смесители смарт
— Вот что я делал, что я видел, будучи в Иерусалиме.
Мой рассказ был подробен. Я поведал об убийстве семьи Ротберг, рассказал о людях, которые меня преследовали и хотели убить, сообщил о новых фактах в убийстве профессора Эриксона и то, что я узнал от своего отца: сокровище Медного свитка ушло из Иудейской пустыни, оно перепрятано, и следы его, может быть, содержатся в Серебряном свитке, хранившемся у самаритян.
Слова мои были встречены молчанием, все еще долго молчали, когда я кончил говорить. Потом встал Леви.
— Нам ли бояться злых духов, наводящих ужас. Да пребудет с нами Бог, непостижимый и всемогущий. Без страха соберись с силами. Не бойся никого, ибо к хаосу устремлены их желания. Никогда не забывай, что ты должен биться, что от тебя исходит мощь, ибо сказано было когда-то: Звезда сияла над дорогой Иакова, скипетр взметнулся над Израилем, и он разбивает вдребезги череп Моава, и опрокидывает всех сынов Сатаны.
Тут встал Асбель, наш интендант. Был он небольшого роста, несуетливый, с лицом цвета бронзы.
— Какая связь между сокровищем Храма и убийством профессора Эриксона? — задал он вопрос.
— Профессор Эриксон разыскивал сокровище Медного свитка. Думаю, поэтому его и убили.
— Считаешь ли ты, что среди нас есть предатель? — спросил простоватый Ард.
И в самом деле, профессора Эриксона убили во владениях наших предков, и это не случайно, потому что он нас искал, он знал, что ессеи избрали своего Мессию. Как он об этом узнал? О Боже, что все это могло значить?
— Все это выяснится. Но чтобы понять, я должен уехать. Мне предстоит длительное путешествие, так как Серебряный свиток находится в Париже.
— Ты хочешь уехать? — изумился Леви.
— Во Францию, в Европу, — ответил я. — Туда, куда потребуется.
— Это невозможно, — ответили левиты Ехи и Муппим.
— Невозможно?
— Ты не можешь уехать отсюда, — сказал Леви. — Твоя миссия — быть с нами, среди нас. Ты не должен подвергаться опасности. Ты сказал, что твой отец считает, что Шимон Делам использует тебя в качестве мишени. Если ты уедешь далеко, кто защитит тебя?
— Я должен уехать, — повторил я. — Так надо. Ради нас всех, ради нашей безопасности.
Встал Гера, председатель Совета.
— Когда в общине возникает проблема, — низким голосом сказал он, — собрание превращается в суд, ты это знаешь. Что касается приговоров, то они отличаются продуманностью и справедливостью. И когда в суде не меньше ста человек, наше решение неотменяемо. Для того, кто совершил серьезные проступки, — это исключение из общины. Исключенный умирает от истощения в страшных мучениях. Ибо, связанный клятвами и обычаями, он не может долго получать пищу других и, мучимый голодом, вынужден есть траву. Для того же, кто хулит слово Законодателя, предусмотрено наказание смертью. Чтобы разрешить тебе уехать и там продолжать свою миссию, нужно собрать суд.
— Ну а теперь, — прервал его Асбель, — время принимать пищу.
И они пригласили меня с собой в большую пещеру, служившую столовой.
Я благословил вино, потом преломил хлеб. Эти жесты, которые я выполнял много раз с тех пор, как жил в Кумране, вдруг показались мне странными. Глаза сотни людей устремились на меня. Они смотрели так, будто своими взглядами старались удержать меня, и я понял, что они не хотели меня отпускать.
Ночью мне не спалось, несмотря на усталость, и я вышел. Муппим и Гера прохаживались возле входа. Вероятно, их поставили, чтобы помешать мне уйти, чтобы я не сбежал.
Не сказав им ни слова, я прошел в Скрипториум. Луна была полная, и я видел, как между камнями промелькнула тень. Я ощущал присутствие Муппима.
На столе лежали пергамента, скребки, все мои принадлежности. Надо писать, подумал я, надо писать, потому что слова жгут меня. Желание сказать что-то — это все, что остается, когда все потеряно. Я посмотрел на пергамент, на котором писал. Это был не тот, об Исайе, который я переписывал, а тот, незаполненный: пергамент моей жизни.
