Элизабет увидела в его руках нож. Но прежде чем успела зажмуриться от страха, он перерезал веревки и освободил ее столь же быстро и умело, как и связал, а затем вынул из ее рта окровавленный кляп. Но привкус крови на языке остался. Ее губы кровоточили. Бросив взгляд на свои затекшие руки, Элизабет увидела на них капельки крови и на ногах в том месте, где веревки впились в кожу. Она почувствовала себя слабой, теряющей сознание, в изнеможении закрыла глаза, отстраненно ощущая, как ее тело подняли и понесли, а затем положили на что-то мягкое. Да… мягкое! Ей смутно показалось, что это была кровать. Затем все представления о том, что с ней происходит, куда-то уплыли, и она позволила себе погрузиться в какую-то невыразимую слабость, оставив все свои боли и сомнения где-то далеко на поверхности.
Когда Элизабет очнулась, то первое, что почувствовала, это было нечто холодное и мокрое, касавшееся ее губ, затем запястий. Она открыла глаза. Алекс колдовал над ее израненными, кровоточащими руками, прикладывал к ним мокрый платок и сквозь зубы что-то бормотал и чертыхался. Жизнь медленно возвращалась к ней. Внезапно она вдруг застонала, почувствовав в запястьях жалящую боль. Услышав стон, Алекс быстро взглянул на нее. И в первую минуту Элизабет показалось, что на его лице отразились тревога, забота и даже нечто очень похожее на облегчение. Но затем он как будто снова надел маску и мрачно произнес:
— Ну вот, ты уже и пришла в себя.
Слишком слабая, чтобы говорить, Элизабет молча наблюдала, как Алекс принялся проделывать то же самое с ее лодыжками, его пальцы при этом двигались нежно и умело. Все ее тело занемело и безумно болело. В горле пересохло, но Элизабет была слишком слаба, чтобы просить пить. Алекс как будто прочитал ее мысли, потому что внезапно оторвался от своего занятия, взял со стола глиняную кружку и помог ей сесть на кровати. Одной рукой поддерживая девушку, он другой поднес кружку к ее губам.
Бренди! Она пила с жадностью, густая горячая струя лилась в горло и дальше, в желудок, и от этого по всему телу распространялось живительное тепло. Элизабет снова свернулась калачиком, а Алекс молча поставил кружку на стол и отложил в сторону примочки.
— Сп… спасибо, — пробормотала она.
Он пожал плечами.
— За что, право? За возвращение тебя к жизни? Но ты же знаешь, Лиззи, что от тебя мертвой никому нет никакой пользы.
— А что… происходит?
— Мои люди захватили корабль и покинули порт. Рассвет только приближается, а мы уже набрали хорошую скорость. Пока твои английские друзья очухаются и бросятся за нами в погоню, мы уже будем вне их досягаемости.
Она постаралась вникнуть в то, что ей сказали. Потом вспомнила кое-что еще.
— А Роберт? — прошептала она слабо.
Алекс помрачнел.
— Мы выбросили его за борт, вместе со всеми остальными. Возможно, попав в воду, он оживет и даже сумеет доплыть до берега, — Алекс снова пожал плечами. — Впрочем, ни для кого не будет большой потерей, если он и не выплывет. Разве что для тебя, Лиззи. Но теперь это уже не имеет никакого значения, моя сладкая, даже для тебя. В любом случае ты его больше никогда не увидишь.
Элизабет почувствовала внутреннее облегчение. Следовательно, кошмарные проекты с принудительным замужеством отменяются. Она слабо вздохнула и провела рукой по глазам.
Александр Бурк по-своему истолковал ее жест и с отвращением отвернулся.
— Надо полагать, ты весьма сожалеешь о своем любовнике, Лиззи. Ах да, наверное, по обоим любовникам. А может быть, их было у тебя уже гораздо больше? Возможно, тебе мало было Синклера и Мабри, чтобы утолить свой голод? Имей в виду, я сделаю все возможное, чтобы тебя утешить.
Пока Алекс говорил, она смотрела на него с удивлением, но потом вспомнила, что он же видел ее вместе с Синклером и с Мабри. Он думает… Ну разумеется! Нетрудно догадаться, что он может подумать.
— Ты ничего не понимаешь, — сказала Элизабет устало, но он грубо перебил ее:
— Заткнись! Я не хочу слышать от тебя никакой лжи или оправданий. Какое мне дело, что ты не желаешь разыгрывать из себя проститутку. Только помни хорошенько: с этого момента ты будешь моей любовницей!
На глаза Элизабет навернулись слезы.
— У тебя нет никакого права говорить мне такие вещи! — сказала она с дрожью в голосе. — Ты даже представить себе не можешь, через что я прошла…
— Боже мой, через что же ты прошла, гнусная высокомерная шлюха! Вот я и мои люди действительно прошли через все: нас держали на цепи, как зверей, мы работали, как вьючные мулы, от восхода до заката! А ты в это время разъезжала в экипажах, разыгрывая из себя знатную леди!
