Гнев Джиллиан усилился. Наглый фигляр и набитый дурак! Его бесстыдные намеки ее сестре и ей самой были нестерпимы и оскорбительны. Она поставила его на место, и теперь он пытается запугать ее! Не выйдет, мистер! Она ему покажет! Она не уступит и докажет ему и всем остальным, кто позволит себе неуважительно отнестись к ней и ее сестре, что они не какая-то там чернь, что они не девицы легкого поведения, что…
Размышления Джиллиан прервал Джон Барретт, угрожающе шагнувший вперед. Не желая уступать, Джиллиан осталась стоять на своем месте, молча, слушая то, что говорил ей Барретт:
— Боюсь, ты вела себя весьма легкомысленно и скоро пожалеешь об этом. Понимаешь, твоя жизнь, и жизнь твоей сестры больше уже вам не принадлежат. Такие вот дела.
— Сэр, меня зовут Джиллиан Харкорт Хейг. Имя моей сестры Одри Харкорт Хейг. Мы гражданки Англии! Мы требуем соблюдения наших гражданских прав, которые даны нам…
— Ты что, на самом деле дура или прикидываешься? — язвительно процедил Барретт и угрожающе надвинулся на Джиллиан. — У тебя нет никаких прав! Как официальный агент Лондонской транспортной компании и суперкарго этого судна, я держу твою жизнь в своих руках, подчеркиваю — в своих руках! — пока мы не прибудем к берегам Ямайки! Опять же я буду продавать твой контракт твоему новому господину, когда мы пришвартуемся в порту! — Барретт замолчал, чтобы его слова произвели желаемое действие, и продолжил еще более угрожающим тоном: — И нечего тешить себя иллюзиями о безоблачном будущем после того, как тебя купят. Ты будешь всего лишь собственностью своего господина. А согласно закону тебя можно сдать внаем, перепродать, а то и просто выставить на аукцион, даже если это приведет к тому, что ты навеки расстанешься со своей семьей.
Сдавленные рыдания Одри невольно подчеркнули ужас сказанного. Но Джиллиан промолчала, с трудом сопротивляясь нажиму Барретта.
— Ты собственность господина, и он может делать с тобой все что пожелает! Он может избить тебя, отодрать на конюшне кнутом, выжечь клеймо, в конце концов, если ты рассердишь его. А если ты сбежишь и тебя поймают, то тебе добавят срок или изменят условия контракта, малость продлят его… А может быть и еще хуже! Дура! Какая ты теперь гражданка Англии! Ты движимое имущество — вид денег, которые надо потратить или использовать по усмотрению твоего господина! У тебя нет вообще никаких прав! Ты теперь никто, заруби это себе на носу, поняла?
В наступившей мертвой тишине были слышны только безутешные рыдания Одри. Джиллиан горделиво выпрямилась и не опустила глаз под похотливым взглядом Барретта. Тот посмотрел ей в лицо и неторопливо проговорил:
— Значит, я тебе отвратителен? Я тебе обещаю, что, прежде чем закончится плавание, ты будешь в ногах у меня валяться и умолять о милости. Может, я и откликнусь на твои мольбы… если будешь мила и вежлива. И тогда я, может быть, ублажу тебя — без свидетелей, конечно. Разве что мы пригласим твою сестренку — для полноты удовольствия!
Джиллиан потрясено ахнула. В глазах Барретта загорелось торжество, и он победно захохотал:
— Да, моя гордая красивая шлюшка… будь уверена, мы очень скоро увидимся снова!
Со свойственной ему быстротой Джон Барретт резко развернулся и вышел, оставив позади себя гнетущую звенящую тишину. Хотя внутри у Джиллиан все дрожало, она взяла себя в руки и спокойно повернулась к Одри. В глазах сестры застыл ужас.
— Одри, пожалуйста, вытри слезы, — ровным голосом проговорила Джиллиан. — Тот день, когда ты или я придем умолять этого человека о милости, не наступит никогда.
Кристофер Гибсон все еще никак не мог прийти в себя. Он оказался неподалеку и стал свидетелем столкновения между самоуверенной белокурой ссыльной и Джоном Барреттом. Похоже, девица совсем спятила.
Кристофер с отрешенным видом взъерошил мозолистой, закованной в кандалы рукой свои вьющиеся темно-каштановые волосы, вспоминая, что за несколько часов успела натворить эта безумная. Сначала она умудрилась довести до исступления матерую шлюху, вместе с которой ей предстояло провести все восемь недель нелегкого плавания. Но она и с ним обошлась не лучше, послав подальше вместе с отнюдь не глупым советом. А ведь если бы не он, девица наверняка страшно покалечилась бы, шарахнувшись со всего маху физиономией о землю. Она добавила себе неприятностей, когда пренебрежительно обошлась с капитаном, чье положение требует проявления уважения даже со стороны сумасшедших. И это после того, как капитан оказал ей неоценимую услугу, не дав ее сестре свалиться в воду! Но после этого она превзошла сама себя: с не укладывающейся в голове смелостью довела до бешенства, да нет, хуже — просто в открытую осмеяла человека, от которого полностью зависит ее благополучие. Тем более что он один из самых влиятельных агентов компании!
