Все, находившиеся рядом с ним на подиуме, были одеты так же. (Прометею, я думаю, неловко было в этом костюме, он с большим удовольствием — если уж надо! — ограничился бы самой простой туникой и поясом, все равно из чего, лишь бы полегче. Но он надел то, что было ему предложено Эврисфеем, из естественной вежливости. Отметим: на сей раз он поступил превосходно.) Зато вывешенная на всеобщее обозрение огромнейшая его цепь действительно привлекала все взоры. Вот это было зрелище! Глаз не отвести! О чем уж тут думать, знай глазей на цепь — и сразу становится ясно: Микенам выпала высокая честь, а Эврисфей великий царь. И, видимо, хорошо все-таки, что Атрей изгнал Фиеста.Клянусь, я далек от какого-либо сарказма, а уж фантазии здесь и вовсе нет места! Пресловутая «пресс-конференция», по существу, должна была протекать именно так. Не только, не просто потому, что дело было в Микенах периода замкнутого и окостеневшего «истэблишмента». Я составил для себя довольно точную картину также и знаменитой военной демократии дорийцев. Признаюсь: картина эта вовсе не походит на прекраснодушные грезы мечтателей XIX века. Ну, мог ли кто-либо с трибуны «Б-середина» стадиона «Фради» громко «болеть», скажем, за команду МТК «Фради» и МТК — известные венгерские спортивные клубы.

? Я не спрашиваю: посмел бы? — спрашиваю только: мог бы? Этикет имеет весьма строгие и древние, еще дочеловеческой поры, правила. Конрад Лоренц Лоренц, Конрад (род. в 1903 г.) — австрийский зоолог, эколог и зоопсихолог.

и другие уже описали нам, как проходят собрания среди животных, какие при этом существуют ритуалы!Однако из всего этого Прометей уловил сравнительно немного. Он видел только, и видел не в первый раз со времени своего освобождения, что люди делают много странного, понятного только им одним — такого, в чем и богу не разобраться, что невозможно ни предугадать, ни обосновать разумом.Когда общество вернулось наконец во дворец, всякая церемониальная скованность вновь исчезла, уступив место обычному домашнему этикету. Тоже, впрочем, достаточно сложному! Не решусь утверждать, что уже в тот же день, но, думаю, очень скоро в узком кругу высших сановников с Прометеем заговорили о самом главном.В какой форме желает он принимать положенные его божественной природе почести? Намеревается ли занять какой-либо из существующих храмов или терпеливо будет ждать, пока отстроят для него новый? Не имеет ли претензий к обрядам, которые довелось ему наблюдать в Микенах, не желает ли каких-нибудь изменений? Как прикажет означить свое место в сонме олимпийцев? Какой нужен ему контингент жрецов — мужчины, женщины, кастраты или все вперемежку, и какие церемонии он хотел бы ввести в учреждаемый культ Прометея? Наконец: какое животное он предпочитает другим, какое мясо охотнее всего употребляет при жертвенной трапезе?Как мы видим, все это были вопросы кардинальной важности и при всей их щекотливости неотложные.Вполне возможно, что Прометей ответил не сразу. Божество столь древнее, существо, так много страдавшее, навряд ли обладало особым чутьем к протоколу и дипломатии. Пожалуй, он поначалу даже пришел в замешательство, вообще не уловил истинного смысла вопросов, поэтому промолчал, и тут, для первого раза, кто-нибудь выручил его, то есть, видя смущение бога, оказался достаточно дипломатом — поспешно подбросил другую тему, дабы отвлечь внимание от неприятных, как видно, вопросов. Однако прямодушный Прометей, конечно, и не хотел и не мог уйти от ответа.Что же он ответил?Судя по всему, он сказал нечто такое, что совершенно ошарашило двор.Конечно, он весьма признателен, но храм ему ни к чему. И чужого храма не займет и не желает ввергать Микены в расходы по строительству нового, специально в его честь сооружаемого храма.Прежде всего, по его разумению, богам нет в этом надобности. Как и в жертвоприношениях. Общеизвестно ведь, что питаются боги амброзией, а пьют нектар. Он сам на протяжении миллиона лет не ел и не пил ровно ничего, и вот — жив-здоров. С тех же пор как освободился, принимает иногда участие в трапезе ради компании только, ест мясо, хлеб, иногда выпьет глоток вина, но ему самому это не нужно. И вообще, что же они думают: если бы боги действительно жили жертвоприношениями, разве потерпели бы они, что их угощают лишь костями, нутряным салом да потрохами, которые так и так выбрасывают, — самые лакомые же кусочки распределяют между жрецами, знатью и вообще участниками жертвоприношения .Тут некий знаток религии непременно вставил: боги ублажают себя дымом от жертвоприношения.