Тогда только я заметил зеленые и голубые деревья, которые не покачивались под ветерком; их контуры были настолько изящны, что они казались нарисованными; это были деревья совершенства. Вышитые на лоснящемся шелке деревья, зелень, вышитая на зеленом фоне, деревья, подернутые золотом и бронзой; закатная дымка накинула на них золотисто-бронзовое с зеленоватым оттенком покрывало, окутала огненно-осенней вуалью, навевая мечты о разгаре лета; деревья с мягким переходом оттенков от светло-зеленого к темно-вишневому… Этот пейзаж в преддверии сумерек, казалось, был нарисован для меня, мною — все эти вуали цвета спелой черешни и темнеющего облака, небо, затянутое вуалью цвета окиси меди, становящееся длинным и зеленоватым, зелень с бронзовым оттенком чая в чашке, мягкий переход смешанных тонов, деревья, вечерняя прохлада, веющая с неба… и все это шептало, кричало, радовалось в зеленом ларце сада.
— Смотри, — весело сказал я Наср эд-Дину, — смотри, дерево совершенства!
Тут-то и появились женщины, томные, они пели и танцевали под звуки мандолины. Они принесли блюда со сладостями, которые мы отведали, ибо были голодны. Никогда не приходилось мне вдыхать такие ароматы и никогда пища не казалась такой вкусной; я познал смысл слова «наслаждение».
Потом одна из женщин приблизилась ко мне и прильнула к моим губам — сколько времени длился этот поцелуй? Час, два или больше? Она улыбалась как-то неопределенно, нерешительно; у нее были длинные шелковистые волосы и глаза, прозрачные, как вода в ручейке, и она говорила: «Прижмись ко мне», а я отвечал: «Друг мой, мои глаза пожирают тебя, и все же я не осмеливаюсь смотреть на тебя». И еще я говорил: «Я ищу твой взгляд и не нахожу его». И еще я говорил: «Ты — видение, мне трудно смотреть на тебя, я слепну». И еще я говорил: «Ты расплываешься в моих глазах». И еще я говорил: «Я не знаю цвета твоих глаз, но чувствую их выражение». И еще я говорил: «Я не вижу твоих губ, но знаю ширину их улыбки». И еще: «Я знаю, что у тебя благородные и гордые крылья носа». И еще: «Я восхищен движениями твоих рук, но не знаю, маленькие они или большие». И еще: «О твоем теле я догадываюсь только по его движению». И еще: «Друг мой, мне знаком этот ритм, эти толчки». И еще: «Везде я вижу тебя; все женщины кажутся тобой». И еще: «Все женщины собрались в тебе, тебя отличает только походка». И еще:
«Я не знаю, как ты выглядишь».
«Я не могу смотреть в твое лицо».
«Я не знаю, чем ты живешь».
«Я познаю тебя глазами любви».
И я почувствовал, как поднимается и летит над водой мое тело, словно поднятое в воздух дыханием благодатным, обжигающим, прозорливым, чувствующим, кричащим, теряющим время и предугадывающим наслаждение; летит мое тело над жгучей пылью, под острыми молниями и над вечерней мелодией, которую напевают тихие голоса, над мелодией без слов, нежной, радостной и печальной; над яркими, сильными, пестрыми красками. Вдыхая полной грудью, я позволял нести себя до конца, к волнующей колонне свободы. Приподняв ее вуали, бравируя своей властью, я искал рубеж услады на ее теле, качавшемся при прикосновении. Я увековечился, томясь на розах женщины со сладким чревом. Я был счастлив в ее раю. Я только что вошел в другой мир… но тут за мной пришли рефики, вынув меня из объятий моей женщины.
И тут я прервал чтение. Я увидел нечто, наводящее мысль на букву букв, букву начал, букву
Долго я всматривался в нее. И неожиданно все обрело смысл, и я был этим поражен. Сколько времени это длилось? Я не мог бы сказать, так был поглощен активным пониманием этого текста… «Йод», буква была нарисована на лбу Джейн. Есть сто тысяч причин, чтобы любить тех, кого не любишь, и нет ни одной, чтобы любить существо в частности, и все-таки именно его-то и любишь. Существовала тысяча способов забыть черный блеск ее глаз, и, тем не менее, я не забывал о нем, ведь он унес меня далеко от самого себя, к другому миру, словно взвившийся дымок, где все было черным и прекрасным, где я улетучивался, потрясенный до глубины души; и сердце мое бешено билось, когда она обращала свой взор к пустыне, и ухо мое настораживалось при звуках моего имени, и острая необходимость отвечать ей и еще раз услышать ее голос была похожа на зов, перед которым ничего не существовало. Начиная с этого момента я жил в ожидании. То есть я терпеливо ждал, как делал это всегда.
Я всего лишился, да, я все отдал. Я отдал свое сердце и свое время, я отдал свою мечту, свою миссию, свой идеал, я отдал даже то, чего не имел, я потерял самого себя, я столько отдал, что уже не существовал, от меня остался лишь пустячок, одна лишь точка…
Лассикам пришлось с трудом уводить меня, так как мне ни за что не хотелось покидать этот сад; даже сам Наср эд-Дин напрасно меня упрашивал и говорил о причинах, приведших нас сюда; я ничего не хотел слышать. Наср эд-Дин силой вынужден был увести меня подальше от наслаждений, очаровавших мое сердце.
