– Вы не первые рвете друг друга с Сирилом. Ваши уважаемые деды имели причины для этого, но не вы. Нет, вы – это дурачества молодых петухов… ссора бездельников. Ты хочешь, чтоб я тебе рассказал?
– С тех пор, как я тебя об этом попросил! Папа никогда не…
– Оставь своего отца в покое, ладно? Ну, так вот, представь себе, что мой отец, Эдуард, был настоящим мерзавцем. Он не был счастлив в браке, я предполагаю, к тому же стоит лишь посмотреть на мою мать, чтобы понять, и тогда он стал коситься на другую женщину, единственную, которую он не мог иметь.
– Это значит?
– На твою бабушку, Юдифь.
– И что?
– Шла война, твой отец был заключенным, Юдифь была уязвлена. Она была красива, очень красива. Мне было одиннадцать лет, но я ее помню, невозможно было не поддаться ее обаянию. Короче, в конце концов, он поймал ее в уголке Валлонга, в тот вечер он сильно выпил и изнасиловал ее. Потом объятый паникой, он донес на нее анонимно в гестапо.
Голос Алена немного дрогнул, он перевел дыхание, прежде чем продолжить более сдержанно:
– Когда она ушла из Валлонга со своей дочуркой, ее арестовали. Остальное ты знаешь, депортация в лагерь, смерть Юдифи и Бет в Равенсбрюке, короче, официальная версия, которая зловеща, но в которой можно признаться. Только Юдифь оставила что-то вроде дневника, и когда твой дедушка Шарль вернулся из Германии, он все понял. Тогда однажды ночью он отправил пулю из револьвера в голову моего отца.
Виржиль, застыв на месте, стоял около двери и пробовал различить черты лица Алена, который в сумраке продолжал свой рассказ.
– Отчет о семейных операциях: три смерти. И Шарль этого никогда не принял, это понятно. Я ненавидел твоего деда изо всех сил, но ужасно… сложно считать его неправым. Мне казалось, что он отвратителен со мной, я не мог понять, откуда у него была вся эта ненависть… Он рассказал нам правду на смертном одре. Потом мы прочитали дневник Юдифи. А потом постарались его забыть, потому что была Клара, и мы не хотели, чтобы она знала, что сделали два ее сына. Потом молчание стало привычкой. Жаль… Ты должен был знать во всей этой неразберихе, к чему приводят ревность, жестокость… Ты вел себя, как животное, можно подумать, что это наследственное, но ты, тебе нет никакого прощения!
Ален спокойно поднялся. Он был такой же высокий, как и Виржиль, такой же стройный. Загорелый, как настоящий цыган. Снаружи было что-то еще более угрожающее, казалось, гроза удваивалось в силе.
– Ты жалеешь или тебе наплевать?
Виржиль беспокойно отошел в глубь хижины, пробормотав:
– Какая сейчас разница? В любом случае я думаю, ты больше не хочешь меня видеть в своих краях?
– Я задал тебе вопрос.
– К тому же ты быстро от меня избавишься, это естественно.
Так как Ален продолжал приближаться, Виржиль отступил и уперся спиной в стену.
– Ты, наверно, хочешь меня побить, – сказал он на одном дыхании, – все хотят это сделать сейчас!
– Конечно. Особенно твоя сестра.
– О, Тифани…
Виржиль опустил голову, гораздо более взволнованный, чем хотел это показать.
– Я жду ответа, – настаивал Ален – Но не лги мне.
– Да…
– Что да?
– Я сожалею, – пробормотал Виржиль неслышно.
– Почему?
– Потому что… Потому что я не хотел его уродовать навсегда! Просто дать ему урок.
– Урок чего? Морали? По какому праву?
– Я знаю, что ты его очень любишь, что…
– На самом деле, я его обожаю, это мой крестник, и к тому же великолепный мальчик. Смелый, работяга, прямой. Я научил его плавать, кататься на велосипеде. Это был первый ребенок в семье, и у него не было отца, я баловался с ним, я заставлял его смеяться до слез, когда он был ребенком. Ты думаешь, он когда-нибудь еще засмеется? С одним глазом он мог бы еще смотреть в зеркало, но думаю, у него больше никогда не будет такого желания. Тебе это также ничего не дало. Однако ты принес ему несчастье, и Тифани тоже. Всем на самом деле. Мари тянет тебя в суд, а твой отец настойчиво продолжает тебя защищать.
– Папа?
– Он не будет сложа руки смотреть, как ты идешь ко дну. И я, я не дам тебе упасть. Ты по-прежнему работаешь со мной. Значит, ты не можешь сидеть здесь, это смешно.
За те месяцы, что Виржиль жил с Аленом, он ни разу не слышал, чтобы тот так долго говорил. Он казался растерянным, не знающим, как выразить свою признательность, ужасно грустным.
– Я не могу пойти к ним, – пробормотал он, – это будет провокация!
– Сирил будет переведен в парижскую больницу, как только позволит его состояние. Когда семья уедет, ты вернешься в Валлонг, есть работа. Пока же оставайся у матери и не уходи больше.