— Какое! — махнул рукой Прометей. — Он ведь вонючий, этот дым… (Неужто у людей нет обоняния?) И продолжал:Жертвоприношение само по себе ему понятно. Бросая в огонь хоть что-то от заколотого животного со словами: «Богу богово!» — люди как бы говорят: «Ты дал нам пропитание, и частицу его мы возвращаем тебе, чтобы ты и впредь был добр к нам».— Поймите же, друзья мои, от меня вы не получали ни животных, ни иных съедобных вещей. Я дал огонь и ремесла. И дал не затем, чтобы потребовать обратно.Тут заговорил Атрей:— Мы, ахейцы, люди богобоязненные. И, как подобает смиренным смертным, боимся силы богов. И твоей божественной силы, государь мой.— Моя сила — затем, — ответил ему Прометей, — чтобы дать людям огонь. Как я и сделал. Да еще — чтобы принять назначенную мне за то муку.— И за это вечная тебе благодарность и слава! — тотчас вставил Атрей, и все хором повторили его слова. — Но мы-то знаем, что такое сила. И сами, простые смертные, в ничтожестве нашем также применяем силу против тех, кто слабей нас. (Прости великодушно, что я осмелился собственную нашу малость сравнить с неизмеримым какою-либо меркою твоим величием!) Да, мы освобождаем и подчиняем, даем и отнимаем. Ибо сила, которая дает, и отнять способна. Отнять даже легче, куда меньше силы требуется! В самом деле, скольких людей лишаем мы света очей в судные дни, наказывая за их преступления, — а ведь сами и одного-единственного глаза, глаза видящего, дать не можем! Мы ответственны за этот город, господин мой. Нам не хотелось бы из-за невольной ошибки навлечь на себя гнев твой и кару принять от тебя.Правильные слова говорил Атрей, каждого взял за душу. Даже Терсит не мог не признать: Атрей — это голова!— Я не караю, — просто ответил ему Прометей, — такова моя природа, — И он пустился в длинные, скучноватые, пожалуй, объяснения: — Это, видите ли, принципиальный вопрос. Я дал человеку огонь и вместе с огнем ремесла затем, чтобы он не только выжил среди зверей, которые были сильнее его, но чтобы над ними возвысился. Счастлив увидеть, что так и произошло. Но теперь следующий вопрос: до какой степени ему возвышаться? Я полагал так: хотя бы и до богов. Ибо для человека, владеющего огнем и ремеслами, думал я, остановки нет. Обладая этим даром, человек будет рваться все выше, становиться все могущественнее — он станет, должен стать таким же, как боги. Но ведь человек и сам это чувствует, знает, — не может быть, чтоб не знал! Тогда почему раболепствует? Если он чувствует и знает в себе божественное призвание, а он, очевидно, это чувствует, тогда в его раболепстве притаилась и ложь: ложь из страха. Нет, нет, друзья мои! Мне не нужно ни храма, ни жрецов, ни жертвоприношений. И нет у меня излюбленного животного — когда надо, я ем то же, что вы. Но если вам все-таки хочется как-то отблагодарить меня за мой дар и за принятые ради вас страдания, если вы хотите смягчить мне память о пережитом, тогда поразмыслите о том, ради чего я сделал то, что сделал. И служите мне тем, что мне не служите. Лучше изо дня в день трудитесь над собою. Становитесь умнее, справедливее, храбрее, добрее. И тем — счастливее.Ответом на его слова была глубокая тишина.Любезный Читатель мой понимает, конечно, что мы уже подступаем к самым потаенным печатям, кои скрывают от нас загадку Прометея. То, что сказал он, совершенно логично. Логично, поскольку соответствует характеру Прометея, логично и само по себе. Однако слушатели ждали от него божественного глагола, и оттого речь Прометея показалась им нелогичной. Я бы сказал, непонятной. Типичным пустословием.Однако пока еще никакой беды не случилось. Напротив!Терсит посмеивался про себя, думая: «Ну, этих хорошо накормили небесной благодатью!» И — про себя же — добавил: «А бог-то умней, чем я полагал».Атрей изводился страхом и злобой: «Черт бы побрал этого болвана Геракла! Его бог обойдется нам дороже, чем я рассчитывал!» Ему ведь не раз доводилось уже иметь дело с каким-нибудь частником умельцем или врачом, которые отвечают только так: «О сударь, право же, ничего не нужно. Уж сколько сами пожелаете!»Однако Калханту — настолько-то мы его уже знаем — не терпелось задать свой вопрос, и он нарушил воцарившуюся после возвышенных слов бога тишину, повернул разговор на чисто практические рельсы:— Если ты не желаешь храма, господин мой, где же тогда будешь являть божественное искусство провидца, о коем свидетельствует и самое твое имя?— Я не обладаю искусством провидения, — отвечал ему Прометей. — Боги и сами не ведают, чего пожелают завтра, пути же Ананки неисповедимы. Мое имя «Провидец» не означает, будто я предсказатель. Оно говорит лишь о том, что я способен рассчитать последствия моих поступков. Я умею взвешивать шансы, а не прорицать.«Dein Mund und Gotes Ohren» Немецкая поговорка; здесь: «Говори, говори, а мы послушаем!»

