, но их вид не обманул Лили: она чувствовала, как ее пожирают чьи-то жадные любопытные взгляды. Она равнодушно отвернулась и побрела по дорожке, спотыкаясь на комьях засохшей грязи в своих нарядных свадебных туфельках на высоких каблучках. Первые тяжелые капли дождя упали на дорогу. Сама того не зная, Лили шла прямо к Дартмурским торфяным болотам.
Глава 22
В болотах есть нечто скрыто враждебное. Они кажутся необитаемыми, они вообще не похожи на землю. Бурые торфяники, укрытые мхами и папоротниками, расстилаются сколько хватает глаз, лишь изредка чередуясь с выходящими на поверхность голыми гранитными глыбами. На бездревесных, покрытых кустарниками пространствах болот во множестве водятся гадюки, но птицы почти не вьют здесь своих гнезд. Угрюмая неподвижность наводит тоску, горизонт безрадостен даже в самый солнечный день. Однако чаще всего торфяные болота укрыты туманом. Завидев его, путник невольно испытывает желание повернуть назад, выбраться туда, где воздух чист. Если в Дартмурские болота забредает лошадь, ее находят стоящей неподвижно и трясущейся от страха.
Холодным сентябрьским днем, когда липкий туман белыми полосами стелился над мрачной низиной, старая женщина ехала на тележке, в которую был впряжен ослик, по дороге, известной лишь ей одной. Звали ее Меро. Рядом с нею на досках телеги сидел громадный черный пес.
– Вниз! – приказала старуха, и пес послушно спрыгнул на землю.
В этот день тележка была нагружена больше обычного, и старый ослик с трудом втаскивал ее даже на самые невысокие холмы. Пес трусил рядом по каменистой пустоши. Как только дорога опять стала ровной, он ловко вскочил на свое привычное место.
Меро застегнула на горле пуговицу своего верхнего одеяния. Это был порыжелый от старости мужской сюртук, служивший ей салопом.
– Холодает, – заметила она, заворачиваясь в него поплотнее, – а у девочки даже шали нет. Все еще спит, а?
Пес по имени Габриэль насторожил уши, услыхав вопрос.
– Что она делала в Боуви-Трэйси, хотела бы я знать? Вот уж не место для девушки в шелковом платье! Проклятые мальчишки – рассыпались, как горох, едва завидев тебя, верно, Гэйб? Хе-хе-хе! Ну, слава Богу, нам теперь целую вечность не надо туда возвращаться, запасов До самой весны хватит, если повезет. Ты-то, конечно, положил глаз на курочку? – Старуха повела плечом в сторону небольшой проволочной клетки, стоявшей позади нее на полу тележки. – Ну признавайся, поганец! Но ты ее не трожь, будь хорошим мальчиком. Вот яйца – хоть все забирай, мне-то что? Мне они не нужны. Меня больше интересует другая птичка. А ну-ка давай опять вниз, – приказала она.
И в самом деле, тележка вновь покатила в гору. Габриэль покорно спрыгнул. Немного погодя Меро принялась напевать.
Туман то сгущался, то вновь редел. Когда он поднимался, можно было видеть небо с налезающими друг на друга тяжелыми кучевыми облаками, висящими так низко, что до них, казалось, можно было дотянуться рукой. Лили рассеянно следила за облаками, воображая, что это разбредающееся невесть куда стадо овец. Ей было неудобно лежать на джутовом мешке, набитом какими-то угловатыми предметами, и она беспокойно заворочалась. Справа от нее лежал еще один большой мешок, от него скверно пахло. Разбудивший ее голос зазвучал вновь. Высокий, тонкий, слегка надтреснутый, он распевал:
Господь, возьми меня к себе,
Укрой в своих руках…
Повернув голову, Лили заглянула сквозь ячейки металлической сетки в яркие, как бусинки, немигающие глаза курицы. Потом она приподнялась на локте и оглянулась назад. В двух футах от ее лица, все загораживая собою, высилась черная спина громадной собаки. Лили не заметила курицы, когда, падая с ног, забралась в повозку, но хорошо запомнила собаку, чье грозное присутствие спасло ее от стайки мальчишек, набросившихся на нее посреди какой-то безымянной деревушки, куда она забрела… Когда же это было? Босоногие, грязные, низкорослые, поначалу они лишь кривлялись и обзывали ее, но потом принялись кидаться камнями и комьями земли. Громадный черный пес подбежал к ней и пошел с нею рядом, скаля длинные, ослепительно белые клыки. Ее мучители разбежались кто куда, как цыплята, завидевшие кошку.
Пронзительное пение смолкло. Лили услыхала позади себя какое-то движение, и тот же голос произнес:
– Ага, проснулась! Как тебя зовут?