«Тет», девятая буква алфавита, обладает качествами цифры 9 и олицетворяет основание, фундамент всех вещей. Впервые она встречается в Библии со словом «Тов», что значит «хорошо». И «Тет», перемена состояния, является единственной буквой, открытой вверху. Вот почему «Тет» означает убежище, защиту, скопление сил для спасения жизни. Поближе рассматривая «Тет», я заметил, что в ее середине имелась
— «Йод», окруженная опрокинутым
— «Каф», цель которого — защитить ее.
Возле меня было сиденье в виде табурета, сделанное из небольшой деревянной дощечки, поставленной диагонально, а сверху горизонтально лежала еще одна дощечка.
Имитируя «Тет», я приложил ее к скальному выступу в углу, нажал, и передо мной открылась узкая щель, выход наружу.
Я взобрался на табурет, проскользнул в щель и вылез из грота.
Когда я вышел, в ночи меня поджидали десять из многочисленных.
ПЯТЫЙ СВИТОК
СВИТОК ЛЮБВИ
Она предстала передо мной во всем великолепии,
И я ее узнал.
Из цветка лозы вырастает виноградина,
А виноград дает вино, веселящее сердца.
По ровным дорогам шагал я,
Ибо знал ее и был молод.
Я услышал зов души ее и понял его.
Она была той, что напоила меня.
И я благодарен ей,
Я любовался ею,
Я так желал ее,
Но никогда не скрыл лица своего.
Я возжелал ее
До глубины души,
Открыл я дверь,
Дабы постигнуть тайну.
Я очистил себя,
Чтобы в чистоте познать ее,
Чисто и сердце мое,
Ничем не осквернено оно.
Кумранский свиток. «Псевдо-Давидовы псалмы»
Над гротом в лунном свете я разглядел десять членов Совета.
— Что вы здесь делаете? — спросил я, увидев, что они окружают меня. — Разве я не Мессия, не ваш Мессия?
— Мы избрали тебя для выполнения своей миссии, — ответил Леви, — и ты наш Мессия. Но ты должен следовать нашим текстам. Ты наш Мессия, а не царь, ты наш посланец, а не губернатор. Ты наш избранник, но выбираешь не ты!
Круг смыкался вокруг меня, и я ничего не мог поделать. Они посматривали на меня, можно сказать, угрожающе. От отчаяния, в паническом состоянии, я совершил невероятное. Я сделал то, чего не сделал бы ни один Мессия в мире. Я сунул руку под тунику, развязал узелок, которым крепился револьвер, вытащил его и наставил на Леви.
— Не двигаться! Дайте мне пройти!
Они недоверчиво уставились на меня.
— Ну! — приказал я. — Дайте мне пройти!
Они расступились. Не опуская револьвер и не поворачиваясь к ним спиной, я стал пятиться под спасительное прикрытие скал.
Скрывшись таким образом, я побежал в пустыню, над которой разливался рассеянный и беспокоящий свет. Все было завуалировано каким-то тревожным маревом, сквозь которое видны были тени, покачивавшиеся, как фантомы, в тени кустов, камней затаились мелкие ночные животные — скорпионы и змеи — и я боялся, как бы ессеи не бросились в погоню. Было холодно, даже очень, и тело мое дрожало под белой туникой, как высохшее деревце. Запах серы с Мертвого моря был сильнее, чем днем, удушливый, почти пьянящий. Меня окутывало глубокое ночное безмолвие, и я пугался скрипа песка и камней под ногами. Я беспрестанно оборачивался, уверенный, что за мной гонятся; но это были всего лишь гиены, желтые глаза которых я замечал изредка и слышал их пронзительный вой. Вокруг меня была ночь, я продвигался с полузакрытыми глазами, смертельно уставший, почти засыпая на ходу. Покинув свою общину, угрожая им оружием, я шел к неизбежному наказанию.
Что я наделал? Что за приступ насилия овладел мною? Дух мой, пришедший в смятение, никак не мог сконцентрироваться. Я уходил от них все дальше, ноги мои не желали останавливаться, они уносили меня прочь. Я знал меру наказания себе за подобное бегство, дезертирство. Мне были известны законы, применявшиеся к нарушавшим их: к предателям, к вступившим на путь Зла, к тем, кто, считая, что поступает по велению сердца, на самом деле отдается на волю своих дурных наклонностей, к тем, кто впадает в грех, к тем, кто идет по дурной дорожке, к тем, кто вступил в Союз, чтобы сбиться с пути, и к тем, кто никогда не прислушивается к наставлениям праведников. «Да не приблизится к ним никто, ибо они прокляты».