Мы прошли длинными коридорами и нескончаемыми туннелями, которые привели нас в конце концов ко дворцу Горного старца. Вход охранялся двадцатью сподвижниками, вооруженными мечами и кинжалами. Сопровождаемые рефиками, мы вошли в большое помещение, где на деревянном троне, инкрустированном драгоценными камнями, восседал Горный старец.
Мы увидели старика с белой бородой, сохранившиеся на голове седые волосы спадали на плечи, покрытые плащом, переливавшимся красным и черным. Но его черные глаза на изборожденном морщинами лице глядели на удивление молодо.
— Долго же я тебя ждал, Наср эд-Дин, — пробормотал Горный старец.
Наср эд-Дин опустился перед ним на колени и поцеловал ему руку.
— Прошу простить, но были затруднения, в Каире…
— Я знаю, — сказал Горный старец.
— Я пришел к тебе с моим другом…
— Не надо представлять его, — произнес Горный старец, повернувшись ко мне. — Тебя зовут Адемар Аквитанский, и ты — Великий магистр черного ордена, второго ордена Храма. А я — тот, кого ты должен встретить.
Я низко поклонился. Горный старец жестом пригласил меня сесть напротив. Сел и Наср эд-Дин.
Тогда Горный старец открыл передо мною серебряный ящичек, в котором лежали серебряная корона и семирожковый золотой канделябр.
— Смотри, Адемар, — сказал Горный старец. — Узнаешь?
— Похоже на канделябр из Храма, если судить по гравировке.
— Знаешь, почему он здесь?
— Да, — ответил я, — ведь у вас находится сокровище Храма, которое мы должны забрать обратно.
Горный старец какое-то время смотрел на меня, потом ответил:
— Забрать его, но почему? Теперь именно мы, ассасины, должны обеспечивать постоянство ордена, ибо у нас есть военная и религиозная организация, которую мы переняли у ессеев, как и вы, тамплиеры Мы, как и вы, созданы по подобию военного и религиозного ордена ессеев, основываемся на Наставлении по дисциплине, которое является опорой наших уставов как в доспехах, так и в повседневной одежде, и посвященные носят белые плащи, свойственные нашим орденам — христианскому и исламскому. У нас такая же иерархия, как и у вас, так как Великий магистр, Великий приор, приор, братья, солдаты и сержанты соответствуют нашим лассикам, рефикам и федуям. Мы носим белые плащи с красной вышивкой, похожие на белые плащи с красными крестами Ордена. У нас один и тот же Устав: Устав ессейской общины. Именно этим Уставом руководствовался Хассан ибн Саббах при создании нашего тайного братства.
Вы и мы произошли из одного ордена: тайный орден ессеев.
Итак, Джейн оказалась права, когда отметила странное сходство тамплиеров и ессеев. Значит, тамплиеры заимствовали Устав ессеев… Как и ассасины.
Я обеспокоенно посмотрел на Наср эд-Дина, непроницаемые глаза, которого были устремлены на Горного старца.
Что задумал Наср эд-Дин? Был ли у него какой-нибудь план? Как забрать сокровище?
— А пока отдыхайте, — сказал Горный старец, — я вижу, вы очень устали от длинного путешествия.
— Могли бы мы еще отведать того чудесного чая, которым нас встретили? — спросил Наср эд-Дин.
Я понял, что он испрашивал гостеприимства у Горного старца, потому что гостеприимство священно, и запрещено убивать того, кому оно оказано.
Горный старец тотчас велел одному из рефиков принести поднос, на котором лежала сушеная травка со сладковатым запахом. Рефик взял несколько травинок, размял их и протянул Горному старцу.
— Держи, — сказал мне тот.
— Что это такое?
— Этот листик находился в чае, который ты пил, — пояснил Горный старец. — В нем таится и секрет послушания: эта трава уносит в рай. Здесь ее называют ганоим. Ради того, чтобы попробовать отвар из этой волшебной травы, мои люди делают все, что я им велю.
Он позвал одного из мальчиков, стоявших у дверей. Тот подошел и встал перед ним на колени.
— Вот видишь, — сказал Горный старец, — при моем дворе есть двенадцатилетние мальчики, из которых вырастут отважные убийцы. Али, — позвал он, — подойди поближе.
Мальчик глубоко склонился перед Горным старцем.
— Хочешь ли опять попасть в рай?
Мальчик кивнул:
— Я бы все отдал, чтобы побывать там хоть разочек.
— Хочешь навсегда остаться там?
— За это я отдам свою жизнь.
Тогда Горный старец встал, подошел к двери.
— Ты видишь эту скалу?
— Да.
— Бросайся с нее, и ты навечно попадешь в рай!
— Да будет так, — сказал мальчик, опять склоняясь перед Горным старцем.