Ален отошел, поднял голову к низкому потолку, чтобы послушать дождь, который шел уже не так сильно. Когда он снова опустил глаза на Виржиля, тот казался подавленным. Согласившись признать, что он сожалел о своем поступке, он выпустил на волю свои угрызения совести, которые переполняли, душили его.
– Ты плохо себя чувствуешь? – бросил ему Ален. – Это мелочь… Но не теряй времени на жалость к самому себе, скажи себе, что Сирилу досталось намного больше, чем тебе сейчас.
– Я правда, сожалею, – четко произнес Виржиль.
– Хорошо. Надо будет, чтобы ты смог это сказать ему в один прекрасный день.
Слабый лучик солнца пытался пробиться сквозь грязные квадраты единственного окна. Ален поднял рубашку, встряхнул ее и, смирившись, свернул в комок.
– Давай пойдем, – решил он, поднимая щеколду двери.
– Подожди! Одна вещь… Объясни мне, почему ты так… короче, ты отличаешься от остальной семьи.
– Да? Спасибо за комплимент.
– Я не шучу. Ты, по крайней мере, никого не презираешь. Даже меня! Значит, я не такое ничтожество, у меня есть не только недостатки, из-за того, что я сделал, я не монстр?
Он подчеркивал каждое слово, находясь на грани срыва, готовый услышать что угодно, каким бы ни был упрек.
– Нет, я все-таки тебя очень люблю… И потом ты сын Винсена!
Как если бы это все объясняло, Ален улыбнулся ему успокаивающе и первым вышел из хижины.
X
Париж, февраль 1977
Священник объявил молодых людей соединенными святыми узами брака, услышав их слова о согласии. Пять минут назад то же самое сделал чиновник из мэрии.
Их было слишком много в маленькой комнате, которую им предоставила больница Канз-Ван, но врачи пока не разрешали Сирилу выходить, а Тифани не хотела больше оттягивать. Она была уже на восьмом месяце беременности, что оправдывало ее почти совсем простое платье, просторное и строгое. Единственным украшением было кольцо, которое подарила ей Мари, роскошный сапфир, принадлежавший некогда Кларе. Она устроила все сама, не давая никому решать за нее. Мари и Ален были единственными приглашенными Сирила, что касается Тифани, то она ограничилась родителями. Ни Лукас, ни Поль, ни даже Лея не были приглашены участвовать в этой странной церемонии. «Мы отпразднуем позже, когда Сирилу будет лучше», – решила она.
Приехав вместе с Аленом на час раньше, Магали была потрясена. Сирил потерял пятнадцать килограммов, и разного рода шрамы тянулись по всей правой стороне лица, от корней волос и до носа. Ничто не напоминало о красивом молодом человеке, каким он был, кроме его улыбки, с которой он смотрел на Тифани.
– Ну вот и кончено, – отчетливо произнесла девушка. – Но, тем не менее мы выпьем шампанского в его комнате, я приготовила стаканчики…
Сирил был одет в голубые джинсы и черный свитер, его светлые вьющиеся волосы были слишком длинные, его щеки впали, но он стоял прямо и, казалось, чувствовал себя нормально, Тифани он держал за руку.
Когда они прошли мимо Винсена, тот собрался с духом и спросил:
– У меня есть право поцеловать молодых?
Он обнял дочь, нагнулся к ней, ужасно взволнованный, не зная чего можно было пожелать.
– Скажи мне, дорогая, – сказал он совсем тихо, – я тебе еще не сделал подарка…
– У меня есть мысли по этому поводу, папа, я поговорю с тобой потом! – ответила она, улыбнувшись.
Потом она отошла, и он оказался напротив Сирила.
– Поздравляю, дружок. И я советую тебе сделать ее счастливой, она всего лишь девочка!
Ситуация была настолько нереальной, что он должен был побороть себя, чтобы найти слова.
– Я постараюсь, Винсен. Спасибо, что пришел… Сирил не выражал агрессии, когда приходил Винсен, но он никогда не говорил о Виржиле.
– Тогда, шампанское? – пошутил Ален, выталкивая всех из зала.
Несмотря на предупреждения Тифани, он принес две бутылки Кристал Роэдерера, которые нес в сумке-термосе. Как только они оказались в комнате Сирила, они разместились, как смогли, на кровати и пластиковых стульях.
– Сидите, молодожены, я обслужу, – объявила Магали с поющим акцентом.
Она часто себя спрашивала о том, каким будет день свадьбы ее детей, и сможет ли она противостоять Беатрис. В случае с Тифани вопрос решился сам собой, но церемония была слишком жуткой, чтобы радоваться.
