Я встал и ударил Александра. Я знал, что легко могу его побить, несмотря на возбужденную в нем толпой ярость, и попытался ударить не в полную силу, слегка, но чтобы никто этого не заметил. Однако я зря надеялся. Равные из ближайшей и соседней сисситии издали возмущенный вой. Вокруг нас образовался круг, из которого ни Александр, ни я не могли выскользнуть.
На меня обрушились кулаки взрослых мужчин. Дерись с ним, маленький притворщик!
Собак охватил стайный инстинкт; они еле сдерживали свою звериную натуру. Внезапно две из них ворвались в круг и одна, прежде чем спартанцы успели палками ее прогнать, укусила Александра. И тут началось.
Александра поразил легочный спазм, его горло сжалось, и он стал задыхаться. Мой удар задержался, и тут же спину мне обжег трехфутовый хлыст.
– Бей его!
Я повиновался, и Александр опустился на одно колено. Его легкие парализовало, он был беспомощен.
– Бей его, сын шлюхи! – раздался крик у спины.– Добей его!
Это кричал Диэнек.
Его хлыст так огрел меня, что я упал на колени. Гулкие голоса оглушили меня, и все они призывали разделаться с Александром. В Диэнеке не было злобы, но не было и сочувствия ко мне. До меня Равным не было дела. Все внимание сосредоточилось на Александре. Александр должен научиться, должен усвоить горький урок – один из десяти тысяч, которые ему еще предстоит вынести, прежде чем он затвердеет как камень, как того требует город, чтобы разрешить ему занять свое место среди Равных, среди во­инов. Александр понимал это и встал с яростью отчаяния,, хватая ртом воздух. Он набросился на меня, как вепрь. Я ощутил хлыст на спине и с размаху ударил, вложив в удар всю свою силу. Александр закружился и упал лицом в грязь, в углу его рта показалась кровавая пена.
Он лежал там, недвижимый, как труп.
Крики Равных мгновенно затихли. Только нечестивый лай собак продолжался, они исходили пеной и заходились в безумном визге. Диэнек опустился на колени рядом е упавшим воспитанником и приложил ухо к его груди. Потеряв сознание, Александр расслабился, и дыхание вер­нулось к нему. Диэнек рукой стер слюну с его губ.
– Ну, что рты разинули! – крикнул он на стоявших вокруг Равных.– Все кончено! Приведите его в чувство!
На следующее утро войско отправилось в поход на Антирион. Впереди шагал Леонид в полной паноплии, вклю­чая висящий на боку щит. Его голову украшал венок, а шлем царя, ничем не украшенный, без плюмажа, покоился на свернутом походном мешке поверх алого плаща. Стального цвета волосы, безупречно ухоженные, ниспадали на плечи. Рядом шагали его телохранители из Всадников, половина всего состава, сто пятьдесят. В почетном первом ряду – Полиник вместе с шестью другими олимпийскими победителями. Они шли, не печатая шаг и не в мрачном молчаливом ритме, а легко, разговаривая друг с другом и перешучиваясь со стоявшими на обочине друзьями и родственниками. Самого Леонида, если бы не его возраст и почетное положение, можно была бы принять за обычного пехотинца – так непритязательны были его доспехи, так просто он держался. И все же весь город знал, что этот поход, как и два предыдущих под его командованием, ведется его волей – и только его волей. Леонид был нацелен на персидское вторжение, которое, царь не сомневался, произойдет если не в этом году, то через пять лет, но произойдет – несомненно и неотвратимо.
Порты-близнецы Рион и Антирион господствовали над западным подходом к Коринфскому заливу. Этот проход угрожал Пелопоннесу и всей Центральной Греции. Рион, слева, уже признавал спартанскую гегемонию, он был союзником Но Антирион на противоположном берегу оставался в надменном одиночестве, считая себя недостижимым для лакедемонской власти. Леонид намеревался показать Антириону его заблуждение. Он приведет его к покорности и запечатает залив, защитив Центральную Элладу от персидского нападения с моря – по крайней мере, со стороны северо-запад.
Вместе с отцом Александра Олимпием во главе лоха Дикой Оливы проходил его оруженосец Мерион, пятидесятилетний военнопленный, бывший потидейский военачальник. У этого благородного человека была пышная, белая как снег борода. Он, бывало, прятал в этом пушистом гнезде всякие безделушки и неожиданно доставал их как подарки Александру и его сестрам, когда те были детьми. Он проделал это и теперь – подошел к обочине и вложил Александру в руку крошечный железный талисман в фор­ме щита. Мерион сжал руку мальчика, подмигнул и дви­нулся дальше.