Мальчик вышел уверенным шагом и направился к скале.
— И вы не удержите его? — вскричал я.
— Удержать его невозможно! Он не подчинится. Я обещал ему самое для него желанное. Очутиться в саду…
Мы издали видели, как мальчик достиг края пропасти. Не колеблясь, он бросился вниз.
Воцарилось молчание, я не осмелился ничего сказать, так был поражен
Как ни в чем не бывало Горный старец и Наср эд-Дин разлеглись на шелковых подушках напротив друг друга, пригласили и меня.
— Рай… — проговорил я, снова ощущая действие запаха травы. — Что это значит?
Едва я произнес эти слова, как начал ощущать странное чувство блаженства и отдохновения и в то же время непонятную близость с моим собеседником. Казалось, я понимал его, даже когда он молчал, будто погружался в его весело-печальные глаза, будто я соединился с ним, готовый часами слушать его, будто плавал в замедлившемся времени, наслаждаясь славой, улыбаясь, доброжелательный ко всем, летал над словами Горного старца и с изумительной точностью видя, как эти слова облекаются в форму, а вещи вокруг облекаются в форму слов. Внезапно все стало совершенным: чай, который я пил, подушки, на которых мы полусидели, комната с углами, округленными дымком благовоний, медленно поднимавшимся над нами и, словно по волшебству, исчезавшим в небе.
— Рай, — произнес Горный старец, — это то, что ты только что увидел и пережил в себе в этом саду. У нас есть два начала: божественный закон Шариах и духовный путь Тариках. Позади закона и пути есть последняя реальность — Хакиках, то есть Бог, или абсолютное Сущее. Действительность, Адемар, не так уж недоступна человеку. На самом деле она существует и проявляется на уровне сознания, и ты это испытал. Ощущение это настолько сильно, неслыханно и прекрасно, что ты всю жизнь будешь стремиться к одному: вновь испытать его.
— И это возможно? — спросил я.
— Это возможно для совершенного человека, имама: его сознание — непосредственное восприятие действительности. Наш Учитель Хассан ибн Саббах объявил это возможным, когда провозгласил Кийамат, или Великое Воскрешение… то есть… Конец Света! Он снял завесу, он отменил религиозный закон. Кийамат — это приглашение каждому из его последователей вкусить радости рая на земле. Таким мы видим Конец Света. Это, Адемар, — новое осознание мира, в котором нужно только наслаждаться.
Горный старец отпил глоток из своей чашки. Потом он встал с трона и растянулся на подушке, приглашая гостей последовать его примеру.
— А теперь, — сказал он, — скажите мне правду. Зачем вы приехали?
— Нас послали тамплиеры, — ответил Наср эд-Дин, — чтобы передать тебе следующее: тамплиеры и убийцы живут в мире уже много времени.
— Убийцы платят ежегодную дань — две тысячи безантов — тамплиерам в обмен на их покровительство, — заметил Горный старец. — Тамплиеры запросили такую сумму, не боясь нас, потому что они сильны и непобедимы!
Однако убийцы не платят дань уже почти пять лет. Тамплиеры предлагают вам мир в обмен на сокровище Храма, данное вам на сохранение, когда вы сидели в крепости Аламут, но сейчас вы должны отдать его…
Горный старец внимательно посмотрел на него и промолчал. Что касается меня, то я начинал погружаться в сладкий сон, забывая о цели нашего приезда.
Было уже поздно, когда Горный старец знаком дал нам понять, что пора уходить. Я вышел в ночь, чтобы отслужить заутреню. В тишине я бормотал слова молитвы. Тринадцать раз я прочитал Патер во славу Божией Матери и тринадцать — во славу дня. Это привело меня в чувство: ведь я утратил ощущение времени, не знал, ни кем я был, ни зачем я здесь.
Затем я отправился в конюшни, посмотреть, обихожены ли наши лошади, и дать указание конюхам. Там стояли наготове двадцать лошадей, нагруженных огромными перемётными сумами, в которых лежало сокровище Храма, Ко мне присоединился Наср эд-Дин, и мы покинули замок; за нами тянулся караван лошадей на связке. Мы продвигались спокойно, не подозревая, что у подножия горы нас поджидали двадцать воинов во главе с Горным старцем.
Мы спешились. Я обеспокоенно взглянул на Наср эд-Дина, который ответил мне испуганным взглядом.
— На что вы надеялись? — спросил Горный старец. — Что члены нашей секты примкнут к вашей вере в Христа и примут крещение… как ты, Наср эд-Дин?
Наср эд-Дин, окаменевший под ненавидящим взглядом Горного старца, не осмелился отвечать.
— Мы хотим мира, — сказал я. — Вы и мы одной породы, вы сами сказали.
— Но ты, Наср эд-Дин, отступник, ты убил калифа, и его сестра ищет тебя. Она предложила мне шестьдесят тысяч динаров за твою голову.
Он дал знак двум рефикам, и те наставили сабли на Наср эд-Дина.
— Ты знаешь, что с тобой будет, если я сдам тебя сестре калифа?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32