– Мой… мой господин… нет.
Джеффри с трудом сглотнул, ужасаясь тому, что скупердяй Эдуард вдруг решил проявить щедрость к своему рыцарю – и именно теперь, после стольких лет его бесплодных мечтаний! Как, должно быть, сейчас смеются боги, второй раз предлагая Джеффри исполнение всех его желаний и зная, что обстоятельства не дадут ему принять этот дар.
– Нет? – Добродушие Эдуарда моментально превратилось в высокомерное королевское недовольство. – Ты настолько разважничался, что не желаешь принять от меня простого баронства?
– Никогда, сир! Это гораздо больше того, на что я смел надеяться. Я удовлетворился бы пустяковой вещицей и вашим словом по трем вопросам.
Эдуард опустился обратно в кресло, одновременно возмущенный тем, что его щедрое вознаграждение отвергнуто, и радуясь тому, что монарший богатства не уменьшатся.
– И что же именно ты просишь?
– Тот кельтский талисман, который я носил на шее. Я знаю, что он принадлежит Рованвуду, но мне этой вещицы очень не хватает. – Джеффри мог только надеяться, что Энгус Ок простит ему желание швырнуть талисман в пропасть. Рыцарь думал о том, что талисману каким-то образом удалось перенести его сквозь время, и молился, чтобы он сделал это еще раз.
– Все, чем владеет Рованвуд, принадлежит мне, как его сюзерену. Идет, – недовольно проговорил Эдуард. Подозвав пажа, он приказал ему принести талисман, а потом снова повернул голову к Джеффри. – И освободите меня от моей клятвы верности вам, господин мой. Я бы хотел избавиться от обязанностей рыцаря.
Король подозрительно прищурился.
– А вот это уже не пустяк. У меня не настолько много рыцарей, чтобы я отпустил одного из них, не подумав о последствиях.
– Если вы мне откажете, то останетесь с рыцарем, который потерял вкус к сражениям, сир.
Эдуард нахмурился.
– Ты ведешь себя крайне неблагоразумно, так что я вижу, что трусом ты не стал. Ты всю свою жизнь посвятил делу рыцарства, д'Арбанвиль. Как ты заработаешь себе на хлеб, если я дарую тебе то, о чем ты просишь?
– Я думал заняться обработкой земли, господин мой. Эдуард расхохотался.
– Это настолько забавно, что я даю тебе мое разрешение. Идет – хотя делаю это с большой неохотой.
– И моя семья, сир. Отправьте им весть о том, что я здоров и счастлив, как никогда. И хотя я скорее всего больше никогда их не увижу, я буду всегда их помнить и молиться о них.
– Идет, хоть и не думаю, чтобы твой отец тосковал о встрече с земледельцем, д'Арбанвиль. И последняя просьба?
– Прикажите писцу, сир, подробно рассказать о событиях этого дня, позаботившись о том, чтобы по имени упомянуть меня, Джона и Деметру Рованвудов, а также изменника Дрого Фицболдрика.
– Дрого Фицболдрик, прежде чем пасть от твоего меча, случаем не успел ударить тебя по голове и вышибить тебе мозги?
– Нет, сир.
– Тогда ты должен был бы понимать, что если хочешь, чтобы твое имя было занесено в книги, тебе достаточно только принять баронство, которое я тебе предложил, и продолжать сражаться во славу Англии. Твои обязанности не будут настолько обременительными, чтобы ты не мог удовлетворить свое желание заняться земледелием. Мне претит мысль о том, чтобы прославлять приграничного выскочку записями о нем.
Джеффри не дрогнул перед недовольством короля.
– Я прошу вас даровать лишь то, о чем прошу, господин мой.
– Жалкий земледелец, прогневавший своего короля, заслуживает только того, чтобы его имя упоминалось в самой малоизвестной книге.
– Мне этого будет вполне достаточно. В этом мире не так много книг, чтобы не найти каких-то сведений, если проявить должное упорство.
– А, ну ладно. Согласен, – с явной досадой уступил Эдуард.
Вернулся паж с талисманом, и Джеффри сжал в кулаке драгоценный предмет, не сдержав радостного возгласа, когда в ладонь его снова впечатался знакомый узор, который пульсировал, словно был доволен их повторной встречей. Талисман опять принадлежал ему, а Джеффри здесь отныне не связан никакими клятвами. Его ждала Джульетта, и он сможет вернуться к ней, не обремененный обещаниями и обязанностями. Джеффри почувствовал ликование и страшное нетерпение: не попрощавшись в последний раз с королем, он повернулся и устремился к Первозданной Пропасти.
Арион прыгать отказался.
Он резко остановился далеко от края пропасти, мотая своей мощной головой с протестующим ржанием. – Кровь Господня, Арион!
Джеффри выругался и, заставив коня повернуться, предпринял новую попытку – со столь же плачевным результатом.
Он попробовал завязать лошади глаза.
