Более того, он по почерку определил сильное нервное напряжение писавших. Короче говоря, мы установили, что свиток писали не ессеи, а писался он как раз перед разрушением Второго Храма, в паническом состоянии.
— В таком случае, почему Медный свиток находился в ессейских пещерах? — спросила Джейн. — И чего ради понадобилось так рассеивать сокровище?
Отец с веселым лукавством посмотрел на нее.
— Представьте себе, Джейн, что вам, во что бы то ни стало надо куда-то спрятать огромное богатство, срочно. Во-первых, вы постараетесь не привлекать к нему внимание кого бы то ни было. Во-вторых, все в одном месте вам все равно не спрятать, а значит, вы его разделите на части и перевезете в труднодоступные места.
Все замолчали. Отец заказал кофе подошедшему официанту, молодому брюнету в белом.
Когда тот отходил, отец озабоченно смотрел ему вслед.
— Странно… — проворчал он. — Но у меня такое впечатление, что этот человек нас подслушивает.
— Да что ты! — отмахнулся я. — Он просто ждал, когда мы ему сделаем заказ.
— Не думаю, — только и вздохнул отец.
— А что тебе известно об Аккоцах? Я прочитал в Медном свитке, что часть сокровищ находится в их владениях…
— Аккоцы — фамилия жрецов, род которых восходит к Давиду. Это очень влиятельная семья эпохи возвращения евреев, изгнанных в Вавилон, влияние ее сохранялось и в асмонийский период. Родовое гнездо Аккоцев находилось в Иорданской долине, недалеко от Иерихона, то есть в центре района, где расположена большая часть тайников.
— В этом месте сейчас живут самаритяне, — заметил я.
— После возвращения из ссылки члены дома Аккоцев не смогли предоставить достаточных доказательств своей принадлежности к касте жрецов и поэтому лишились права занимать место в иерархии священнослужителей. Потому-то на них и была возложена другая обязанность — организация храмового хозяйства; здесь не требовалось доказывать свою генеалогическую чистоту. В эпоху реконструкции стен Иерусалима, которой руководил Неемия, упоминается о некоем Меремоте, бывшем якобы сыном Урии, сына Аккоца. Этому-то человеку и было доверено сокровище Храма.
— Иными словами, Аккоцы были казначеями Храма.
— Остается узнать, есть ли другая связь, кроме географической, между самаритянами и Аккоцами, — подытожила Джейн.
— А ты знал, что самаритяне все еще приносят в жертву животных?
— Да, — ответил отец, поведя бровью. — Но не так уж часто. Недавно ты присутствовал на таком жертвоприношении?
— Когда мы были у них, они приносили в жертву барана. Бык ждал своей очереди.
— Баран и бык?
Отец поудобнее устроился в кресле, задумался.
— Да, а почему бы и нет?
— Это было во времена Храма, — начал отец. — Верховный жрец десять дней готовился к торжественному священнодействию по случаю Дня искупления. Когда этот день наставал, он совершал омовение, затем облачался в белоснежную льняную одежду, прежде чем приблизиться к священному месту. В святая святых он входил только один раз в году, в час Киппур, в день Страшного Суда. Десятью днями раньше отмечался день Рош-га-Шана, еврейский Новый год.
Церемония начиналась с принесения в жертву барана и быка, предназначенных Всевышнему, на которых Верховный жрец начертал семь полос кровью. Затем он приближался к козлу отпущения, предназначенному Азазелю, и исповедовался перед ним в грехах, совершенных народом. Он возлагал руки на козла и говорил: «О Всевышний, Твой народ, колено Израилево, дети Твои согрешили, они виновны перед Тобой. Помилуй нас во Имя Твое, отпусти грехи наши, заблуждения, беззакония, допущенные Твоим народом, детьми Израиля, ибо сказано в законе раба Твоего Моисея: „В этот день наступает час Искупления, которое должно очистить вас от грехов перед Всевышним“. В этот момент Верховный жрец произносил неизрекаемое имя Господа. Жрецы и народ, стоявшие на паперти святилища, услышав из уст Верховного жреца величественное имя во всей его святости и во всей его чистоте, преклоняли колени и падали ниц. И Верховный жрец, благословив их, произносил: „Вы чисты“. Говорят, когда он входил в святая святых и представал перед завесой, закрывавшей Ковчег, он мог умереть, так как сам Бог являл себя в этом месте.
— Возможно… — сказал я и после недолгого молчания добавил: — Но там не было ни Верховного жреца, ни святая святых.
— И все-таки похоже на то, как это происходило во времена существования Храма.
Шум в холле усилился: в отель только что ввалилась новая группа.
— Я думаю, — заключил отец, — что это убийство есть некий знак, подобный содержащемуся в пергаменте, и его надо терпеливо разгадывать, чтобы постичь смысл.
Вернулся официант и поставил передо мной чашку кофе.
