Джесс знал, что такое парапет и что такое пилястр. Он похвалил мансардные окна под скатными козырьками (увы, полуобвалившимися), красивые трехгранные эркеры и причудливое круглое окно-розетку, венчавшее двухэтажную викторианскую башенку. Он продолжал твердить: «Да, это было нечто», а Кэйди стискивала зубы, чтобы удержать просившиеся с языка слова: «Это место могло бы вернуть себе прежнюю славу». Должно быть, ей все-таки не удалось скрыть свои чувства так ловко, как хотелось бы, потому что Джесс обнял ее за талию и спросил:
— Ты любишь это место, правда?
Кэйди скорчила гримаску.
— Здесь неплохо. Ну… ты понимаешь. Здесь очень мило. Мне нравится старина.
Ну почему она не могла признаться? Сказать ему: «Это моя мечта». Возможно, ей страшно начать,. потому что неизвестно, как далеко заведет ее эта откровенность. Она могла бы ответить уклончиво, спросить: «А у тебя есть дом твоей мечты?» А вдруг он посмеется над ней? Что ж, так ей и надо. И все-таки это было бы очень больно.
Джесс распряг лошадь — ту же. самую добродушную и смирную серую кобылу, которую Кэйди всегда брала напрокат у Нестора Эйкса, — и пустил ее пастись. Перед тем как отправиться в конюшню, он сказал ей, что хочет ехать на Пегасе и взять для нее какую-нибудь верховую лошадь, например, Бэлль Флер, и черт с ней, с двуколкой. Но выяснилось, что вчерашняя трехмильная скачка утомила жеребца, ему нужен отдых. Кэйди ездила верхом, но не слишком уверенно держалась в седле и предпочитала двуколку. Однако за всю жизнь она еще не встречала человека, любящего лошадей так сильно, как Джесс.
— А река вон там, за теми деревьями. Слышишь, как шумит?
Он поднял голову и прислушался.
— Я думал, это ветер.
— Нет, это река. Хочешь посмотреть?
Заглохшая тропинка вела от подъездной аллеи в рощу раскидистых, поросших мхами и лишайниками виргинских дубов, заслонявших солнце. Когда-то здесь была настоящая дорога, объяснила Кэйди. Расселлы проложили ее, чтобы подъезжать к скалистому берегу реки. Но теперь от нее осталась лишь едва заметная тропинка, местами наглухо перегороженная поваленными деревьями.
Джесс поддерживал Кэйди под руку, помогал преодолевать препятствия, через которые она сама с легкостью перелезала. Какое же чистое наслаждение — быть с ним, заглядывать ему в лицо, дотрагиваться до него когда вздумается! Как много воды утекло с ее отказа ехать с ним на прогулку, потому что ей не нравилась его профессия…
Деревья кончились. Внезапно дикий рев воды обрушился на них и оглушил. Это было похоже на удар под дых.
— Иногда внизу можно увидеть старателей, — Кэйди приходилось чуть ли не кричать, указывая на подножие отвесного утеса. — Но золота почти не осталось, все запасы истощились.
Джесс кивнул. В ослепительном блеске солнца и воды его светлые глаза казались почти лишенными цвета.
— Очень красиво, — сказал он. Ей пришлось читать по губам: сердитый рев реки заглушал слова. Но она видела по лицу, что ему все это нравится. Что ж, ничего удивительного, ему должна импонировать эта грубая мощь. Ей тоже по сердцу Бродяжья река, но порой впечатления переполняли ее, а шум воды подавлял, хотелось отступить, укрыться в мирной лесной тишине.
Они долго следили за бурлящим течением сине-зеленой воды, за взрывами белой пены там, где она наскакивала на невидимую скалу. Можно потерять счет времени, глядя на кипящую воду и слушая ее —свирепый хриплый рев. Кэйди пришлось потянуть Джесса за руку, чтобы заставить его стронуться с места, и прокричать ему в ухо: «Ты не проголодался?» Ей показалось, что иначе он никогда отсюда не уйдет.