Он даже воспользовался дубовым прутом – и в первый и единственный раз на шелковой шкуре боевого коня появился след удара: единственный раз не во время битвы. А может, именно во время битвы, потому что тут явно начался поединок сильной воли, в результате которого вскоре оба – рыцарь и его верный скакун – тяжело дышали, но прыжок снова не состоялся.
Джеффри всегда высоко ценил сообразительность своего коня, которая не раз сослужила добрую службу, когда рыцарь просто обращал внимание на призыв чуткого животного к осторожности. Вероятно, с точки зрения лошади было разумно избегать повторения приступа той ужасной слабости и мучительной тошноты, которыми сопровождался каждый прыжок. Надо было только молить Бога, что присущий животному инстинкт не подсказывал ему, что еще один прыжок мог оказаться роковым. Джеффри поспешно отогнал от себя такую мысль. Поддаться ей хоть на долю секунды значило бы рисковать тем, что все кончится неудачей.
Рыцарь подошел к краю пропасти и изо всех сил потянул за уздечку. Арион уперся копытами в мягкую землю и согнул задние ноги, так что его массивную тушу невозможно было сдвинуть с места – при всей решимости Джеффри.
Охваченный досадой Джеффри бросил поводья и прошествовал к краю обрыва. Там кипели туманы, словно в ведьминском котле варилось какое-то адское зелье. От далекого рева у него заложило уши. Голова закружилась, так что он лишился способности соображать и остался наедине со своими страхами и сомнениями.
Возможно, кельтское божество окончательно от них отвернулось: ведь благородная цель была достигнута, и речь шла теперь только о мечтах и желаниях одного обыкновенного мужчины и одной простой женщины.
На Джульетте не было талисмана, а Джеффри не смог ее удержать. Возможно, она погибла.
Возможно, он совершит прыжок и окажется в совершенно другом месте и каком-нибудь немыслимом времени.
Он может прыгнуть и просто погибнуть.
Врожденный инстинкт самосохранения заставил Джеффри отшатнуться назад, к Ариону. Рыцарь вдруг вспомнил о том, как Хромой Селезень уговаривал его посмотреть вниз с обрыва, предупреждая, что это зрелище может заставить белого воина передумать. Джеффри уцепился за гриву Ариона, дрожа и ужасаясь оттого, что ему изменила решимость.
– Нет, нет, нет! – прошептал он.
Он не может тратить время на то, чтобы успокаивать Ариона – ведь отсрочка может дать демонам сомнения подходящую почву, на которой они не замедлят посеять семена предательства.
Джеффри с такой силой стиснул зубы, что челюстям стало больно, и снял со своего скакуна седло и узду. Пусть Арион бродит один хоть целую вечность, пока кто-нибудь его не найдет. Джеффри невыносимо было думать, что его боевой товарищ мог бы умереть от голода или жажды, если бы его сбруя зацепилась за ветку дерева или запуталась в кустарнике. Он швырнул вниз упряжь.
Несколько мгновений спустя Джеффри поймал себя на том, что, задыхаясь, глотает воздух: он невольно затаил дыхание, ожидая звука от падения. Но не услышал.
– Если к тебе вернется храбрость, то ты знаешь, как меня найти, – сказал он коню, который наблюдал за ним, раздувая ноздри и прядая ушами, словно не мог поверить, что его хозяин способен на такое.
А потом, крепко сжав в руке талисман, Джеффри пустился бегом к обрыву. Издав свой самый ужасающий боевой клич, он прыгнул, выпрямившись, словно копье, и полетел сквозь туман, который поглощал все звуки и ощущения, кроме стука его сердца – и нестерпимого желания вновь увидеть Джульетту.
Глава 25
Сержант Марта Кронин, обнаруживший Джульетту в каньоне, начал проявлять по отношению к ней прямо-таки отеческую заботливость, но Джульетта не испытывала от этого ни досады, ни радости.
Половина солдат считала, что этот самый Джеффри – всего лишь плод ее фантазии. Мнения второй половины разделились. Почта работала в обоих направлениях, а Герман Эббот, похоже, не меньше своей матушки любил зачитывать полученные им письма. Миссис Эббот сообщила ему новость об актере Джеффри д'Арбанвиле, поселившемся в Броде Уолберна. Некоторые из тех, кто верил в существование Джеффри, считали, что он ее бросил (оказывается, актеры таким поведением славились). Некоторые, как сержант Кронин, решили, что Джеффри умер, а Джульетта придумала свою странную историю для того, чтобы избегнуть реальности.
Но какого бы мнения они ни придерживались, все истолковывали почти нечеловеческое спокойствие Джульетты как оцепенение, вызванное чувством горя. Военные бросали на нее полные сочувствия взгляды и перешептывались между собой, когда думали, будто она их не слышит и не видит. Она все понимала.
