– Но в каком-то смысле, знаешь… – он замолчал, на сей раз не в поисках нужного слова, а потому что хотел пощадить чувства брата.
Дэвон так и понял.
– Это то, чего я заслуживаю? – язвительно осведомился он.
Клей лишь улыбнулся и пожал плечами в ответ.
– Какая свежая мысль! Но постарайся понять: мне она тоже приходила в голову уже не раз, так что я сыт ею по горло.
– Верно. Но я все-таки не п-п-понимаю, как ты мог во-о-образить хоть на секунду, что Лили могла в меня вы.., вы-выстрелить? Это же…
– Черт побери! – в голосе Дэвона зазвучала тихая, еле сдерживаемая ярость. – Была записка. Клей, она лежала прямо под твоей рукой. Ее сундук был полон денег. Я думал, ты умираешь… О, дьявол, ни о чем я не думал, я действовал!
Он закрыл глаза и прижался лбом к оконному стеклу. Все это были не причины, а оправдания. Сколько раз он терзался сознанием чудовищной глупости того, что натворил!
– Матушка скоро п-п-приедет.
Дэвон опустошил стакан и повернулся к брату.
– Да.
– Из-з-звини, я опять з-з-забыл день.
– В пятницу.
– Верно. Алисия т-т-тоже приедет, правда?
– Да.
– Вот и хорошо.
Улыбка Клея вызвала у него ответную улыбку.
– Да, это хорошо. Будет на кого переложить несносную обязанность быть тебе нянькой. Клей криво усмехнулся.
– Из Алисии вы-выйдет отличная нянька. Уж к-ку-да лучше тебя. Она х-хорошенькая, чего о тебе не скажешь, и не будет на меня ры-рычать. – Его выражение стало серьезным. – Дэв?
– К твоим услугам.
– Хочешь, я.., поговорю с Лили? По…пробую? Дэвон невесело рассмеялся.
– И что же ты скажешь?
– Ну.., не знаю.
–Может, что-то п-п-п…
– Придет в голову?
– Придет в голову. Что-нибудь умное и.., ну.., уб-бедительное.
– Ценю твою заботу. Но не думаю, что из этого выйдет толк.
– Но ведь это не повредит, верно? Я т-т-только попробую.
Может, и не повредит, думал Дэвон, но и не поможет. Все равно что вливать лекарство в глотку мертвецу. “Я с ней поговорю”, – твердо решил Клей.
Глава 25
– И как ты не сопреешь в такую жару, а, Лили? Апрель на дворе, а ты сидишь у огня, согнувшись в три погибели, как старая ведьма!
С этими словами Лауди развернула над матрацем чистую простыню и принялась подтыкать ее по углам.
– Гэйлин говорит, с тех пор, как ты поселилась в домике мистера Кобба, сюда перетаскали больше дров, чем пошло на обогрев всего Даркстоуна. Тебе бы выходить почаще во двор, что ты сидишь тут, как сова? Да я у вас днем, а не ночью, чтоб все тебя видели.
Она искоса бросила взгляд на Лили, но та не ответила и не подняла глаз от шитья.
– Умом тронулась, вот что я вам скажу, – пробормотала Лауди себе под нос, расстилая шерстяное одеяло поверх простыни и взбивая подушку. – Да и отощала, ну просто мешок с костями, смотреть страшно.
Габриэль поднялся со своего места рядом с креслом Лили, потянулся и неспеша направился к двери.
– Вон даже пес одурел от жары! Лауди, ворча, подошла к дверям и опустилась на корточки перед Габриэлем.
– Ух ты, красавчик, – замурлыкала она и погладила его по лбу.
Габриэль вежливо моргнул и отвернулся.
– Да уж, дело известное, только на хозяйку ты и смотришь, больше ни на кого не глядишь! Вот у кого сердце верное, благослови его Господь!
Распрямившись, она открыла дверь, и Габриэль выбежал наружу.