Я стоял в толпе перед Эллинионом с Александром и другими ребятами из учебной группы, женщинами и детьми. Когда полки маршировали по Выходной улице, весь город вышел под акации и кипарисы, распевая гимны Кастору. Воины шли с висящими на лямке щитами и поднятыми копьями, со шлемами за спиной, подпрыгивающими поверх малиновых плащей на полифемилакиях – поход­ных вещевых мешках, которые Равные пока что несли с собой – напоказ. Однако впоследствии эти мешки, равно как и доспехи вместе со всей боевой выкладкой, за исклю­чением копий и мечей, переместятся на плечи оруженос­цев. Это произойдет, когда войско построится в походную колонну и потянется по долгой, пыльной дороге на север.
Когда мимо во главе своей эномотии вместе с лохом Геракла прошагал Диэнек в сопровождении своего оруже­носца Самоубийцы, прекрасное лицо Александра с переби­тым носом застыло как маска. Основное войско прошло мимо. Впереди каждой моры и вслед ей плелись вьючные животные, нагруженные провиантом, и по их крестцам ве­село щелкали кнутами юные пастухи-илоты. Далее следо­вал обоз – возы с оружием, уже окутанные тучей дорожной пыли, высокие возы с провизией: амфорами с оливковым маслом и вином, мешками фиг, маслин, лука-порея, про­стого лука и гранатов; с кухонными горшками и висящими на крюках под ними ковшами, музыкально бьющимися друг о друга, привнося ритмичный звон в какофонию щелчков кнута и скрипа колес, крика погонщиков и стона осей в поднятой мулами пыли.
3а этими возами везли переносные горны и кузнечные принадлежности с запасными клинками для ксифосов и древками для копий, «ящерной колючкой» и длинными наконечниками для копий, потом сами запасные копья, свежие ясеневые и кизиловые древки. Рядом в пыли шагали оружейники-илоты в своих кожаных шапках и фартуках, со шрамами от полученных при ковке ожогов.
Замыкали шествие жертвенные козы с обернутыми рогами и овцы, их вели на поводках молодые пастухи-илоты. Впереди шагал Дектон в уже запылившихся белых алтарных одеяниях. Он тащил упирающегося осла, нагруженного зерном и двумя клетками с петухами победы – по клетке с обоих боков. Он скалил зубы, и, если бы не сквозившая в этой улыбке насмешка, его вид был бы безупречно благочестивым.
В ту ночь я крепко спал на каменных плитах портика за дворцом эфоров , когда вдруг почувствовал, как кто-то трясет меня за плечо. Это была Агата, та самая спартанская девушка, что сделала для Александра амулет, посвященный Полигимнии.
– Эй ты, вставай! – прошипела она, не желая тревожить два десятка остальных юношей агоге , спавших или бодрствовавших поблизости от этих общественных зданий.
Я продрал глаза и осмотрелся. Александра, который заснул рядом со мной, на месте не было.
– Скорее!
Девушка вдруг растворилась в темноте. По темным улицам я поспешил за ней к рощице, где росло раздвоенное и миртовое дерево, прозванное Диоскурами.
Александр был там. Без меня он ускользнул из своей группы (что для нас обоих, если заметят, могло закончиться безжалостной поркой перед строем). Александр стоял в черном пэсе , плаще, с боевым мешком, перед своей матерью, госпожой Паралеей, одним из их домашних илотов и двумя младшими сестрами. Слышались горькие слова. Александр собирался с войском пойти на войну.
– Я пойду,– объявил он.– И ничто меня не остановит.
Мать Александра велела сбить его с ног.
Я увидел, как что-то сверкнуло в его руке. Ксиеле , серповидное оружие, какое носили все юноши. Женщины тоже увидели его и заметили смертельно мрачный взгляд маль­чика. На долгое мгновение все оцепенели. Нелепость ситу­ации становилась все более очевидной. А решимость маль­чика крепла.
Мать выпрямилась перед ним.
– Что ж, иди,– проговорила госпожа Паралея. Ей не было нужды добавлять, что я тоже пойду с ним.– И да помилуют тебя боги в той порке, что ждет тебя по возвраще­нии.
Глава десятая
Следовать за войском оказалось не трудно. Дорога вдоль Эноя была истоптана в пыль, мы утопали в ней по щиколотку. В Селассии к экспедиции присоединился отряд периэков Стефана. Александр и я, прибыв туда в темноте, разглядели вытоптанную маршем землю и недавно засохшую кровь на алтаре, где приносились жертвы и толковались зна­мения. Само войско находилось в полудне ходьбы от нас, и мы не могли остановиться на ночлег и поспать, а двигались вслед ему всю ночь.