— Нет, — сказал я, — указывая на отца. — Это для него.
— Ах, простите, — извинился молодой человек.
Наклонившись надо мной, он круговым движением перенес чашку на другой конец стола.
— Как вы считаете, автор манускрипта ессей? — спросила Джейн.
— Каллиграфия писца лишь отдаленно напоминает кумранское искусство письма, — ответил отец, когда официант удалился. — Этот свиток написан неуверенной и неопытной рукой. К тому же в нем присутствует любопытное смешение различных типов алфавитов, каллиграфических форм и скорописи, написание букв тоже отличается. Отмечается также небрежность в смысловом содержании текста. Орфографическое исследование этого документа приводит к тем же результатам. Автору были неизвестны ни неоклассический способ письма манускриптов Кумрана, ни арамейский, ни литературный стили, которыми пользовались писцы-ессеи. Медный свиток написан на разговорном древнееврейском языке.
— А дата написания?
— Где-то между двумя восстаниями, то есть, если округлить, — около сотого года.
За нашим столом снова воцарилось молчание. Отец встал, подошел ко мне.
— Медный свиток, — сказал он, — просунув пальцы за воротничок моей рубашки, — не является ессейским текстом.
— Но откуда же он? — удивилась Джейн.
В глазах отца опять вспыхнули веселые искорки, словно он вздумал пошутить.
— Вы знакомы с Масадой, Джейн?
— Да, я там была…
— Завтра я зайду за вами, — сказал он, — и отвезу вас туда.
Он наклонился ко мне и протянул что-то крошечное, напоминавшее таблетку или пуговицу.
— Держи, — пробормотал он. — Это было под твоим воротником.
Я растерянно рассматривал незнакомый предмет.
— Что это такое?
— Микрофон, Ари. Прикрепил его официант, который, кстати, исчез.
Отец поднес микрофон к губам и пронзительно свистнул.
— Ну вот, у кого-то где-то, должно быть, лопнули барабанные перепонки, — усмехнулся он.
Потом швырнул его на пол и раздавил, как окурок.
Так вот, без колебаний, как и два года назад, отец бросился в эту авантюру. Он уже вжился в эту историю, поскольку всю свою молодость провел в пещерах Кумрана, и хотя он никогда не говорил мне об этом, храня свою тайну глубоко в сердце до тех пор, пока мы не объединились, я знал: именно там были его корни, его семья, его родина. Два года назад мы занялись поисками пропавшего свитка, в котором содержались откровения об Иисусе, очень интересовавшие его как палеографа. И в этот раз я подметил такой же огонек в его глазах, когда говорил о Медном свитке. Но почему он хотел отвезти нас в Масаду? Неужели он думал, что ессеи, считавшиеся пацифистами, могли участвовать в революционной деятельности зелотов? Я знаю, что в результате раскопок в Кумране были найдены кузницы, в которых ковалось оружие, наконечники стрел, непохожие на римские; были даже обнаружены оборонительные сооружения. Означало ли это, что Кумран был не монастырем, а крепостью? Возможно ли, что римляне изгнали этих жрецов, этих монахов, из их таинственных пещер за то, что те волей-неволей участвовали в еврейском восстании? В Кумране нашли свиток о войне, послуживший доказательством того, что ессеи готовились к битве не только духовной, но и физической. Был среди рукописей Мертвого моря и манускрипт, названный Свитком Храма. В нем говорилось о безумной мечте ессеев перестроить Храм, так как им был противен храм Ирода, утопавший в роскоши и предпочитавший ей все остальное, как и населявшие его греки, римляне и саддукеи. И, наконец, что связываю Медный свиток с убийством Эриксона?
Нам нужно было сперва найти Руфь Ротберг, дочь профессора Эриксона, застать ее на рабочем месте: она была хранительницей Израильского музея.
— Пойдем вместе? — предложила Джейн, уходя. — Или тебе лучше пойти одному? С тобой она будет говорить охотнее, чем со мной.
— Нет, — отказался я. — Она меня совсем не знает. Пойдем вдвоем… Но для начала у меня к тебе вопрос, — остановил я ее, глядя прямо в глаза. — Тебе известно происхождение красного готического крестика?
— Смотря о чем идет речь, — быстро ответила она, ничуть не смутившись. — Он мог принадлежать и средневековому рыцарю… А в чем дело? Что ты так на меня смотришь? Можно подумать, ты сердишься… или в чем-то меня подозреваешь?
— У меня могут быть свои причины.
— Послушай, — сказала Джейн твердым тоном. — В этом деле мы работаем одной командой, ты и я. Если между нами не будет доверия, мы, разумеется, не продвинемся ни на шаг.
— Согласен.
— Итак, я тебя слушаю.
— Когда мы встретились на месте преступления на следующий день, около алтаря лежал маленький красный крестик, полузасыпанный песком. Так вот, ты наступила на него, и, я думаю, умышленно.