В это мгновение, в холодной ночи Иудейской пустыни, я хотел, чтобы ко мне спустился ангел Уриэль, чтобы он направлял мои ноги, подсказывал лунные циклы, тем самым, ободряя меня. Но не было ничего — ни ангела, ни росы, ни манны. Я был один, один под луной, оступаясь на дюнах, устремив глаза в завесу темноты, пораженный тем, что наделал.
Я был слеп, как перед Тем, кто создал землю с ее недрами, моря с их пучинами, звезды, находящиеся на неизмеримой высоте.
С началом рассвета я наконец-то вышел на иерусалимскую дорогу и добрался до города на армейском грузовике, в котором подремывали солдаты, уставшие после ночной службы.
Из отеля я позвонил отцу и рассказал ему о своих ночных приключениях и о намерении поехать в Париж. К моему большому удивлению, он воспринял это, как и ессеи, он был против поездки.
— Но, — возразил я, — ведь ты сам пришел за мной в пещеры, а теперь мешаешь мне завершить мою миссию.
— Ты хоть соображаешь, чем рискуешь, ведя это расследование за пределами Израиля?
— Еще бы, — ответил я, — но так получилось, что ключ к тайне находится в Серебряном свитке. К тому же — это единственный имеющийся у нас след.
При встрече с Джейн я умолчал о событиях ночи, я решил ехать с ней, продолжать расследование почти против своей воли, против воли ессеев. Однако, действуя импульсивно, я еще не знал, на что способен, не знал, что за скрытая сила, превосходившая силу моей общины, толкала меня на это.
Я глядел на нее, не мог помешать себе глядеть на нее. Ее черные глаза с длинными ресницами зачаровывали меня, меня влекла ее тонкая до прозрачности кожа, влекла, как пергамент, на котором я мог бы запечатлеть золотые буквы. Мне уже виделись слова, которые я разгадывал на ее коже, каждый день я открывал на ней новые тайны.
В Тель-Авиве мы сели на самолет, следующий в Париж, и остановились в отеле у вокзала Сен-Лазар.
Стояла весна. Дул легкий ветерок, и небо было изумительным. Джейн нарядилась в светлые брюки и блузку навыпуск. Я же напялил на себя то, что наспех купил в киосках аэропорта: безрукавку и джинсы, на которых висели талисманы и талит — молитвенный платок, всегда бывшие при мне. Сбрил я и свою ритуальную бородку, так что лицо мое предстало совсем в другом свете — то ли я снял маску, то ли надел ее? Как и у большинства, у меня оказалась квадратная челюсть, впалые щеки, узкие губы.
Мы сняли номера на одном этаже. Был уже поздний вечер, почти ночь. Мы попрощались, и каждый закрыл свою дверь на ключ.
Мне казалось, что за тонкой стенкой я слышу ее дыхание. В моем сознании парили тени ее лица, на моих губах полыхал костер ее губ, на лбу я ощущал ее восхищенный взгляд, душой чувствовал ее сны. Не знаю, как мне удалось не поддаться желанию прийти к ней, так велик был призыв ее имени. Ослабев по эту сторону стенки, я был весь во власти чувства, которое не позволяло мне больше жить, существовать, дышать. В темноте я был ничем. Я бился головой о подушку, стремясь не ослабеть совсем, не умереть. Я окоченел от холода, но лицо мое горело; я всей душой ждал рассвета, дневного света, но они не приходили. И я не видел ничего, мне не удавалось выйти из этого безмолвия, окутывавшего меня своим леденящим покрывалом. Я воображал ее спящей, я представлял, как тихо приближаюсь к ней, проскальзываю под простыни, вливаюсь в ее сны, оказываюсь в ее объятиях, губы мои прижаты к ее губам, руки ощущают биение ее сердца, а мое бьется так, что вот-вот разорвется. И все желания мира концентрировались во мне, жившем без нее аскетом, и я дрожал от нетерпения. Я хотел ее всю, соединиться с ней навечно. Я исчезал в безмолвной нежности, как искорка, песчинка, пылинка на камне. Я исчезал, но для меня во всем мире существовала только она одна.
Утром, как и договорились, мы отправились в посольство Польши, рядом с площадью Инвалидов, где размещался Польский центр археологии и палеографии.
