Как будто прорвало плотину, она залилась слезами. Хотелось кричать оттого, что она потеряла так много времени, но больше всего – оттого, что могла все потерять, едва найдя.
Она не закричала. Она подняла голову и мгновенно приняла решение. Будь она проклята, если позволит Роджеру отнять единственное, что имеет для нее значение. Она будет бороться за Роберта, впервые в жизни она будет бороться.
Она глубоко вздохнула.
– Не будем же мы целую ночь тут сидеть, – сказала она вибрирующим голосом. – Надо многое сделать.
Гарет посмотрел ей в лицо и заглушил легкий трепет грусти оттого, что снова увидел в нем жизнь. Она словно проснулась после долгой спячки. Но эта жизнь не для него.
Не то чтобы он ожидал другого, нет, но судя по боли в груди, он имел глупость в нее влюбиться, хотя знал, что она не полюбит его в ответ.
Он расправил плечи и приготовился сражаться за даму, которая никогда не будет принадлежать ему.
– Что ж, леди Имоджин, с чего начнем?
Глава 14
Подумать только, в домашнем уюте путешествие казалось простым делом! Имоджин пыталась избавиться от надоедливой боли в спине, но как бы ни поворачивалась, та никуда не девалась, тяжелый аллюр лошади безжалостно уничтожал все ее попытки. Вообще-то ничего другого и не следовало ожидать. Она окончательно поняла, что все в этом мире дается непросто. Черт, простота практически невозможна!
Теперь об этом было глупо думать, но тогда, дома, «поехать к Роберту» казалось самой легкой частью дела. Сесть в седло и устремиться на юг, где и начнется настоящая работа.
Поездка на юг не была ни легкой, ни стремительной. Она была изнурительной и такой долгой, что Имоджин начала бояться бесконечности.
Грубая шкура животного – вот чем стал для нее мир, и какой же этот мир был утомительно медленный! Не поднимало настроение и то, что причиной их медленного продвижения была она сама. Она слепая, а значит, не может по-настоящему ехать верхом. Ее лошадь вели под уздцы Гарет или Мэтью. Словно ребенок на пони!
Немного утешало то, что если бы они сделали так, как хотел Гарет, было бы еще медленнее. Он считал, что для Имоджин возможен один способ путешествия – в носилках у и перестал упрямо настаивать только после того, как она заявила, что скорее пройдет весь путь до Лондона на коленях, чем согласится на такой унизительный способ путешествия. Она отвоевала себе право ехать верхом, но сейчас уже не была уверена в том, что это победа.
В довершение всех несчастий каждую ночь, после того как ее освобождали из лошадиного плена, Имоджин преследовали кошмары. Она их ненавидела, ненавидела страх, который ее охватывал всякий раз, когда Гарет объявлял остановку на ночь. Она старалась его спрятать, не желая проявлять слабость духа, но паника от этого не унималась. Каждый вечер в ней оживал смертельный страх, пробуждаемый к жизни ночными звуками. Она лежала под одеялом, замирая от ужаса, и когда уже не могла его выносить, зажимала уши, чтобы не потерять рассудок.
Но слепота вкупе с глухотой приносили с собой другие страхи. Ничего не слыша, она не оставляла себе ни малейшего шанса на защиту, а это пострашнее, чем любые вымышленные монстры.
Наконец она в изнеможении засыпала, а потом ее ждало следующее испытание – пробуждение. В непривычном окружении момент пробуждения был полон невыносимого ужаса.
Каждое утро она выжидала, когда уляжется страх, и умение справиться со страхом открыло в ней такие глубины, о которых она и не подозревала.
Удивительно, но она, оказывается, умеет подчиняться дисциплине. Она не плакала, не кричала, как бы иногда ни хотелось.
Может, и примитивное, но это было умение выживать, и она им гордилась, она и дальше будет так себя вести. Ради Роберта.
Только ради него она делала шаг за шагом. Она всегда помнила, что спасти его может только доказательство, лежащее у нее в седельной сумке. Она должна быть сильной, по крайней мере до тех пор, пока не выполнит свою задачу. И только потом, когда он снова обнимет ее сильными руками, она позволит себе расслабиться и обмякнуть.
А он ее обнимет. Так будет. Ни о чем другом она не смела думать. Она глубоко вздохнула и прошептала:
– Он жив. Он ждет меня. Все будет хорошо.
Она должна в это верить, должна быть храброй. Руки невольно накрывали округлившийся животик, принося уверенность и покой, потому что ребенок Роберта мирно лежал под сердцем. Но она быстро опускала руки, чтобы не выдать секрета.
Если бы с ней была Мэри, было бы с кем поделиться своим состоянием. Горничная, ехавшая с ней, не располагала к откровенности. Имоджин даже слегка улыбнулась, представив, что с этой сварливой женщиной можно говорить о чем-то важном. Абсурд.