На рассвете мы встретили знакомого. Илот-оружейник по имени Евкрат упал и сломал ногу, и теперь двое других помогали ему до­браться домой. Он сообщил нам, что у приграничной крепости Ойон разведка донесла Леониду о том, что антирионцы, вовсе не пе­репуганные и не притихшие, как надеялся царь, послали тайное посольство к тирану (Тиранами в Древней Греции называли монархов; это слово не несет эмоциональной окраски.) Гелону в Сикелию за помощью. Гелон, так же как Леонид и персы, смог оценить стратегическую незаменимость Антириона и точно так же хотел завладеть им. На помощь защитникам Антириона направлялись сорок сиракузских кораблей с двумя тысячами своих и наемных гоплитов. Это сулило настоящее сражение.
Спартанские войска спешно миновали Тигей. Тигейцы, члены Пелопоннесского союза, обязанные «следовать за спартанцами, куда бы те ни направлялись», усилили войско шестьюстами своих гоплитов, доведя его общую численность до четырех с лишним тысяч. Леонид не искал паратаксиса – решительного сражения с антирионцами. Он надеялся запугать их мощью своего войска, чтобы они поняли бессмысленность сопротивления и добровольно примкнули к союзу греческих городов против персов. В стаде Дектона шел жертвенный бык, взятый для заклания в честь присоединения к Союзу нового члена. Но антирионцы, возможно купленные золотом Гелона и воспламененные риторикой некоторых жаждущих славы демагогов, а может быть, и обманутые лживыми оракулами, предпочли воевать.
Разговаривая со встреченными по дороге илотами, Александр расспрашивал их о составе сиракузских сил: какие части, под чьим командованием, в сопровождении каких вспомогательных войск. Илоты не знали. В любом другом войске, кроме спартанского, такая неосведомленность мог­ла вызвать лютую ругань, если не хуже. Но Александр отпускал илотов без задней мысли. У лакедемонян было принято не придавать значения, из кого и из чего состоит войско противника.
Спартанцев учили относиться к врагу – любому врагу – как к безымянному и безличному. У них считалось признаком плохо подготовленной армии в последние моменты перед битвой полагаться на то, что они называли псевдоандреей – ложным мужеством, то есть на искусственно взвинченное воинственное бешенство, порождённое речью какого-нибудь полководца или приливом пустой бравады вызванной криками и стучанием в щиты. По мнению Александра, который в свои четырнадцать подражал военачальникам родного города, любой сиракузец ничем не лучше и не хуже любого другого сиракузца и любой вражеский стратег ничем не отличается от любого другого. Пусть врагами будут мантинейцы, олинфийцы, эпидаврийцы; пусть они выставят свои лучшие войска или визжащие орды из подонков, первоклассные части из полноправных граждан или полки из купленных за золото иностранных наемников – никакой разницы. Все равно никто не сравнится с воинами Лакедемона, и все это знают.
Среди спартанцев военное ремесло лишено таинственности и деперсонифицировано самим их лексиконом, который изобилует как сельскохозяйственными терминами, так к и просто грязными словами. Слово, которое я раньше переводил как «дрючить» – например, когда юноши дрючили дерево,– несет в себе смысл не столько проникновения внутрь, сколько перемалывания, как в мельничных жерновах. Первые три шеренги «дрючат», или «перемалывают» противника. Слово « убивать» по-дорийски «ферос» – то же самое, что « жать», « убирать урожай». Воинов с четвертого по шестой ряд часто называют «жнецами» как за выпадающую на их долю работу – орудовать шипам на нижнем конце копья («ящерной колючкой») или самим копьем над растоптанным врагом, так и за безжалостные удары коротким мечом-ксифосом , который часто называют жатвенной косой. «Отрубить голову» по-спартански будет «увенчать» или «подстричь». Отрубание руки называется « разделка».
В Рион, на обрывистый утес над портом, где на корабли грузилось войско, Александр и я прибыли после полуночи на третий день. На другом берегу узкого залива ярко сверкали портовые огни Антириона. Отмели, с которых шла погрузка войск, уже усеяли мужчины и юноши, женщины и дети жадная до зрелищ праздничная шумная толпа. Рионские союзники заранее собрали корабли и отобранные у торговцев каботажные суда, паромы и даже рыбацкие лодки. Им предстояло в темноте перевозить войска на запад вдоль берега, за пределы видимости из Антирио на, чтобы потом переправить их через залив. Леонид, отдавая должное репутации антирионцев как доблестных бойцов на море, предпочёл переправиться ночью.
Среди рионцев, кричащих на прощание добрые напутствия, Александр и я нашли мальчика нашего возраста, чей отец, как он объявил, владеет быстроходной одномачтовой лодкой и не прочь переправить горсть аттических драхм из кулака Александра в свой – за быструю и молчаливую, без лишних вопросов, переправу через залив. Мальчик провел нас сквозь толпу зевак на берег, на темный участок за волноломом, называемый Сушилкой. Не прошло и двадцати минут после отправки последнего спартанского транспорта, как мы уже плыли на запад вслед за скрывшимся из виду флотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52