За домом располагался задний двор, отделенный от фруктового сада полуразрушенной каменной стенкой. Две высокие старые яблони отбрасывали на стену густую тень, и они решили, что это самое удачное место для пикника: здесь можно было укрыться от стоявшего над головой солнца. Джесс пришел в такой восторг от завтрака, упакованного для нее Жаком в картонную коробку и состоявшего из бисквитов с ветчиной, жареного цыпленка и салата с огурцами, что Кэйди вздохнула тайком: следовало принять участие в приготовлении, а потом ненароком упомянуть об этом при нем. Весь вопрос в том, не забыла ли она, как готовить еду. Когда-то умела, но теперь сомневалась, сумеет ли вскипятить воду. Но она, разумеется, не собиралась сообщать об этом Джессу.
Но почему?
— А знаешь, я начинаю привыкать к этой соленой минеральной воде, — сказал он ей, завинчивая пробку и передавая бутылку.
Кэйди кивнула.
— Знаю, с непривычки она может показаться противной. Я ее сама терпеть не могла, когда приехала сюда, а теперь городскую воду на дух не переношу: как будто в ней посуду мыли. Она слишком теплая и жажды не утоляет.
Джесс кивнул. Кэйди улыбнулась. Ей нравилось, когда они соглашались друг с другом.
Она ела и прислушивалась к разносившемуся над садом пению жаворонка, У них над головой, в ветвях старой яблони скакала белка, а в десяти шагах, на залитой солнцем стене, грелась маленькая зеленая ящерица. Пчелы жужжали в цветах клевера, непрерывно стрекотали сверчки. Интересно, слышит ли их Джесс?
— Иногда я забываю, что ты глух на одно ухо, — тихо сказала Кэйди.
Он был занят разрезанием яблочного пирога и не поднял головы.
— Джесс?
— А?
— Я иногда забываю, что ты глух, — повторила она, смеясь.
Ей показалось забавным, что он не расслышал именно этих слов.
— А-а, вот в чем дело.
Он усмехнулся, уловив соль шутки.
— Ты не думай, я не совсем глух. А уж твоих слов я почти никогда не пропускаю.
— Правда? А почему?
— Улавливаю тембр.
— Вот оно что.
Кэйди надеялась, что он отвесит какой-нибудь цветистый комплимент ее голосу, но этого не случилось.
— Ну-ка напомни мне: сколько тебе лет?
Джесс откусил большой кусок пирога, не сводя с нее глаз поверх уставленной едой скатерки в бело-голубую клетку, медленно прожевал и проглотил.
— Тридцать восемь.
Она уставилась на него.
— Вот это да! Нет, ты не подумай, я не хочу сказать, что это очень много…
На самом деле Кэйди казалось, что это возраст древности.
— Просто ты мне показался моложе, вот и все. На вид тебе скорее… двадцать восемь.
Джесс улыбнулся.
— Спасибо. Это у меня наследственное, причем с обеих сторон. У нас в семье все выглядели молодо.
Кэйди хотела задать ему какой-то вопрос о семье, но Джесс ее прервал:
— Смотри, что подарил мне Джо.
— Что?
Он вынул из нагрудного кармана тоненькую палочку, похожую на спичку, но с заостренными концами.
— Это зубочистка.
— Да ну?
— Выточена из кости оленя.
— Очень мило.
— Он сам ее сделал и подарил мне.
Джесс выглядел таким счастливым. А впрочем, чему удивляться? Кто же будет делать подарки наемному стрелку? Откуда у него вообще могут взяться друзья? Ему можно было предложить деньги, чтобы он вас не убивал, но не подарок.
— Джесс…
— Да?
— Да нет, ничего.
— В чем дело?
— Ничего. Забудь.
Она не собиралась портить этот прекрасный день, задавая ему вопросы, на которые он не хотел отвечать.
— Можно мне кусочек пирога? Или ты собираешься съесть все сам?
После завтрака Кэйди повела его на прогулку по старому саду.