Имоджин не хотела брать с собой горничную. Когда стало ясно, что Мэри слишком стара и не может быть речи о том, чтобы она ехала в такую даль, Имоджин предложила ограничиться эскортом Гарета и Мэтью.
Однако у Гарета были свои мысли на этот счет.
Он настоял, чтобы они взяли с собой одну из молодых горничных. «Для видимости», – смущенно добавил он, надеясь, что его не заставят вдаваться в подробности. На роль компаньонки вызвалась Милдред. Интересно, почему она захотела сними поехать, хотя терпеть не могла путешествия, не любила лошадей и вообще работу – вот в чем вопрос.
Имоджин забавлялась, слушая, как Мэтью взрывается каждый раз, когда ему приходится иметь дело с этой служанкой.
– Приятно видеть, что вы снова улыбаетесь, Имоджин, – приветливо сказал Гарет, подводя свою лошадь поближе.
У нее на щеках появились ямочки.
– Я вспоминала новые слова, которым научилась вчера, когда Мэтью пытался заставить Милдред приготовить обед. Очень выразительные, правда?
– Правда, – усмехнулся Гарет. – Некоторые я и сам в первый раз слышал, хотя, по-моему, вам лучше поскорее их забыть.
– Лучше, но все равно смешно. Мне надо бы их запомнить, я хочу спросить Роберта, что они означают.
Гарет хохотнул.
– Хотел бы я послушать, как он будет объяснять. Воображаю, как он развопится на меня именно этими словами, когда поймет, насколько мы… расширили ваши познания, пока его не было.
Имоджин засмеялась, представив себе, как благоразумный Гарет станет объяснять ее прогресс в употреблении ругательств.
Гарета, как всегда, до сердца пронзил ее смех. Между ними установилось дружелюбное молчание, Гарет держал ее лошадь за уздечку, ехали медленно. Это было приятно, но Имоджин все-таки не могла полностью отвлечься от серьезной цели их поездки. Она тихо спросила:
– Сколько нам еще ехать, как вы думаете?
Гарет прищурился, посмотрел на солнце, сделал какие-то подсчеты.
– Я бы сказал, до крепости еще добрых пять дней. Мы полагаем, что король по-прежнему там. Если же нет…
– Как долго! – вздохнула Имоджин и покачала головой. – Это моя вина. Вы бы ехали гораздо быстрее, если бы не слепая женщина. – Она так сдавила луку седла, что побелели костяшки пальцев.
Гарет философски пожал плечами и в утешение накрыл ладонью ее руки.
– Если бы не решимость нашей слепой женщины, мы бы ехали без всякой надежды на спасение Роберта. Мы бы сейчас мчались к ближайшему порту. Без того доказательства, что вы везете, у нас мало надежды на то, что Роберт останется в живых. – У него оборвался голос, и он отвел глаза.
Гарет не сказал вслух, что боится самого страшного, – путешествие может закончиться тем, что они снимут останки Роберта со стены королевского замка. Ему и не надо было говорить, Имоджин все равно поняла.
Молчание стало тяжелым. Гарет слегка пожал ей руку и убрал свою, а Имоджин усилием воли расслабилась и попыталась ни о чем не думать.
Она не позволяла себе думать, что Роджер, возможно, уже победил, но как она ни старалась, страх и тревога не покидали ее.
В этот вечер Гарет устроил ночевку на поляне, в стороне от дороги, на берегу ручья. Имоджин соскользнула с лошади, не на шутку опасаясь, что срослась со спиной животного.
Усталыми руками она растирала ноющую спину и едва не стонала. Послышались шаги Мэтью, он что-то жарко бурчал. Имоджин повернула к нему голову.
– Опять поссорились с Милдред? – ласково спросила она, улыбнувшись раздраженному старику.
Мэтью презрительно фыркнул:
– С коровой не ссорятся, на нее орут в тщетной надежде, что что-нибудь проникнет сквозь ее толстую кожу.
– И как?
– А как вы думаете, миледи? Я пытаюсь к ней пробиться с тех пор, как мы пустились в эту злосчастную поездку, и никакого толку. Все, что я делаю, – пустое сотрясение воздуха, а я так и остаюсь вашей нянькой.
– По-моему, вы просто замечательная нянька. Вы предвидите, что мне надо, раньше, чем я сама пойму. Вот и сейчас – ручаюсь, вы пришли для того, чтобы отвести меня к ручью умыться, я слышу, как он весело журчит где-то рядом. – Она улыбнулась и протянула руку, он покачал головой.
– Иногда вы слишком много видите, – сказал он и вдруг захохотал, но смутился и покашлял. – Ну, вы понимаете, что я имел в виду, – ворчливо добавил он.
– Конечно. Вы обвинили меня в том, что я слишком умна, – безмятежно сказала она, – а против этого я нисколько не возражаю. Я даже думаю, что вы очень проницательны, если наконец-то это поняли.
Он засмеялся и медленно повел ее к ручью, там помог опуститься на мягкую траву и сунул руку Имоджин в холодный поток.