Лили повернулась, щурясь в полумраке, чтобы лучше разглядеть костистый профиль старухи в темном сюртуке, державшей в узловатых руках вожжи.
– Лили Трихарн.
Старуха кивнула. Несколько минут прошло в молчании. Потом Лили робко спросила.
– А куда мы едем?
– Мы с Габриэлем едем домой, – ответила старая женщина, слегка повернув голову. – Меня зовут Меро, – добавила она, не дожидаясь вопроса. – У тебя есть родственники, Лили Трихарн?
– Нет.
– Друзья?
– Нет.
– Что же ты будешь делать?
Лили покачала головой и, лишь сообразив, что старуха больше на нее не смотрит, ответила вслух:
– Я не знаю. Ничего не могу придумать.
– Если тебя поймает приходский констебль – сразу упечет в работный дом. Тебе надо где-то жить, нельзя кочевать с места на место.
Лили опустила голову на грудь.
– Работать можешь?
– Да, работать я могу.
– Мне нужна помощница. Платить я не могу, мне это не по карману, но стол и крышу над головой могу предложить.
Лили глубоко вздохнула.
– Я беременна.
Наступило долгое, очень долгое молчание. Она вновь опустилась на джутовый мешок и закрыла глаза, ни о чем не думая.
– Все равно оставайся. Я живу на болоте. Будешь помогать мне в работе, пока сможешь.
Лили сквозь слезы бросила полный благодарности взгляд на серое, затянутое облаками небо.
* * *
Прошло много времени, прежде чем запряженная осликом повозка наконец остановилась. Лили с трудом слезла на землю: все тело у нее затекло. Безлунная ночь была непроглядно темна.
– Осторожно, – предупредила старуха, когда Лили наткнулась в темноте на некое громоздкое препятствие, не то дерево, не то высокий камень.
Ей смутно показалось, что вокруг высится множество других, столь же непонятных предметов, но ее лихорадило, и она решила, что это шутки разыгравшегося воображения. Меро взяла ее под руку и провела сквозь лабиринт темных силуэтов к двери маленького домика. Внутри было еще более сыро, холодно и темно, чем снаружи.
– Ты умеешь разжигать торф, Лили?
– Да.
– Очаг прямо у твоих ног, а вон и ящик с торфом. Я скоро вернусь.
– Но я хочу помочь разгрузить ваши вещи, ваши.., мешки.
– Ничего, пусть подождут до утра.
– Ну тогда.., распрячь ослика.
– Хватит с тебя на сегодня, девочка, ты на ногах не стоишь. Разведи огонь и живо в постель.
И не успела Лили сказать “спасибо”, как Меро растворилась в темном дверном проеме.
Никогда раньше ей не приходилось разжигать торф, она сказала, что умеет, только чтобы угодить своей новой благодетельнице. Когда глаза привыкли к темноте. Лили различила возле открытого каменного очага аккуратно сложенные стопками торфяные брикеты, но для растопки, видимо, служил лишь лежавший в ящике трут. Он, кажется, загорается сам? Лили положила на очаг четыре тяжелых брикета, напоминавших огромные куски хозяйственного мыла. С трутом пришлось повозиться, но после долгих стараний ей удалось высечь искру. Торф сразу же занялся и разгорелся, как по волшебству. Через минуту в очаге весело пылал огонь. Правда, запах оказался сильным и въедливым, он напомнил Лили о копченом беконе.
"Живо в постель”, – сказала ей Меро перед уходом. Постелью, вероятно, служил тростниковый тюфяк на земляном полу. Но это означает, что ей придется занять хозяйскую постель или по крайней мере ее половину! Неужели здесь нет другого спального места? Лили оглядела крошечную комнату, и у нее перехватило дух от изумления. Стена! Задняя стена светилась, сверкала, искрилась, поблескивала и переливалась, отражая золотисто-алое пламя очага мириадами крошечных призм, покрывавших всю поверхность от пола до потолка. Простояв целую минуту в безмолвном восхищении, Лили подошла поближе и остановилась в одном шаге от подмигивающей разноцветными огоньками поверхности. Это были осколки стекла, зеркального и простого, а также маленькие кусочки блестящего металла, вмурованные в штукатурку или глину или что-то другое, из чего была сделана стена. Как бы то ни было, они создавали фантастический эффект переливающегося, застывшего на месте фейерверка.