, — подумал Калхант, разумеется, по-гречески.А престарелый, умудренный годами жрец дворцового храма Зевса давно между тем понимал, что должен оспорить некоторые, мягко выражаясь, сомнительные утверждения Прометея. Однако он понимал также, что, прежде чем начать дискуссию, должен основательно взвесить все доводы и контрдоводы: хотя он — главный идеолог царствующего дома и города, его партнер, как ни крути, все-таки бог. Но старый жрец — как и вообще все старые жрецы — был в то же время человеком практическим. Итак, он спросил — отчасти по существу, отчасти же, чтобы выиграть время перед началом дискуссии:— Если тебе не нужен храм, господин мой, где же мы повесим твою цепь?!Прометей не понял, какая необходимость вывешивать в храме предмет, уже отслуживший свою службу. Он собрался было ответить, что, по совету Геракла, оставит цепь себе на память, как вдруг жрец несколько уточнил свой вопрос:— А может, было бы правильно со многих точек зрения повесить цепь твою в храме Зевса?Прометей оторопел, потом решительно потряс головой:— Ну, нет, только не это!Опять-таки, выражаясь по-нашему, узловой вопрос, не правда ли, — как поступить с цепью. Разгорелся спор, наконец пришли к компромиссу: чтобы городу не впасть у Зевса в немилость, надо из звена цепи изготовить для Прометея перстень, который бы он носил постоянно. (Геракл, рванув закрепленный в скале конец цепи, вырвал вместе с ним полукилограммовый осколок: этот символический «Кавказ» и порешили вставить в железную оправу.)Прометей взялся сделать кольцо своими руками. Все с облегчением согласились. (Не уверен, что Прометей поступил правильно.)Так познакомился он с кузнецом. Разумеется, с самым знаменитым в Микенах кузнечных дел мастером, старостой поставщиков двора. Это был мужчина лет сорока, руки сплошь в шрамах. И, как большинство кузнецов, был он кривой: еще в ученичестве лишился левого глаза, выжженного случайной искрой, — левый глаз обычно ближе к раскаленному металлу. В знак уважения к богу кузнец повязал отсутствующий глаз белым платком, хотя обычно не прикрывал его ничем, словно то была эмблема его ремесла.Это еще не было настоящее знакомство. Прометея пожелали сопровождать знатные господа и жрецы, в свою очередь сопровождаемые рабами, а рядом с кузнецом и позади него теснились все, кто был в кузне, не зная, как уж и держаться, куда стать. (Явилась, конечно, и супруга кузнеца — располневшая особа с обесцвеченными волосами, почти не сохранившая следов былой красоты.)Прометей, даритель всех ремесел, работал, само собой, красиво и ловко. Он наслаждался сам, наслаждался и кузнец, на него глядя. Впрочем, даже непосвященным зрителям было ясно, что такую работу нормой нt измерить.Нарядное придворное платье Прометей, разумеется, снял, попросил у кузнеца фартук из воловьей кожи. Теперь он выглядел совсем неимпозантно, однако и тут еще все обошлось благополучно. Один из придворных даже заметил:— Так, верно, Гефест работает в своей мастерской.И прочие все с ним согласились. Конъюнктура Два последних предприятия, по моим расчетам, задали Гераклу работы на шесть лет. Оба путешествия — на север и на юг — заняли примерно равное время. Конечно, с точки зрения дипломатической, а может быть, и с военной, северный путь был легче (во всяком случае, здесь меньше встречалось пиратов), но, во-первых, из-за обычных океанских бурь им дважды приходилось становиться на долгую зимовку, а, во-вторых, поскольку речь шла о пути еще не изведанном, много времени уходило на составление карт и установку береговых опознавательных столбов. Древние карты хранили столь устарелые сведения, рассказы некогда добиравшихся сюда моряков так давно превратились в туманные легенды, что экспедиции Геракла нужно было заново, буквально на пустом месте изыскивать возможности пополнения своих запасов вдоль берегов Италии и Испании, не говоря уже о Ла-Манше и Северном море, одновременно определяя возможности торговых связей на будущее.Южный путь представлял иные трудности, в чем-то, может быть, еще большие. И вовсе не в первую очередь из-за пиратов — к подобным нападениям, надо полагать, Геракл и его спутники основательно подготовились. Их путь пролегал вдоль оживленных берегов тех цивилизованных стран, где слово «грек» — за исключением, пожалуй, одной только Ливии — звучало весьма скверно. А это значило: прежде чем получить разрешение пришвартоваться, нужно было вести длительные переговоры, затем подтверждать добрые намерения клятвенным словом. А также и делом — щедрыми дарами. Немало времени уходило и на заключение соглашений, детальную их разработку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58