Джейн растерянно посмотрела на меня:
— Да, такое было. Я увидела его, но не знала, видел ли его ты, и я действительно хотела его подобрать и сделала это без твоего ведома.
— Почему?
— Ари, я предпочла бы сейчас не говорить об этом. Верь мне.
— Вот как? А я думал, команда у нас одна и скрывать нам нечего.
— Ари, даю слово, что скажу позже: ты все узнаешь, я тебе обещаю… но только не сейчас.
— Ладно. Тогда порываем наше соглашение.
При этих словах Джейн смутилась. Глаза ее повлажнели, когда она сказала:
— Это потому… этот крестик… он всегда был на нем. Он передавался по наследству… И я хотела сберечь его… как память…
— А если бы было что-то важное для расследования?
Она подняла брови, словно речь шла о само собой разумеющемся. Ее объяснение этим и ограничилось, она не хотела мне отвечать. О Боже! До чего я иногда ее ненавидел и как я был несчастен, переполненный дурными чувствами и презренными сомнениями.
Мы сели в такси и доехали до Израильского музея, находившегося в новом городе, в южной части богатого квартала Рехавия.
Перед музеем стояло белое здание, напоминавшее гигантский глиняный кувшин. Здесь располагался Храм Книги, в котором хранились свитки Мертвого моря. В нем, навитый на большой барабан, экспонировался свиток Исайи, самое древнее пророчество Апокалипсиса, датируемое 2500 годом до нашей эры. Белый кувшин цилиндрической формы был задуман архитектором Арманом Барто так, что барабан мог автоматически опускаться в подземный этаж, где в случае ядерной атаки его закрывали стальные листы, чтобы защитить текст, объявлявший об ужасном грядущем светопреставлении, о поражающем видении будущей войны. Таким образом, исчезни все на земле, текст останется навечно.
— Армагеддон… — пробормотал я. — Конец мира.
— Что за Армагеддон? — спросила Джейн.
— Слово «Армагеддон» содержится первоначально в последней Книге Ветхого Завета: духи мертвых, творя свое чудо, спустятся за царями земли и всего мира, чтобы повести их на бой в день Всемогущего. Говорится, что они соберутся в месте, которое на древнегреческом называется АРМАГЕДДОН.
— Известно, где находится это место?
— Армагеддон — это греческое название древнего израильского города Мегиддо.
— Он еще существует?
— Именно в Мегиддо и располагается одна из крупнейших воздушных баз, Рамат-Давид.
— На севере, — уточнила Джейн, — совсем рядом с Сирией. В таком случае Мегиддо должен быть…
— …на первой линии огня любой настоящей войны на современном Среднем Востоке.
— Так что Армагеддон может начаться, когда сирийцы поведут военные действия на Израильской земле?
— Не исключено.
Джейн, показалось, ненадолго задумалась.
— Я хорошо знаю Сирию, — сказала она. — Я участвовала там в раскопках.
Больше она ничего не сказала. И, тем не менее, именно в эту минуту я почувствовал, что ей хочется что-то мне сказать, но она не решалась, не знаю почему.
Перед нами лежал мраморный город, который был яблоком раздора в мире, начиная с завоевания его царем Давидом, — Иерусалим, сожженный вавилонянами, разрушенный римлянами, осаждаемый крестоносцами. За три тысячелетия кровавых конфликтов станет ли он городом Конца, или, исходя из этимологии его названия, городом Спасения?
Прервав мои размышления, Джейн увлекла меня внутрь огромного современного здания, стоящего рядом с Храмом Книги. В Израильском музее экспонировались различные тексты и произведения искусства всех эпох, касавшихся Израиля.
Мы прошли лабиринтом коридоров к лифту и поднялись на этаж, где находились кабинеты администрации. На одной из приоткрытых дверей красовалась маленькая табличка с именем Руфи Ротберг.
Я постучал. Женский голос ответил:
— Войдите!
Руфь Ротберг оказалась худенькой женщиной с темно-голубыми глазами, волосы ее были заправлены под красный платок, как это принято у ультраортодоксальных женщин, не имеющих права показывать свои волосы другим мужчинам, кроме мужа. Очень бледным лицом и голубыми глазами с длинными ресницами, чуточку вздернутым носиком она походила на русскую куколку. Ей едва ли исполнилось двадцать, и выглядела она намного моложе своего мужа, которому было лет на десять больше. Муж ее имел представительную внешность, у него была рано поседевшая длинная борода, а волосы были коротко подстрижены, их покрывала черная бархатная ермолка, из-под которой свисали две завитушки, образуя на висках изумительные буравчики. За толстыми стеклами очков в черепаховой оправе прятались большие голубые глаза, очень живые. Подле них возились два мальчугана с закрученными пейсами и мечтательными глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32