В голове у Кристофера снова всплыли слова Джона Барретта: «Ты что, на самом деле дура или прикидываешься?» Да Бог ее знает.
Кристофер украдкой наблюдал, как девушка с надменным видом приводит в порядок койку, столь неожиданно ей доставшуюся. И тут он с изумлением увидел, как она вытащила из своего небольшого саквояжа ослепительно белую наволочку и аккуратно натянула на грязную подушку. И все это было проделано с таким видом, будто вообще не было никакой безобразной сцены между нею и Джоном Барреттом.
А может, эта самоуверенная красотка на самом деле круглая дура? Похоже, что так и есть. Кристофер уже готов был от души рассмеяться, как вдруг кто-то грубо дернул его за руку.
— Держись-ка от нее подальше, парень, — прохрипел ему в лицо охранник, поигрывая ключами и как бы собираясь разомкнуть кандалы на руках Кристофера. — Меня послали снять с тебя железо. Отсюда бежать-то некуда.
Коли будет надо, тебя вмиг на цепь посадят. Так что, парень, шевели мозгами. Я нынче добрый. Пользуйся моей добротой, про девку я тебя честно предупредил. — Охранник мотнул головой в сторону белокурой гордячки, что все еще возилась со своей подушкой, и продолжил: — Господин положил глаз на эту аппетитную шлюху и ее сестренку. Кажись, то, что она, как кабаниха, перла на рожон, только раззадорило его. Он страсть как любит баб на место ставить. А эта-то гордая, так что валяться ей у него в ногах, это уж точно. — Охранник снял ручные кандалы, на какой-то миг заколебался, но все же присел на корточки и начал возиться с цепями на ногах. Потом поднял голову и глянул Кристоферу в лицо: — Господин Барретт здесь все в кулаке держит, вот так, понял? Она еще к нему приползет, помяни мое слово! Он свое дело знает!
— Никогда в этом не сомневался! — хмыкнул Кристофер.
Он с наслаждением принялся растирать запястья, дожидаясь, когда и ноги обретут долгожданную свободу. В душе поднималась знакомая горечь. Детство Кристофера прошло в отдаленном поместье, где его отец служил конюхом у титулованного дворянского семейства. И хотя их семья бедствовала, кандальное будущее никогда не приходило ему в голову. Но все изменилось самым решительным образом, когда умер глава дворянской семьи. Юноша унес с собой воспоминания о рыдающей матери и отчаявшемся отце, когда безденежье заставило его покинуть дом еще подростком. Кристофер нанялся матросом на корабль и мог достаточно часто наезжать домой, с болью в сердце, наблюдая, как год за годом нищают его родители. В свой последний приезд он узнал, что мать уже с полгода как в могиле, а заболевший отец «в награду» за свою многолетнюю честную службу хладнокровно выгнан на улицу.
Кристофера бросило в жар, как только он снова вспомнил, что произошло на следующий день после похорон отца. Он тогда пришел в поместье, чтобы забрать жалкое имущество родителей. И высокомерный дворецкий, от которого разило перегаром, презрительно процедил, что этот вонючий хлам давным-давно сожгли. Когда эта пьяная сволочь оплевала, светлую память его родителей, кровь ударила Кристоферу в голову, и он просто не помнил, что случилось потом. Позже ему рассказали, что он избил негодяя до полусмерти. По правде, говоря, Кристофер в этом и не сомневался, хотя кровавая пелена ярости, затмившая тогда его сознание, впоследствии лишила Кристофера полноты радости от воспоминаний о содеянном.
Однако он прекрасно помнил, как пришел в себя уже в тюрьме и обнаружил, что закован в кандалы. Был он молод, крепок здоровьем и признан опасным преступником. И судья, не задумываясь, приговорил сослать его за океан. После этого жизнь Кристофера покатилась, как хорошо смазанная телега. С тех пор он многому научился, многое узнал, в том числе и правду о пресловутой справедливости английского закона и о тщетности любых попыток пойти против него. Кристофер сделал для себя неприятное открытие: оказалось, что бремя железных оков тяготило не только тело. Все это вместе взятое прочно укоренилось в его голове. И он поклялся себе, что, как только с него снимут цепи, он никогда больше не даст повода для того, чтобы вновь ощутить их гнетущую, холодную тяжесть. Охранник, наконец, поднялся на ноги.
— Я ценю твое предупреждение, — негромко проговорил Кристофер, — но будь, уверен, мне и в голову ничего такого не приходило. Баба явно дура и больно уж спесива на мой вкус. Она ищет на свою голову новых неприятностей, а с меня хватит и тех, что есть.