— Тут триста акров, но только половина засажена фруктовыми деревьями. Остальное в основном пастбища и сосновый лес на холмах. В самой середине La Vallee aux Coquins — Долина бродяг.
Неожиданно Джесс сказал:
— Если бы я здесь жил, я стал бы разводить лошадей.
Кэйди прислонилась к гладкому стволу грушевого дерева и отогнула вниз поля шляпы, защищая глаза от солнца.
—Каких лошадей?
— Не знаю. Чистокровных. Скаковых, арабских, тентессийских верховых, кливлендских упряжных. Пони. Всяких.
Он опустил глаза с виноватой ухмылкой,
— Пожалуй, я слишком размахнулся. Придется сократить список.
— Тебе нравятся разные породы?
— Все, какие есть.
— Прямо как твоему кузену Мэриону.
— Мэриону? — нахмурился Джесс. — Ах да, верно, Мэрион без ума от лошадей. В этом мы с ним похожи.
Он взял ее под руку, и они вновь двинулись вперед.
— А что там?
— Луг. Хочешь посмотреть?
— Конечно.
Они пошли в ногу, размахивая сцепленными руками в такт шагам, как настоящие влюбленные. Опять Кэйди почувствовала, что сердце не умещается у нее в груди — настолько оно было переполнено бьющим через край волнением.
— Какой прекрасный день! — воскликнула она, запрокинув голову к небу и вдыхая полной грудью чистый, напоенный солнцем воздух.
— Рада выбраться из салуна?
— О Господи, конечно!
— Но ведь тебе нравится быть его хозяйкой?
— Да, конечно, я просто счастлива! Но здесь так хорошо… Так приятно побыть вдалеке от дыма, от плевательниц и… ну, ты знаешь, ото всего этого. От мужчин, — добавила она со смехом. — Иногда… иногда их бывает слишком много.
Кэйди решила сказать ему кое-то еще:
— От женщин тоже иногда хочется побыть вдалеке.
— От женщин?
— От городских, респектабельных дам. При встрече на улице они поворачиваются ко мне спиной. И прячут от меня детей, если я им улыбнусь или скажу «Привет». Хорошо уехать подальше от всего этого хоть на денек. Я обожаю деревню.
Они вышли на поросший цветами луг. Астры и дикая гвоздика, высотой выше колена, простирались, насколько хватал глаз. От сладкого аромата цветов у Кэйди закружилась голова.
— Давай присядем, — предложил Джесс. Они опустились на траву прямо посреди луга, их окружало разнотравье: голубые, красные, лиловые цветы. Джесс обнял ее.
— К черту их, Кэйди. Они не стоят даже минуты твоего внимания. Нет смысла из-за них переживать.
— Я знаю.
— И вообще, что они против тебя имеют? Ты деловая женщина.
— Вот именно.
— Просто они тебе завидуют, вот и все. — Его сочувствие согрело ее не меньше солнечных лучей.
—Что ж, — вынуждена была признать Кэйди, — они считают, что я слишком уж деловая.
Джесс сунул в рот свою новую зубочистку из оленьей кости и прищурился, глядя на нее.
— Правда? А почему?
— Ну… сам знаешь.
— Ты хочешь сказать, из-за Шлегеля?
Кэйди оцепенела.
— Что тебе известно про мистера Шлегеля?
— Ничего.
— С кем ты говорил?
— Ни с кем.
Она заглянула ему в лицо. Только один человек мог бы заронить сомнение насчет нее и мистера Шлегеля.
— Это Уайли тебе сказал.
— Черт с ним, мне плевать на его слова. Кэйди…
— Что он тебе сказал?
— Ничего. Ну ладно, он сказал, что вы были вместе. Ты и Шлегель. Вот и все.
— И ты ему поверил?
— Я решил, что меня это не касается.
— Большое тебе спасибо.
Джесс положил руку ей на плечо, когда она начала подниматься с земли.
—Нет-нет, погоди. Я хотел сказать, что для меня это не имеет значения.
— Что не имеет значения?
— Ну… было у тебя с ним что-нибудь или нет.