Лили обернулась на звук открывающейся двери. Вошла Меро, неся курицу в клетке и мешок за плечами. Она шла, потупив взгляд, и не подняла глаз, пока не опустила свою ношу на пол и не расставила припасы на полке, встроенной в нижнюю часть грубо сколоченного сооружения, служившего, как догадалась Лили, кухонным столом. Впервые у нее появилась возможность рассмотреть свою хозяйку при относительно ярком освещении. Меро можно было дать и пятьдесят, и семьдесят. Высокая, угловатая, костлявая, она двигалась медленно, но не по-старушечьи свободно. Ее лицо, темное, как дубленая кожа, избороздили глубокие морщины. Коротко остриженные седые волосы прилегали к голове подобно шлему. Нос у нее был как у настоящей колдуньи – загнутый и заостренный книзу, а маленький, тонкогубый рот обнажал в улыбке немало дыр на месте выпавших зубов. Но карие глаза своей кротостью напоминали взор Богородицы. Вот она взглянула на Лили, и та была поражена, увидев во взгляде старой женщины застенчивое ожидание. Меро хотела знать, что она скажет о доме, вернее, о стене, сообразила Лили.
Она беспомощно развела руками.
– Это выглядит.., просто сказочно!
Старческое лицо Меро преобразилось, просияв щербатой улыбкой. Лили увидела в нем столько доброты, что ее хватило бы на отпущение всех грехов, на прощение любых человеческих слабостей и безумств. Слезы хлынули у нее из глаз сами собой, безо всякой видимой причины.
– Я устала, – пробормотала она в виде извинения, смущенно вытирая щеки.
– Когда ты ела в последний раз? Лили задумалась.
– Позавчера – Присядь, дитя. Вымойся и обсушись, вон вода в кувшине, да забирайся под одеяло. Я приготовлю чай.
Лили сделала, что было ведено, радуясь возможности наконец-то выбраться из промокшего шелкового платья и белья, сбросить туфли и чулки. Она вымылась у огня, вытерлась ситцевой тряпицей, служившей полотенцем, и голышом забралась под одеяла на шуршащий тростниковый тюфяк, который Меро успела подтащить поближе к очагу. Кто-то заскребся в дверь: старуха открыла ее и впустила Габриэля. Бесстрастно оглядев Лили, он сделал перед очагом два небольших ритуальных круга и наконец улегся с довольным зевком.
Меро протянула ей чашку чая и горку теплых овсяных лепешек на тарелке, а потом и сама устало опустилась на тюфяк рядом с Лили. Та быстро подвинулась, уступая хозяйке ту половину постели, что была ближе к огню.
– Нельзя тебе спать нагишом, замерзнешь. Ты шить умеешь?
Задавая вопросы, Меро стянула через голову свое черное платье и аккуратно сложила его в виде подушки. Под платьем на ней была шерстяная фуфайка и панталоны.
– Да, я умею шить.
– Вот и хорошо. Сошьешь себе ночную рубашку из бумазеи, что я прикупила в Боуви. Лили склонила голову.
– Вы так добры ко мне.
Вместо ответа Меро с шумом втянула в себя чай.
– Вы живете одна?
– Нет, – ответила старуха, удивившись вопросу, – у меня есть Гэйб и Патер.
– Патер?
– Ослик. А теперь еще и курочка. Как мы ее назовем?
Лили ничего не приходило в голову.
– И потом у меня есть моя работа.
Она протянула овсяную лепешку Габриэлю; он подхватил ее и принялся задумчиво жевать, не сводя глаз с Лили.
– Вы давно здесь живете? – спросила Лили, с трудом подавив усталый зевок.
– Довольно давно.
На полу в изголовье постели стояла небольшая шкатулка, обильно украшенная камешками и морскими ракушками. Меро вынула из нее короткую глиняную трубку и кожаный кисет. Глядя, как она набивает трубку табаком, Лили заметила, что руки у нее слегка дрожат. Меро разожгла трубку, прикурив от длинной соломинки, которую сунула концом в огонь, и вскоре запах табака смешался с густым духом торфа.
Лили опустилась щекой на свои сложенные руки. У нее оставался еще один, последний вопрос, но она не знала, как ею задать, опасаясь обидеть Меро.
– А вы.., вам.., когда-нибудь бывает одиноко?
Старая женщина удивленно повернула голову. Ее лицо было в глубокой тени, Лили различала только две блестящие точки: это огонь отражался в ее глазах. Но даже в темноте ей показалось, что Меро погрустнела.
– Одиноко? – повторила она своим добрым, по-детски тонким голосом. – Но разве мне может быть одиноко, если я никогда не бываю одна? – Протянув руку, она ласково погладила Лили по щеке загрубевшими морщинистыми пальцами, – Спи, ярочка моя.
Лили закрыла глаза и незаметно уснула, слушая, как Меро распевает высоким надтреснутым сопрано:
Средь зелени полей за Ним иду,
Рука моя дрожит в Его руке…
Проснувшись, она оказалась одна. Мысли о Дэвоне теснились у нее в голове, наверное, он ей снился, но наяву Лили ничего не могла вспомнить и была рада этому. Она села и вновь подивилась чуду задней стены, в которой сейчас видела свое смутное отражение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31