Маска заботливости сошла с его лица, вместо нее на нем читались ненависть, бешенство, более яростное, чем когда-либо прежде. Инстинктивно Элизабет отодвинулась от Алекса. Увидев это, он улыбнулся холодной удовлетворенной улыбкой.
— Да-да, моя дорогая Лиззи, все твои страдания были не более чем обман этих несчастных мужчин в военной форме, вот и все. Все казались тебе неуклюжими, скучными дураками, не так ли? У них не было ни малейшего представления о том, как следует удовлетворить женщину. Поэтому я собираюсь показать тебе, какими бывают настоящие мужчины.
С этими словами Алекс придвинулся к ней ближе и стал снимать с нее платье. Она вскрикнула и попыталась ударить его по лицу, но он спокойно увернулся от удара, схватил ее поудобнее и продолжал раздевать. В его глазах при этом можно было прочитать одновременно злость и желание.
— Черт возьми! До чего же я истосковался по этому! — бормотал Алекс прерывающимся голосом.
— Нет! Пожалуйста… — стонала Элизабет, но он уже целовал ее в шею, плечи, зарывался лицом в ее грудь. Потом внезапно обнял и принялся неистово целовать в губы. Вначале она сопротивлялась изо всех сил, которые у нее еще оставались, но потом, прежде чем что-либо поняла, принялась целовать его столь же неудержно. Желание сопротивляться куда-то исчезло, и Элизабет дала волю своей страсти, с которой ничего не могла поделать. Снова, в который раз ее тело отвечало на ласки этого человека. Когда Синклер касался ее, она содрогалась от отвращения. Целоваться с Робертом было приятно. Но никогда не испытывала она ничего подобного: тело инстинктивно подлаживалось под движения Алекса. Элизабет жадно искала его губы, их языки вели свое собственное сражение. Наконец она снова почувствовала всю тяжесть его тела и уже сама старалась обнять Алекса как можно крепче, прижать к себе, снова в ее жилах вместо крови заструился огонь. Элизабет кричала от счастья, забыв о том, что стыдно любить этого человека. Теперь она была в экстазе. И вот их страсть достигла ошеломляющей кульминации… затем еще… еще…
Наконец Алекс скатился с нее и лег, опершись на локоть, чтобы лучше разглядеть Элизабет. Ее золотые волосы спутались, лицо горело, полузакрытые глаза казались затуманенными — картина, которую так хорошо помнил. Как он мечтал снова ее целовать!
А у Элизабет момент радости прошел, и чувство вины — ужасное, сковывающее, тяжелое, как якорь, — захватило ее, погасив огонь, горевший еще минуту назад. Да, это правда, она не более чем шлюха. Получать наслаждение с человеком, который не любит ее, который полон желания унизить, который использует ее тело для того, чтобы удовлетворить свою похоть! Это невыносимо!!! По щекам медленно потекли горячие слезы.
Увидев это, Алекс почувствовал комок в горле. Ему вдруг захотелось узнать, плакала ли она каждый раз, когда отдавалась Синклеру или Мабри. Скорей всего нет. Ведь она выбрала их сама, сделав своими любовниками. Но тут его захватила другая мысль. Интересно, неужели она с такой же страстью реагировала и на их ласки? Неужели целовала их с таким же жаром, с каким целовала его, доводя до исступления своими губами, зубами, языком? Вся радость от близости с ней погасла. Сама мысль о том, что Элизабет отдавалась другим мужчинам, совершенно убила его. С ледяным самообладанием, подавив внутреннее бешенство, Алекс быстро отвернулся от нее и засунул стиснутые кулаки под подушку.
— Иди спать, Лиззи, — прорычал он сквозь зубы. — Завтра мы продолжим.
Глава 16

Оглядываясь на события той сумасшедшей, хаотичной ночи в Калькутте, Элизабет видела их сквозь какую-то дымку. Она помнила о них точно так же, как другие помнят свои сны, лучше сказать, ночные кошмары, которые вызывали настоящий, вполне реальный ужас. Однако сами события расплылись и стали неотчетливыми, как будто на самом деле их вовсе не было. Однако же они были! И все обстоятельства, с ними связанные, нельзя было забыть, какими бы нереальными они ни казались. Эти события резко изменили ход ее жизни, в результате она оказалась на пути в Америку.
Когда Бурк в первый раз сказал ей об этом, Элизабет долго билась в истерике, кричала, что он погубил ее жизнь, что обращается с ней, как с неодушевленным предметом, с бездушной невозмутимостью бросая туда, куда ему заблагорассудится, Алекс не обращал внимания на ее выпады до тех пор, пока однажды она не запустила в него глиняную кружку, пролетевшую всего в нескольких дюймах от его головы. Тогда он поднял на нее свои холодные серые глаза, некоторое время с любопытством рассматривая растрепанную одежду и всклокоченные волосы, и наконец коротко заявил, что все эти выступления закончатся тем, что ее выкинут с корабля. Разумеется, она ни на минуту не поверила в то, что ее выбросят за борт, но в дальнейшем постаралась воздерживаться от каких-либо выпадов в его адрес. Когда Элизабет обнаружила, что Алекс не обращает внимания на ее слезы и проклятия, то отказалась от них, охлаждая свой гнев с помощью ледяного молчания, периодически нарушаемого едкими замечаниями. Это и задало главный тон их дальнейшим отношениям в то время, пока корабль выходил в Атлантику. На лице Элизабет застыла маска холодного отчуждения, Алекс же относился к ней с открытым презрением. Эта пропасть между ними все ширилась — не без помощи, конечно, обоюдной ненависти.