Втайне Ален рассматривал книги, которые стопками лежали на ночном столике, папки, которые были собраны у окна. Сирил терял уже год учебы, но он не хотел отставать, и Тифани брала все лекции у его старых друзей и делала ему ксерокс. Она заканчивала лиценциат достаточно успешно, хотя и проводила все свободное время большей частью в больнице. Долгое время Сирил был в тяжелом состоянии, он умножал осложнения и провалы, потом одна за другой следовали пластические операции. Между двумя операциями, когда он вернулся на авеню Малахов, он казался скорее веселым, что делало всех остальных грустными. Ни Мари, ни Винсен не замечали борьбу, которую он вел с самим собой, чтобы не уйти в депрессию. Месяцами не только его лицо было похоже на лицо Франкенштейна, но он переживал ужасные головные боли, от которых сходил с ума. Он с трудом верил, что Тифани могла его любить, он даже смирился бы с ее уходом. Но девушка проявила невиданную решимость, и он дал себя убедить. Особенно перед отказом давать ребенку родиться вне брака.
– Я не хочу вас выставлять, – сказала она сдержанно, но у меня в час занятия и…
И она собиралась пообедать с Сирилом, как почти каждый день с разрешения нянечек, которые всегда приносили двойную порцию десерта.
– Мы вас оставляем, дорогие! – весело сообщила Мари.
Она вышла первой, другие догнали ее у лифта. Только когда закрылись двери кабины лифта, она перестала улыбаться и вздохнула:
– Какой ужас, господи, это было так грустно, что…
Растерявшись, она закусила губу, ни на кого не глядя, пока Магали не обняла ее.
– Почему бы нам не поужинать вчетвером? – предложил Винсен нежно. Я приглашаю вас в ресторан, пойдем на набережную Сен-Агустин, мы часто ходим туда с Мари…
Он должен был сказать это в прошедшем времени, потому что Мари избегала его после драмы. Конечно, чего он и боялся, она кивнула головой.
Через полчаса они все сидели за столом, немного удивленные этой непредвиденной трапезой, и смотрели друг на друга с неким любопытством. Магали и Ален, которые не были в Париже уже много лет, казалось, были удивлены проникающим холодом, серостью Сены и толпой сидящих в кафе.
– Я предлагаю подарить им потрясающее крещение, когда Сирилу будет лучше, – сказал Винсен, смотря на Мари.
– Потому что ты думаешь, что ему когда-нибудь будет лучше! – язвительно ответила она.
– Я также считаю, что они любят друг друга, – вмешалась Магали, – и никто у них этого не отнимет.
Она сидела напротив Винсена, которому сияюще улыбнулась. Они регулярно созванивались уже несколько месяцев, чтобы договориться перед судебным делом, которое Мари завела против Виржиля.
– Так как мы собрались все четверо, – вдруг сказал Ален, – может, поговорим об этом?
– О чем? – спросила сестра настороженно.
– О том, чем вы занимаетесь, о вашей манере платить по счетам, обо всех голубых бумажках, которые приходят в Валлонг…
Ошеломленный Винсен посмотрел на него, недоумевая, почему он подливал масла в огонь; однако он знал, что Ален редко говорил впустую, и надеялся, что у него было достаточно причин, чтобы так начать разговор.
Не утруждая себя ответить прямо, Мари бросила Винсену:
– Кстати, твой адвокат получит повестку, и мы соберемся на переговоры, но как ты знаешь, я не поддамся ни на что.
– Я готов предложить тебе намного больше, чем ты хочешь взять с Виржиля, – осторожно сказал Винсен. – И нам не нужны будут для этого посредники.
– Это он должен платить, а не ты. Это будет слишком просто!
– Надо также обеспечить и будущее Сирила, – настаивал Винсен.
– Ты не возьмешь меня такими аргументами. Ты подписываешь чек, а Виржиль умывает руки? Все забыто? Никогда.
Ален положил свою руку на руку сестры ласковым жестом.
– Мари, прекрати…
– Да, я знаю, ты его защищаешь, вы все трое его защищаете, но этого недостаточно, я тебя предупреждаю.
– Я его не извиняю, его трудно защитить, – ответил Ален. – Но ему не плевать, это ложь, я вижу его каждый день, я хорошо это знаю.
– Тем лучше!
Она резко оторвала руку и отодвинула тарелку.
– Я постараюсь говорить очень ясно, я хочу, чтобы он искупил вину. У Сирила это на всю жизнь, пусть у него тоже будет!
– Мари, – вздохнул Винсен, – важно защитить Сирила. Его инвалидность помешает ему, быть может, в карьере, которую он мог сделать. А наложение ареста на зарплату Виржиля не составляет настоящего искупления, ты это прекрасно знаешь. Назначь сумму, ренту, делай, как знаешь, я не буду возражать…
Он мог показаться очень убедительным, и Магали с интересом смотрела на него, удивленная своей чувствительностью к его голосу, нежности взгляда, его тоске.
– Это очень дорого тебе обойдется, Винсен! – сыронизировала Мари, барабаня пальцами по столу.
Ее неверие не обескуражило его, он был таким же упрямым, как и она.
– Проси, что хочешь, разори меня, если хочешь. – Заставь меня все продать, я согласен, я подписываю. Ни один адвокат не добьется большего, чем я способен дать Сирилу. Но дай мне спасти Виржиля.
– Зачем?
– Потому что это мой сын так же, как Сирил твой, то, что ты должна понять… Пока ты ожесточилась на него, пока правосудие будет его преследовать, Ален не может разделить с ним наделы.
– Мне на это плевать!
– Но не мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40