Мы пересекли внутренний двор, куда выходило фасадом роскошное здание, интерьер которого был украшен пышной позолоченной резьбой.
Мы попросили вызвать Йозефа Кошку. Через несколько минут появилась женщина лет сорока, высокая, элегантная, в темном костюме и туфлях на высоких каблуках. У нее было овальное лицо с тонкими чертами и кроваво-красные губы.
— Что вам угодно? — спросила она.
— Мы хотели бы встретиться с Йозефом Кошкой.
— Очень жаль, но сейчас это невозможно.
— Это очень важно, — настаивала Джейн. — Мы ведем расследование убийства профессора Эриксона.
— Ведете расследование… — задумчиво повторила женщина.
Она окинула меня взглядом. Белые нити талита торчали у меня из-под безрукавки, так как по обычаю их должно быть видно. На голове у меня была черная кипа, не очень заметная, но, кажется, она не укрылась от ее пронизывающего взгляда.
— Передайте ему, что мы находимся здесь в связи с Серебряным свитком, — сказал я.
Несколько минут спустя она проводила нас до самого верха мраморной лестницы, покрытой ворсистым красным ковром. Мы подождали у какой-то двери, куда она вошла и вскоре вышла. На ее лице, очень бледном, со светлыми прищуренными глазами и красными губами я увидел морщинки в форме буквы
— «Айн», которая означает неуравновешенность.
Она пригласила нас в кабинет, заполненный книгами и разными древностями. Йозеф Кошка сидел за рабочим столом, с карандашом в руке, будто намереваясь писать.
— Благодарю вас, мадам Злотоска, — поблагодарил он женщину, и та вышла из кабинета. — Ари, писец, — обратился он ко мне, — что я могу для вас сделать? И для вас, моя дорогая Джейн?
— Помочь нам, — пробормотала Джейн.
Кошка секунду раздумывал, вертя в пальцах карандаш. Затем он взял сигарету, вставил ее в черный мундштук и прикурил, устремив взгляд в пространство.
— Вы знаете его, как и я, — тихо произнес он, — перед нами задача: не допустить разглашения существования Серебряного свитка и продолжать поиски… втайне. Этим вы отдадите должное работе Эриксона. Вам известно, что он с самого начала очень верил в это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Мой рассказ был подробен. Я поведал об убийстве семьи Ротберг, рассказал о людях, которые меня преследовали и хотели убить, сообщил о новых фактах в убийстве профессора Эриксона и то, что я узнал от своего отца: сокровище Медного свитка ушло из Иудейской пустыни, оно перепрятано, и следы его, может быть, содержатся в Серебряном свитке, хранившемся у самаритян.
Слова мои были встречены молчанием, все еще долго молчали, когда я кончил говорить. Потом встал Леви.
— Нам ли бояться злых духов, наводящих ужас. Да пребудет с нами Бог, непостижимый и всемогущий. Без страха соберись с силами. Не бойся никого, ибо к хаосу устремлены их желания. Никогда не забывай, что ты должен биться, что от тебя исходит мощь, ибо сказано было когда-то: Звезда сияла над дорогой Иакова, скипетр взметнулся над Израилем, и он разбивает вдребезги череп Моава, и опрокидывает всех сынов Сатаны.
Тут встал Асбель, наш интендант. Был он небольшого роста, несуетливый, с лицом цвета бронзы.
— Какая связь между сокровищем Храма и убийством профессора Эриксона? — задал он вопрос.
— Профессор Эриксон разыскивал сокровище Медного свитка. Думаю, поэтому его и убили.
— Считаешь ли ты, что среди нас есть предатель? — спросил простоватый Ард.
И в самом деле, профессора Эриксона убили во владениях наших предков, и это не случайно, потому что он нас искал, он знал, что ессеи избрали своего Мессию. Как он об этом узнал? О Боже, что все это могло значить?
— Все это выяснится. Но чтобы понять, я должен уехать. Мне предстоит длительное путешествие, так как Серебряный свиток находится в Париже.
— Ты хочешь уехать? — изумился Леви.
— Во Францию, в Европу, — ответил я. — Туда, куда потребуется.
— Это невозможно, — ответили левиты Ехи и Муппим.
— Невозможно?
— Ты не можешь уехать отсюда, — сказал Леви. — Твоя миссия — быть с нами, среди нас. Ты не должен подвергаться опасности. Ты сказал, что твой отец считает, что Шимон Делам использует тебя в качестве мишени. Если ты уедешь далеко, кто защитит тебя?