В противоположность их предыдущему путешествию Бурк не настаивал больше на том, чтобы она драила палубу, однако приказал ей помогать на кухне, а также исполнять множество других обязанностей, таких как починка прохудившихся парусов, латание дыр на штанах и рубашках. Не сильно обремененная этими обязанностями, Элизабет могла теперь совершенно свободно бродить по кораблю — привилегия, которую использовала с величайшим удовольствием, часто часами стоя на палубе и глазея на открытый голубой простор. Мыслями при этом она переносилась на тысячи миль отсюда, мечтая об Англии, о своем родном доме, который не увидит больше никогда.
Однажды утром, прекрасным и жарким, когда золотое солнце вовсю искрилось на безоблачном небе цвета нежного шелка, а море лениво колыхалось за бортом, как сонный ребенок на руках у матери, с вершины фок-мачты ей помахал рукой Бен Тукер. Он в это время прилаживал зацепившийся за что-то парус.
— Хо, Лиззи! Какой денек, а? — окликнул ее Бен дружелюбно.
— Да, просто чудо, — ответила она, подлаживаясь под его тон. Стоял июль, и погода действительно была на редкость ровная и теплая. Ее волосы не были заколоты шпильками и спадали свободной волной на плечи, развеваясь на легком ветерке. Элизабет носила теперь мужскую полосатую рубашку с закатанными до локтей рукавами и грубые голубые штаны, которые доставали ей только до колен. Стройные красивые ноги были босы, ибо она не удосужилась в такую погоду надеть чулки и башмаки. Наблюдая, как Бен ловко слезает с мачты, Элизабет усмехнулась, представив, что сказала бы миссис Лоретта Хэмпшир, если бы увидела ее в таком виде. Без всякого сомнения, эта достойная леди с трудом узнала бы в ней ту гордую элегантную молодую леди, которую она сопровождала когда-то на приемы в лучшие лондонские дома. Теперь это была беззастенчивая, видавшая виды девица, спокойно и бестрепетно перегибавшаяся через скользкие перила и глубоко вдыхавшая соленый воздух, всей своей обнаженной загорелой кожей впитывая солнечное тепло.
— Что это ты? — поинтересовался Бен, присоединившись к ней на посту возле перил.
— Ерунда, — ответила она, блестя глазами. — Просто подумала о том, что сказала бы моя компаньонка, увидев меня теперь.
Бен оценивающе посмотрел на нее.
— А по-моему, ты выглядишь замечательно, — заверил он Элизабет. — Ну, разумеется, я не твоя компаньонка, а у этих дам всегда имеется собственное мнение, — Да, разумеется, — серьезно ответила Элизабет, пряча улыбку. Бен еще раз внимательно осмотрел ее.
— Знаешь, — произнес он задумчиво, — ты, конечно, родилась для другого, но мне кажется, что теперь ты выглядишь почти счастливой, несмотря на то что едешь в новую для тебя страну, где ты никого не знаешь, в страну, которая находится в состоянии войны с твоей родиной. — Бен покачал головой. — Но, Лиззи, ты не выглядишь даже расстроенной.
— Разве? — спросила она смущенно, и румянец вспыхнул на ее щеках. — Ты имеешь в виду, что я ничуть не расстроилась из-за того, что сменила шелка и атлас на эту гадкую одежду? Очень хорошо, Бен Тукер, я тебе кое-что расскажу! У меня достаточно здравого смысла отказаться от роскоши ради удобства — но это касается только одежды! И это вовсе не значит, что я счастлива быть захваченной грубыми варварами, которые увозят меня в почти нецивилизованную страну! Это вовсе не значит, что я счастлива плыть на этом грязном, вонючем корабле туда, куда у меня не было никакого желания плыть, и жить в компании каких-то идиотов, которые… — Но тут она внезапно прервала свою речь, заметив обиженное выражение в обычно веселых голубых глазах Бена.
— О Бен! Прошу прощения! — закричала Элизабет, сжимая его руку. — Я вовсе не имела в виду тебя! Честное слово, я совершенно не имела в виду…
— Все в порядке.
— Нет, не в порядке. Я напрасно говорила такие вещи, и теперь сожалею об этом. Очень сожалею! — Она заискивающе улыбнулась ему. — Дело в том, что я совершенно не хотела признаваться в этом, но… у меня в Калькутте были некоторые неприятности. И теперь чувствую умопомрачительное облегчение от того, что убежала оттуда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47