– Теперь я отойду, но буду неподалеку. Я дам вам как можно больше свободы, но… – Он замялся и встал.
– Но не настолько, чтобы меня могли убить, так?
– Так.
Имоджин прислушалась к удаляющимся шагам, и когда убедилась, что он отошел достаточно далеко, быстро и энергично вымыла лицо, руки и шею. Вода была ледяная; берега ручья раскисли от тающего снега. От холода у нее перехватило дыхание, она плеснула на себя водой и задрожала. С удовлетворением подумала, что у нее хорошо получается. Сейчас ей уже не нужно столько помощи, сколько в начале пути. К величайшему облечению Мэтью.
Следы целого дня езды стали смываться, и она вздохнула. Так хорошо было почувствовать себя умытой, но все-таки очень хотелось помыться по-настоящему. Она приподняла копну волос над грязной шеей и предалась искусительным фантазиям.
Она глубоко вдохнула и как будто почувствовала, что в воздухе потеплело и запахло розами. В журчании ручья ей слышалось потрескивание огня в камине, он согревал ей плечи и лицо. Фантазия получилась такой реальной, что Имоджин чувствовала, будто горячая вода ленивыми волнами омывает ее обнаженное тело.
Поддавшись соблазну этого видения, она сделала то, чего долгое время не делала, – попыталась, опираясь на истощающийся запас зрительной памяти, создать в воображении полную картину. Воспоминания потускнели, но так сильно было желание видеть, что глазам, привыкшим к темноте, стало больно. Она их закрыла – перешла от черного к черному.
Как ни абсурдно, но, кажется, сработало! Мысленно она увидела картину такой яркости, какой не бывает в реальном мире. Огонь трепетал оранжевыми и красными языками, освещая комнату. Комната была странная – смесь детских воспоминаний и фантазий о ее спальне в Шедоусенде.
Она увидела себя в ванне и удивилась, что она не та девочка, какой была, пока не ослепла, нет, она видела себя женщиной, какой могла бы стать.
Ну да, она была женщиной, и потому вполне естественно, что в тени стоял мужчина. Туда не доходил свет камина, но она знала, что это Роберт. Свет как-то необычно играл на его обнаженном теле, он затемнял бледную кожу, и она блестела, как полированная бронза. Она нахмурилась, пытаясь в воображении создать тело, которого никогда не видела, но оно получалось не в фокусе. Может, она знала Роберта, как никого другого, но в памяти не было таких образцов, с которых можно было бы его нарисовать. Он принадлежал ее темноте.
Все, что она о нем знала, не имело отношения к внешности.
Она знала его запах, тембр голоса, ощущение кожи под ладонью, знала форму лица под подушечками пальцев. Знала, но не могла представить себе, как выглядит его лицо. У нее просто не было таких воспоминаний, чтобы видеть то, что она ощущала пальцами.
Она страшно расстроилась, что не знает, какого цвета у него волосы, соответствуют ли они цвету курчавых волос на груди, или, как у отца, на груди они темнее. Она не знает, какие глаза у ее любимого – веселые голубые или, как лес, зеленые.
Она тихо застонала от огорчения, когда видение стало рассыпаться под тяжестью ее незнания. Она позвала Роберта обратно в видение, хотела потребовать, чтобы он вышел на свет, чтобы она наконец разглядела его лицо, но было поздно, он ушел, и все опять заволокло туманом.
Она обхватила себя руками, чтобы подольше удержать тепло, с прерывистым вздохом попыталась найти утешение в том, что хоть она и не смогла увидеть Роберта в своем воображении, она знает на ощупь его руки и губы. Даже на расстоянии эта память разожгла желание, отчего сердце забилось быстрее. Она обеими руками плеснула на себя воду, чтобы остудить запоздалые желания, которые не могут иметь завершения, попятилась от берега, потом медленно распрямилась и вытерлась краем плаща. Она уже собралась позвать Мэтью, но вдруг ребенок пришел в движение.
Имоджин замерла, изумляясь странному ощущению – внутри ее шевелилась новая жизнь! Должно быть, это изумление было написано у нее на лице, потому что Мэтью подошел и озабоченно спросил:
– Имоджин, в чем дело, черт подери?
У нее не нашлось слов для описания чувств, она схватила его руку и прижала к животу. От смущения он дернулся, но смущение прошло, как только он понял, что ощущает его рука.
– Боже мой, – с благоговением прошептал он и поддержал Имоджин другой рукой под спину, продолжая ловить загадочные, еле заметные движения. Потом он резко отдернул руку, как будто обжегся. – Черт возьми, – сердито прошептал он. – Черт, проклятие, Матерь Божья, дерьмо.
Только тут Имоджин поняла, что выдала свой секрет. Мэтью продолжал ругаться со все возрастающей изобретательностью, но ее охватило огромное облегчение. Так хорошо было разделить радость с человеком, который придает этому большое значение.
– Вы давно знаете? – спросил Мэтью;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33