— Это не имеет значения?
— О, черт!
Теперь ему понадобились обе руки, чтобы удержать ее от бегства.
— Я никак не могу найти правильные слова, чтобы ты поняла. Кэйди, не злись.
— Я не злюсь.
— Нет, злишься. Да погоди ты, не дергайся! Перестань подскакивать, как кузнечик, черт бы его побрал. Сядь смирно и дай мне объяснить.
Она перестала вырываться.
— Нет уж, дай мне объяснить! Густав Шлегель был самым добрым, самым великодушным и порядочным человеком из всех, кого я знала. После его смерти в Парадизе не осталось никого, кто мог бы с ним сравниться: он был настоящим джентльменом.
— Ладно.
— Хотела бы я «быть с ним вместе»! Очень жаль, что это не так.
— Ладно.
— Хотела бы я, чтобы он на мне женился!
— Ну хорошо, хорошо.
Ну почему она никак не могла успокоиться? Сидела и дулась еще целую минуту, потом сделала над собой усилие и проворчала:
— Извини.
Только после этого ей удалось поднять глаза на Джесса. Он улыбнулся ей с надеждой, но Кэйди прочла что-то еще в его глазах. Обиду? Боль?
— Джесс…
Он положил руку ладонью на землю рядом с ее рукой. Их пальцы соприкоснулись.
— Что ты обо мне думаешь? Должно быть, ты сделал какие-то предположения на мой счет. О моем прошлом. Я имею в виду мужчин…
Джесс посмотрел на нее. Небось уже думает, что от таких, как она, надо держаться подальше. Кэйди почему-то не сомневалась, что в голове у него в эту минуту мелькают такие выражения, как «на пушечный выстрел» или «обходить за милю».
— Я управляю салуном, играю с клиентами в «блэк джек», продаю пьяницам выпивку. Иногда девушки, которых я нанимаю, приглашают мужчин к себе домой. Я им запрещаю, но они не слушают. С учетом всех этих фактов у большинства людей сложилось определенное мнение на мой счет. А какое мнение сложилось у тебя?
— Кэйди… — Он начал смеяться, качая головой.
— Нет, не могу.
— Да что уж там, выкладывай. Что ты думаешь обо мне? Сколько, по-твоёму, мужчин у меня было?
— Мне все равно.
— Нет, тебе не все равно.
— Ладно, мне не все равно, но я не хочу спрашивать.
— Ну сколько? Десять? Пятьдесят?
— Перестань.
— Ну давай, попробуй угадать.
— Почему ты не можешь прекратить этот дурацкий разговор?
Кэйди тяжко перевела дух.
— Ладно, раз ты не хочешь даже попробовать угадать, я тебе сама скажу.
— Ты не обязана мне ничего говорить. Я даже не хочу, чтобы ты…
— Двое. Я имею в виду до тебя. Первым был Джейми, а вторым…
— Я ничего не хочу об этом знать.
Но она уже не могла остановиться.
— А второй был школьным учителем. Он жил в Монтерее. Вот туда-то я и попала, когда уехала из Портленда. Я с ним познакомилась, когда мне было двадцать. Он тоже хотел, чтобы мы поженились — в точности как Джейми. Только забыл предупредить, — тут Кэйди разразилась дребезжащим смешком, — что у него уже есть жена в Окленде.
Джесс вытянулся на траве во весь рост, увлекая ее за собой. Он больше не смотрел на нее, но прижал ее руку к губам, покрывая бессчетными поцелуями и бессмысленно повторяя:
— Ну ладно, детка, успокойся. Все уже прошло.
Кэйди прижалась к нему; вся ее колючесть, резкость, необъяснимая враждебность растворились без следа. Слезы щипали ей глаза, но она подавила их усилием воли.
— Был еще один священник. Пастор, — добавила она устало, — но с ним мы не зашли так далеко. Я, наверное, согласилась бы за него выйти, но допустила ошибку: рассказала ему о Джейми и о школьном учителе. Тут и сказке конец.
— Ну и черт с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40