— Я должен уехать, — повторил я. — Так надо. Ради нас всех, ради нашей безопасности.
Встал Гера, председатель Совета.
— Когда в общине возникает проблема, — низким голосом сказал он, — собрание превращается в суд, ты это знаешь. Что касается приговоров, то они отличаются продуманностью и справедливостью. И когда в суде не меньше ста человек, наше решение неотменяемо. Для того, кто совершил серьезные проступки, — это исключение из общины. Исключенный умирает от истощения в страшных мучениях. Ибо, связанный клятвами и обычаями, он не может долго получать пищу других и, мучимый голодом, вынужден есть траву. Для того же, кто хулит слово Законодателя, предусмотрено наказание смертью. Чтобы разрешить тебе уехать и там продолжать свою миссию, нужно собрать суд.
— Ну а теперь, — прервал его Асбель, — время принимать пищу.
И они пригласили меня с собой в большую пещеру, служившую столовой.
Я благословил вино, потом преломил хлеб. Эти жесты, которые я выполнял много раз с тех пор, как жил в Кумране, вдруг показались мне странными. Глаза сотни людей устремились на меня. Они смотрели так, будто своими взглядами старались удержать меня, и я понял, что они не хотели меня отпускать.
Ночью мне не спалось, несмотря на усталость, и я вышел. Муппим и Гера прохаживались возле входа. Вероятно, их поставили, чтобы помешать мне уйти, чтобы я не сбежал.
Не сказав им ни слова, я прошел в Скрипториум. Луна была полная, и я видел, как между камнями промелькнула тень. Я ощущал присутствие Муппима.
На столе лежали пергамента, скребки, все мои принадлежности. Надо писать, подумал я, надо писать, потому что слова жгут меня. Желание сказать что-то — это все, что остается, когда все потеряно. Я посмотрел на пергамент, на котором писал. Это был не тот, об Исайе, который я переписывал, а тот, незаполненный: пергамент моей жизни.
«Тет», девятая буква алфавита, обладает качествами цифры 9 и олицетворяет основание, фундамент всех вещей. Впервые она встречается в Библии со словом «Тов», что значит «хорошо». И «Тет», перемена состояния, является единственной буквой, открытой вверху. Вот почему «Тет» означает убежище, защиту, скопление сил для спасения жизни. Поближе рассматривая «Тет», я заметил, что в ее середине имелась
— «Йод», окруженная опрокинутым
— «Каф», цель которого — защитить ее.
Возле меня было сиденье в виде табурета, сделанное из небольшой деревянной дощечки, поставленной диагонально, а сверху горизонтально лежала еще одна дощечка.
Имитируя «Тет», я приложил ее к скальному выступу в углу, нажал, и передо мной открылась узкая щель, выход наружу.
Я взобрался на табурет, проскользнул в щель и вылез из грота.
Когда я вышел, в ночи меня поджидали десять из многочисленных.
ПЯТЫЙ СВИТОК
СВИТОК ЛЮБВИ
Она предстала передо мной во всем великолепии,
И я ее узнал.
Из цветка лозы вырастает виноградина,
А виноград дает вино, веселящее сердца.
По ровным дорогам шагал я,
Ибо знал ее и был молод.
Я услышал зов души ее и понял его.
Она была той, что напоила меня.
И я благодарен ей,
Я любовался ею,
Я так желал ее,
Но никогда не скрыл лица своего.
Я возжелал ее
До глубины души,
Открыл я дверь,
Дабы постигнуть тайну.
Я очистил себя,
Чтобы в чистоте познать ее,
Чисто и сердце мое,
Ничем не осквернено оно.
Кумранский свиток. «Псевдо-Давидовы псалмы»
Над гротом в лунном свете я разглядел десять членов Совета.
— Что вы здесь делаете? — спросил я, увидев, что они окружают меня. — Разве я не Мессия, не ваш Мессия?
— Мы избрали тебя для выполнения своей миссии, — ответил Леви, — и ты наш Мессия. Но ты должен следовать нашим текстам. Ты наш Мессия, а не царь, ты наш посланец, а не губернатор. Ты наш избранник, но выбираешь не ты!