— Ну и продувная же ты бестия! Коли не ошибаюсь, многие девки глаз с тебя не сводят. Так что, парень, не теряйся и тогда до конца плавания будешь залезать, в уже нагретую постель!
Кристофер расхохотался вместе с охранником и, когда тот шагнул к выходу, рассыпался в благодарностях. Потом украдкой огляделся. Он никогда не страдал чрезмерным самомнением, но знал, что охранник сказал правду: какая-нибудь баба из этой партии ссыльных наверняка одарит его своими прелестями. Правда, в отношении женщин Кристофер был разборчив и пока не увидел здесь ни одной, которая бы показалась ему привлекательной.
Вновь взглянув на красивую, но слишком гордую белокурую шлюху, Кристофер покачал головой. Нет, только не она! Совет охранника был более чем понятен. У него уже отобрали свободу, и ему очень не хотелось, чтобы у него отобрали и жизнь.
Кристофер невольно поднял голову, заслышав столь знакомые ему топот и Крики, донесшиеся с верхней палубы. С минуты на минуту они отплывут, но его не будет среди тех, кто сейчас рвет жилы и изо всех сил тянет за канаты, поднимая паруса. И за все время плавания через океан ему ни разу не подставить разгоряченное лицо свежему морскому ветру, ни разу не слизнуть с губ неповторимый вкус соли…
Тоскливо оглядев сумрачное помещение, где ему предстояло жить долгие восемь недель, Кристофер снова невольно задержал взгляд на белокурой девке, которая все еще продолжала устраиваться на своей койке всего в нескольких футах от него. Как, она сказала, ее зовут?.. Джиллиан Хейг, кажется? Если кому-то здесь это имя и не было известно, то к концу плавания его будут знать все, это уж точно. С таким высокомерием ей предстояло получать весьма суровые уроки. И ему подумалось, что, вполне возможно, она и заслужила такую участь.
Одри посмотрела вокруг. Промозглый, душный трюм, переругивающиеся ссыльные, не поделившие соседнюю койку, усиливающаяся с каждой минутой удушающая вонь… Все это вместе внезапно вызвало приступ почти неудержимой тошноты, с которым она едва справилась. С трудом, сглотнув горький комок, Одри передернула плечами.
Что они с Джиллиан делают в этом ужасном, отвратительном месте?
Одри рассеянно отвела от лица прядь светлых волос, которые сейчас были даже темнее ее нежных бескровных щек. Казалось, всего лишь вчера она сидела на своей любимой кухоньке рядышком с пышущей жаром печкой, от которой по всему дому распространялся аромат хлеба, испеченного ее ловкими и умелыми руками. Она почти разглядела отца, сидящего в гостиной с одним из своих студентов, а рядом с ним, на своем обычном месте, Джиллиан, самую знающую и целеустремленную папину ученицу. Она почти услышала, как ее снова зовет отец, чтобы попросить поставить на стол лишнюю тарелку — для неимущего ученика. Видение пропало, и на душе у Одри стало совсем беспросветно.
Она больше никогда не услышит папин голос, не увидит одобрения в его ласковых глазах от гордости за то, что его дочь так вкусно готовит, так умело вышивает, за все ее любимые занятия. Он больше не шепнет с наивной радостью, которая трогала Одри до глубины души, что его дочери, как две стороны чудесной, бесценной монеты, необходимые друг другу и дополняющие друг друга своей несхожестью. Она никогда уже не услышит его ободряющих слов о том, что однажды Джиллиан будет нуждаться в ее мягкости точно так же, как Одри нуждается в ее силе. Она знала, что он говорил искренне, от всего сердца, хотя сама часто сетовала на судьбу за то, что выросла робкой, нерешительной, а не такой бесстрашной и смелой, как Джиллиан.
Но отец скончался. После его смерти они потеряли все. Их скромный дом и имущество были описаны за долги. Им удалось спасти от описи только свои скромные личные сбережения. То были черные дни, полные горя и отчаяния.
Однако даже в самые тяжелые минуты Одри никогда… да, никогда не думала, что, потеряв все, они с Джиллиан также потеряли и свою свободу.
Внезапно шум над головой резко усилился и отвлек Одри от невеселых мыслей. Топот ног, громкие, сердитые голоса, протестующий скрип корпуса судна и, наконец, скрежет железа о дерево при подъеме якоря.
Сейчас они отплывут! Запаниковавшая Одри неожиданно осевшим, слабым голосом окликнула сестру:
— Джиллиан…
Та мгновенно повернулась к ней. Выражение ее лица было невеселым, но никаких следов страха на нем не было.
— Что случилось, Одри?
— Этот шум…
К ее изумлению, Джиллиан улыбнулась. Одри чистосердечно призналась себе, что улыбка у ее сестры просто замечательная. Несмотря на их удивительное сходство, она отдавала себе отчет в том, что ей до сестры далеко.
— Кажется, мы отплываем, Одри. Так что приободрись. Чем раньше мы отправимся, тем раньше прибудем на место и тем раньше начнем приближаться к свободе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54