– Ну, что там у нас еще осталось? Подмести да пыль вытереть, – сама себе ответила Лауди и подошла поближе к камину. – А ну-ка, покажи, что ты сегодня шьешь? Дай глянуть! Ой, какой крошечный чепчик, вот здорово! Чтоб мне сгореть! Эта малютка еще не родилась, а одежек у нее – больше, чем у королевы!
Лили нарушила молчание:
– Это мальчик.
Ободренная результатами своих маневров, Лауди живо возразила:
– А вот и нет! Миссис Кармайкл говорит, что будет девочка, а уж она-то знает толк в таких вещах.
– Нет, будет мальчик, – покачала головой Лили и вернулась к своему шитью.
Лауди встала, подбоченившись.
– Все? Больше тебе нечего сказать? За весь злосчастный день? Тьфу на тебя. Лили, что ты с собой делаешь? Сидишь тут в четырех стенах, как зачумленная, ешь одна, ни с кем ни словечка, даже со мной поговорить не хочешь! Да ты тут зачахнешь! А знаешь, что про тебя говорят? Что ты нос задираешь и знаться ни с кем не хочешь, больно гордая стала!
– Кто так говорит? – спросила Лили без особого любопытства.
– Энид. Она так и сказала Розе. Ну, я ей надавала оплеух, впредь будет помалкивать Сложив руки на груди, Лауди сделала паузу в ожидании ответа, но его не последовало. Досада на ее простеньком круглом личике сменилась плутоватым выражением лукавого бесенка.
– Ну что ж, словами горю не поможешь, видно, придется тебе жить, как живется.
Схватив с камина перьевую метелку и напевая про себя, она начала обметать пыль с мебели. Потом как бы невзначай обронила:
– Хозяин сегодня встал поздно. Плечи Лили напряглись, пальцы замерли над вязанием. Исподтишка наблюдая за нею, Лауди продолжала:
– А чего удивляться? Стрингер говорит, полночи не спал, все пил. Запрется в спальне, да и пьет горькую. Раньше, бывало, выпивал с молодым хозяином, да тому теперь нельзя: еще, говорят, от раны не оправился.
Она бросила еще один взгляд украдкой: Лили, не отрываясь, смотрела на тлеющие угли, и лицо у нее было такое, что Лауди бросила метелку и подошла к ней.
– Да что с тобой? Все хорошо. Лили, все в порядке, а что не в порядке, то можно исправить! Выйди на солнышко, прогуляйся, а там и на божий свет веселей видеть станешь! Негоже тебе киснуть тут целый день! Что ты, в самом деле, монашка в келье?
Лили сбросила с плеча ласково похлопывающую руку Лауди и вскочила на ноги.
– Ладно! – вскричала она, бросив вязанье на кресло. – Я пойду гулять! Давно надо было бежать со всех ног, чем сидеть и слушать, как ты меня пилишь!
В четыре шага Лили пересекла комнату, схватила свою соломенную шляпку и, выходя, в сердцах хлопнула дверью.
– Пошли, Габриэль! Пойдем на эту чертову прогулку!
Габриэль гонялся за бабочкой среди голубых незабудок, росших по обеим сторонам от дорожки. В крошечном садике перед коттеджем управляющего анютины глазки и лаванда были уже в полном цвету. Лили успокоилась: она даже не заметила начала цветения. Вдоль подъездной аллеи кивали головками цветы страстоцвета, воздух был напоен медовым ароматом вереска, клевера и кипрея. Прячась в тени папоротников и пышных мхов, лиловые фиалки боролись за жизнь с бледно-желтыми примулами. Красногрудая малиновка, усевшись на зеленую ветку ивы, подала голос, заглушая щебечущих в небе жаворонков.
Постепенно Лили замедлила шаг и свернула на тропинку, ведущую к озеру. Она не сомневалась, что в этот час там никого, кроме нее, не окажется. Вспугнутый ею заяц вскочил, перевернулся в воздухе и дал деру. По кустам утесника, стоявшим вдоль дороги, взбирались толстые волосатые гусеницы, а на высокой орешине пара рыжих белок во всю прыть гонялась за третьей.