Круг смыкался вокруг меня, и я ничего не мог поделать. Они посматривали на меня, можно сказать, угрожающе. От отчаяния, в паническом состоянии, я совершил невероятное. Я сделал то, чего не сделал бы ни один Мессия в мире. Я сунул руку под тунику, развязал узелок, которым крепился револьвер, вытащил его и наставил на Леви.
— Не двигаться! Дайте мне пройти!
Они недоверчиво уставились на меня.
— Ну! — приказал я. — Дайте мне пройти!
Они расступились. Не опуская револьвер и не поворачиваясь к ним спиной, я стал пятиться под спасительное прикрытие скал.
Скрывшись таким образом, я побежал в пустыню, над которой разливался рассеянный и беспокоящий свет. Все было завуалировано каким-то тревожным маревом, сквозь которое видны были тени, покачивавшиеся, как фантомы, в тени кустов, камней затаились мелкие ночные животные — скорпионы и змеи — и я боялся, как бы ессеи не бросились в погоню. Было холодно, даже очень, и тело мое дрожало под белой туникой, как высохшее деревце. Запах серы с Мертвого моря был сильнее, чем днем, удушливый, почти пьянящий. Меня окутывало глубокое ночное безмолвие, и я пугался скрипа песка и камней под ногами. Я беспрестанно оборачивался, уверенный, что за мной гонятся; но это были всего лишь гиены, желтые глаза которых я замечал изредка и слышал их пронзительный вой. Вокруг меня была ночь, я продвигался с полузакрытыми глазами, смертельно уставший, почти засыпая на ходу. Покинув свою общину, угрожая им оружием, я шел к неизбежному наказанию.
Что я наделал? Что за приступ насилия овладел мною? Дух мой, пришедший в смятение, никак не мог сконцентрироваться. Я уходил от них все дальше, ноги мои не желали останавливаться, они уносили меня прочь. Я знал меру наказания себе за подобное бегство, дезертирство. Мне были известны законы, применявшиеся к нарушавшим их: к предателям, к вступившим на путь Зла, к тем, кто, считая, что поступает по велению сердца, на самом деле отдается на волю своих дурных наклонностей, к тем, кто впадает в грех, к тем, кто идет по дурной дорожке, к тем, кто вступил в Союз, чтобы сбиться с пути, и к тем, кто никогда не прислушивается к наставлениям праведников. «Да не приблизится к ним никто, ибо они прокляты».
В это мгновение, в холодной ночи Иудейской пустыни, я хотел, чтобы ко мне спустился ангел Уриэль, чтобы он направлял мои ноги, подсказывал лунные циклы, тем самым, ободряя меня. Но не было ничего — ни ангела, ни росы, ни манны. Я был один, один под луной, оступаясь на дюнах, устремив глаза в завесу темноты, пораженный тем, что наделал.
Я был слеп, как перед Тем, кто создал землю с ее недрами, моря с их пучинами, звезды, находящиеся на неизмеримой высоте.
С началом рассвета я наконец-то вышел на иерусалимскую дорогу и добрался до города на армейском грузовике, в котором подремывали солдаты, уставшие после ночной службы.
Из отеля я позвонил отцу и рассказал ему о своих ночных приключениях и о намерении поехать в Париж. К моему большому удивлению, он воспринял это, как и ессеи, он был против поездки.
— Но, — возразил я, — ведь ты сам пришел за мной в пещеры, а теперь мешаешь мне завершить мою миссию.
— Ты хоть соображаешь, чем рискуешь, ведя это расследование за пределами Израиля?
— Еще бы, — ответил я, — но так получилось, что ключ к тайне находится в Серебряном свитке. К тому же — это единственный имеющийся у нас след.
При встрече с Джейн я умолчал о событиях ночи, я решил ехать с ней, продолжать расследование почти против своей воли, против воли ессеев. Однако, действуя импульсивно, я еще не знал, на что способен, не знал, что за скрытая сила, превосходившая силу моей общины, толкала меня на это.
Я глядел на нее, не мог помешать себе глядеть на нее. Ее черные глаза с длинными ресницами зачаровывали меня, меня влекла ее тонкая до прозрачности кожа, влекла, как пергамент, на котором я мог бы запечатлеть золотые буквы. Мне уже виделись слова, которые я разгадывал на ее коже, каждый день я открывал на ней новые тайны.
В Тель-Авиве мы сели на самолет, следующий в Париж, и остановились в отеле у вокзала Сен-Лазар.