Ей уже приходилось терять близких – родителей, Дэниеля, – но тогда для ее горя оставался хоть какой-то выход. Ей приходилось быть с близкими в их последние минуты, обмывать мертвые тела, хоронить, и все эти последние выражения любви заставляли друзей собраться вокруг нее, чтобы утешать ее и вместе с ней молиться. У нее была возможность попрощаться, отдать последнюю дань любимым, положить цветы к грубо сколоченному деревянному кресту…
Исчезновение Джеффри было совсем иным – таким окончательным, что после него не осталось никакого реального следа. Вообще ничего. Тем, кто верил в его существование, казалось, что Джульетта горюет о бродяге, который взял от нее, что мог, а потом исчез, когда она ему надоела. Джульетта понимала, что ей сочувствуют из-за того, что она якобы забыла гордость и бросилась следом за необычайно талантливым актером и обманщиком. Она единственная из всех знала совершенно точно, что имела несчастье влюбиться в казавшегося иногда странным рыцаря, пролетевшего сквозь время, – и когда он называл ее своей дамой сердца, он был абсолютно честен.
И так же абсолютно честно он пообещал ей, что они навечно будут вместе.
Поэтому было очень приятно, что нашелся такой человек, как сержант Кронин, который о ней заботился, особенно в тоскливые минуты, когда военный отряд готовился тронуться в путь. Ей надо будет придумать какой-то способ отблагодарить сержанта, когда Джеффри вернется и она снова станет собой.
– Ну, мы выезжаем, мисс Джей. С небольшим передовым отрядом, чтобы нам не пришлось всю дорогу до Форт-Дифайенса глотать пыль, которую поднимет караван. А потом дорога будет легче. – Сержант Кронин еще раз проверил, хорошо ли затянуты подпруги. – Не стесняйтесь крикнуть мне, если мы поедем слишком быстро или вам надо будет остановиться, чтобы… в общем, остановиться.
– У меня все будет в порядке, Марта, – сказала Джульетта, и сержант одобрительно кивнул.
Они проехали в дружелюбном молчании уже довольно большое расстояние, когда, несмотря на то что небо оставалось безоблачным, прогремел оглушительный гром. Лошади начали рваться и вставать на дыбы, фырканьем и пронзительным ржанием выражая страх. По потемневшему небу быстро пробежало темное облако.
Неожиданная резкая перемена погоды вызвала ответную бурю чувств в груди Джульетты, и кровь в ней закипела и заволновалась под стать погоде. В следующее мгновение рассеченное небо вновь стало спокойным и облака рассеялись так же быстро, как появились. Засияло солнце – еще ярче, чем прежде.
– Нам надо повернуть обратно, – сказала Джульетта, оставшаяся настолько спокойной, что только теперь ей стало понятно, насколько твердо она верила в то, что Джеффри сдержит свое слово. – Джеффри вернулся.
Марта покачал головой и забрал у нее поводья.
– Мы не можем вернуться, мисс Джей. Похоже, над каньоном была гроза. Очень удачно, что мы уже оттуда уехали.
Джульетта осталась в седле и стала терпеливо дожидаться. Они уехали уже слишком далеко, чтобы можно было бежать обратно. Удивительное спокойствие не покидало ее. Джеффри найдет ее.
Прошло несколько томительных часов, прежде чем Марта повернулся в седле и, прищурясь, попытался разглядеть одно упорно не рассеивающееся облако.
– Ну что ты скажешь! – пробормотал он.
– Что там?
Джульетта попробовала всмотреться получше, но ее глаза не смогли разобрать того, что увидел опытный солдат, хоть она и сдвинула с головы шляпку, чтобы увеличить поле зрения.
– Похоже на чертова верблюда. Бежит прямо к нам, словно не терпится, чтобы его поймали. А мы уже полгода, а то и больше гоняемся за ними по этим горам! – Засунув два пальца в рот, Марта пронзительно свистнул, так что его лошадь испуганно всхрапнула. – Ну-ка, подъезжай сюда, Карвилл, и скажи: разве это не чертов верблюд? – рыкнул сержант, обращаясь к молодому солдату, который был с ним в тот день, когда они нашли Джульетту.
Карвилл подскакал поближе, остановил лошадь и поднял подзорную трубу, чтобы посмотреть туда, куда указывал Марти.
Он изумленно ругнулся, но тут же попросил у Джульетты прощения:
– Извините за грубость, мисс Джей. Ты прав, Марта, это верблюд.
– Горбы какие-то странные.
– Это потому, что на нем кто-то едет. А следом за ними скачет огромный и старый гнедой жеребец. Никогда еще не видел, чтобы лошадь так ковыляла: кажется, вот-вот рухнет мордой вниз!
Джульетта ухватилась за рукав Карвилла, жалея, что не может вырвать у него из рук подзорную трубу, чтобы самой все увидеть. С другой стороны, ее так трясло, что она, наверное, мгновенно уронила бы трубу в пыль.
– Всадник, на нем доспехи, да?
– А?
– Доспехи. Кольчуга. Блестящая, как серебро. Или, может, немного ржавая.
– Не-а. На нем только штаны и какой-то странный кожаный жилет. А вот волос у него ужас как много. И кажется, он этого верблюда так и костерит…
Карвилл еще продолжал свое описание, но Джульетта больше его не слушала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47