Тяжело ступая. Лили прошла по мягкому и чистому, позлащенному солнцем приозерному песку к своему любимому плоскому камню и села в двух шагах от ослепительно синей воды.
– Не смей больше приносить мне дохлую рыбу! Слыхал?
Габриэль даже не подал виду, что эти слова обращены к нему, и неспешно побрел прочь. Вскоре он скрылся среди разбросанных по берегу черных валунов.
Лили сбросила туфли и вытряхнула из них песок. Солнце пригревало ее ноги. Через минуту она поднялась и сняла чулки. А уж оставшись босиком, невозможно было удержаться от соблазна окунуть ноги в воду. Ей пришлось от неожиданности отпрянуть: хотя весна и пришла в Корнуолл, вода в Пиратском пруду все еще была холодная, как лед.
Она опять села на камень, стряхнула мокрый песок с подошв и задумалась. Может, Лауди и вправду обиделась? Но ее болтовня могла бы и святого вывести из терпения! Конечно, Лауди желает ей добра… Но подобные мысли лишь усугубляли у Лили чувство вины. Лауди не одобряла выбранный ею для себя распорядок, считала его “чудным”. Со своей точки зрения она, наверное, была права, но Лили нарочно устроила свою жизнь в Даркстоуне так, чтобы ее дни проходили безрадостно и скудно. Вот уже два месяца она была гостьей в поместье виконта Сэндауна, но гостьей чрезвычайно странной, замкнутой, редко показывающейся на глаза. Жила она в коттедже мистера Кобба в полном одиночестве, почти не выходила наружу и ни с кем не разговаривала, кроме Габриэля и своего ребенка. Замечая в себе явное сходство с Меро, Лили иногда в шутку говорила Габриэлю, что ему, видно, на роду написано жить в заброшенных домиках с чудаковатыми одинокими женщинами.
Она закрыла глаза и откинулась назад, упираясь руками в песок и запрокинув подбородок к солнцу, полной грудью вдыхая свежий воздух. Солнце чудесно пригревало, его тепло проникало прямо до костей. Огонь камина, топившегося в ее комнате день и ночь, никогда не согревал ее так. Возможно, Лауди права, ей следует чаще бывать на воздухе. И не только по ночам, когда можно не опасаться встречи с кем-нибудь. Особенно с Дэвоном.
Кстати, прошлой ночью эта стратегия ее подвела. Она гуляла по мысу незадолго до полуночи и внезапно увидела перед собой его высокую, широкоплечую фигуру за одним из поворотов тропинки. Ночь была темна, он стоял к ней спиной, глядя на воду. За три дня до этого, впервые за несколько недель, он постучался в ее дверь и предложил поужинать с ним и с Клеем. Лили решительно отказалась и отослала его прочь. Прошлой ночью ей стало неловко: она не ожидала так скоро увидеть его вновь и решила потихоньку удалиться, но тут он внезапно обернулся и заметил ее. Долгое время оба молчали и вдруг заговорили одновременно.
– Извините, я вас не заметила…
– Сегодня слишком темно для прогулок в одиночестве…
Оба смущенно умолкли и опять стали вглядываться друг в друга в темноте.
– Ну что ж… – сказала Лили, собираясь уйти.
– Может, прогуляешься со мной? – торопливо предложил Дэвон. – Зачем?
Он выпрямился, и в его голосе зазвучали саркастические нотки. Эту язвительную интонацию, которую Лили ненавидела всей душой, Дэвон часто использовал в последнее время в разговоре с нею.
– Потому что на дворе весна, ночь теплая, а нам все равно идти в одну и ту же сторону.
– Причины веские, что и говорить, – ответила она после напряженной паузы. – Тем не менее я отказываюсь. Спокойной вам ночи.
– И вам спокойной ночи.