Стояла весна. Дул легкий ветерок, и небо было изумительным. Джейн нарядилась в светлые брюки и блузку навыпуск. Я же напялил на себя то, что наспех купил в киосках аэропорта: безрукавку и джинсы, на которых висели талисманы и талит — молитвенный платок, всегда бывшие при мне. Сбрил я и свою ритуальную бородку, так что лицо мое предстало совсем в другом свете — то ли я снял маску, то ли надел ее? Как и у большинства, у меня оказалась квадратная челюсть, впалые щеки, узкие губы.
Мы сняли номера на одном этаже. Был уже поздний вечер, почти ночь. Мы попрощались, и каждый закрыл свою дверь на ключ.
Мне казалось, что за тонкой стенкой я слышу ее дыхание. В моем сознании парили тени ее лица, на моих губах полыхал костер ее губ, на лбу я ощущал ее восхищенный взгляд, душой чувствовал ее сны. Не знаю, как мне удалось не поддаться желанию прийти к ней, так велик был призыв ее имени. Ослабев по эту сторону стенки, я был весь во власти чувства, которое не позволяло мне больше жить, существовать, дышать. В темноте я был ничем. Я бился головой о подушку, стремясь не ослабеть совсем, не умереть. Я окоченел от холода, но лицо мое горело; я всей душой ждал рассвета, дневного света, но они не приходили. И я не видел ничего, мне не удавалось выйти из этого безмолвия, окутывавшего меня своим леденящим покрывалом. Я воображал ее спящей, я представлял, как тихо приближаюсь к ней, проскальзываю под простыни, вливаюсь в ее сны, оказываюсь в ее объятиях, губы мои прижаты к ее губам, руки ощущают биение ее сердца, а мое бьется так, что вот-вот разорвется. И все желания мира концентрировались во мне, жившем без нее аскетом, и я дрожал от нетерпения. Я хотел ее всю, соединиться с ней навечно. Я исчезал в безмолвной нежности, как искорка, песчинка, пылинка на камне. Я исчезал, но для меня во всем мире существовала только она одна.
Утром, как и договорились, мы отправились в посольство Польши, рядом с площадью Инвалидов, где размещался Польский центр археологии и палеографии.
Мы пересекли внутренний двор, куда выходило фасадом роскошное здание, интерьер которого был украшен пышной позолоченной резьбой.
Мы попросили вызвать Йозефа Кошку. Через несколько минут появилась женщина лет сорока, высокая, элегантная, в темном костюме и туфлях на высоких каблуках. У нее было овальное лицо с тонкими чертами и кроваво-красные губы.
— Что вам угодно? — спросила она.
— Мы хотели бы встретиться с Йозефом Кошкой.
— Очень жаль, но сейчас это невозможно.
— Это очень важно, — настаивала Джейн. — Мы ведем расследование убийства профессора Эриксона.
— Ведете расследование… — задумчиво повторила женщина.
Она окинула меня взглядом. Белые нити талита торчали у меня из-под безрукавки, так как по обычаю их должно быть видно. На голове у меня была черная кипа, не очень заметная, но, кажется, она не укрылась от ее пронизывающего взгляда.
— Передайте ему, что мы находимся здесь в связи с Серебряным свитком, — сказал я.
Несколько минут спустя она проводила нас до самого верха мраморной лестницы, покрытой ворсистым красным ковром. Мы подождали у какой-то двери, куда она вошла и вскоре вышла. На ее лице, очень бледном, со светлыми прищуренными глазами и красными губами я увидел морщинки в форме буквы
— «Айн», которая означает неуравновешенность.
Она пригласила нас в кабинет, заполненный книгами и разными древностями. Йозеф Кошка сидел за рабочим столом, с карандашом в руке, будто намереваясь писать.
— Благодарю вас, мадам Злотоска, — поблагодарил он женщину, и та вышла из кабинета. — Ари, писец, — обратился он ко мне, — что я могу для вас сделать? И для вас, моя дорогая Джейн?
— Помочь нам, — пробормотала Джейн.
Кошка секунду раздумывал, вертя в пальцах карандаш. Затем он взял сигарету, вставил ее в черный мундштук и прикурил, устремив взгляд в пространство.
— Вы знаете его, как и я, — тихо произнес он, — перед нами задача: не допустить разглашения существования Серебряного свитка и продолжать поиски… втайне. Этим вы отдадите должное работе Эриксона. Вам известно, что он с самого начала очень верил в это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32