Он отвесил ей преувеличенно вежливый поклон, и Лили явственно различила в его дыхании сильный и ни с чем не сравнимый залах алкоголя.
– Будьте осторожнее по дороге домой, – резко бросила она. – Вы не в себе.
– Что вы говорите? А где же я? Она презрительно пожала плечами и повернулась, чтобы уйти, но он схватил ее за руку и удержал.
– Ты ведь не станешь плакать, если я грохнусь с этого проклятого утеса?
Огромным усилием воли Лили заставила себя сдержаться и не выдернуть руку. Не обращая внимания на горечь, невольно сквозившую в его шутовском вопросе, она сделала вид, будто всерьез обдумывает ответ, и в конце концов ясно и отчетливо произнесла:
– Нет.
Его пальцы разжались. Подобрав подол, Лили поспешила прочь.
* * *
Вернувшийся без добычи Габриэль положил тяжелую голову ей на колени и позволил почесать себе за ушами. Чарли взбрыкнул (она назвала ребенка Чарли в память о своем отце), и Лили рассеянно погладила живот свободной рукой. Вчера она причинила боль Дэвону, и теперь с грустным вздохом вынуждена была признать, что ее глупое сердце скорбит об этом. Лили старалась уверить себя, что пострадала только его гордость; однако жестокость была не в ее натуре, и ей не нравилось причинять людям боль. Даже такому человеку, как он.
Лили не хотела признаться себе самой, как сильно взволновали ее эти встречи: две за четыре дня. Лили не упускала возможности сказать Дэвону, чтобы он оставил ее в покое, но ей становилось невыносимо тяжко, когда он покорно уходил. Даже на болотах после смерти Меро она так не страдала от одиночества, как здесь в поместье. При каждой встрече с Дэвоном она как будто вновь оживала, хотя ничего, кроме горечи, она Не испытывала.
Решимость ей не изменила: она по-прежнему не питала к Дэвону иных чувств, кроме презрения, и все еще хотела оставить его при первой же возможности. Какая низость с его стороны – использовать Клея как предлог, чтобы с нею увидеться! В своем добровольном затворничестве Лили чуть ли не больше всего страдала от невозможности увидеться с Клеем. Ей было неловко, потому что о его медленном выздоровлении она узнавала лишь от Лауди да от миссис Кармайкл, новой экономки, а сама так и не навестила его.
Лили попыталась успокоиться и разобраться в своих мыслях. Слишком часто ей приходилось расстраиваться и огорчаться – это могло повредить малышу. Она прислонилась спиной к нагретой солнцем скале, свесив одну руку и ощущая под пальцами влажный нос Габриэля. Но слезы навернулись на глаза так неожиданно, что она не успела совладать с собой: опять ее охватило чувство безысходного горя. “Прости, Чарли”, – прошептала Лили, сама не зная, за что просит прощения и почему чувствует себя такой виноватой. Правила, установленные ею для себя на срок ожидания, больше не работали, защитные барьеры, которые она возвела вокруг себя, начали рушиться, и тут уже ничего нельзя было поделать. Возможно, на ее теперешнем состоянии сказывался приход весны, но самым невыносимым было тяготившее ее одиночество. Затворничество стало для нес медленной пыткой, но Лили считала, что только такой ценой сможет обрести спокойствие и уверенность и то, чего больше всего на свете жаждала ее душа, – покой.
– Как тебе сегодняшний денек, Гэйб? Она вытерла слезы на щеках, твердо решив, что пора бы ей перестать, как выразилась бы Лауди, “киснуть”.
– Лауди была права, надо нам с тобой выходить почаще. Смотри, какое чудное небо! Вон то облако похоже на человека, видишь? Вот он закуривает трубку, а шляпа съехала на один глаз…
– Лопни мои глаза, опять она разговаривает с собакой!
Лили подскочила на месте от неожиданности.
– Лауди, ради всего… Не смей подкрадываться ко мне вот так!
– Вовсе я и не думала подкрадываться! Топала, как солдат на плацу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31