Пусть каждый предложит то, что ему по силам, но помнит при этом о щедрости микенской. И пусть поклянется, как поклялся Атрей, что слова своего назад не возьмет!К страху прибавляется ревность, и вот — лавина тронулась.Атрей же знает: как только пожертвования стекутся в общий фонд обороны, остальное будет уже просто — цари сами поспешат вдогонку за своими денежками.Подготовка потребовала, вероятно, времени, но в конце концов Атрей выиграл и эту игру. Вышло, как он хотел.Нам неизвестно, таким образом, как долго — две-три недели, а то и месяц — свободные от дел члены правящего дома поочередно развлекали Прометея различными семейными, протокольными или туристическими мероприятиями: осмотр города, памятников архитектуры, спортивных и прочих сооружений, посещение мастерских и тому подобное. Во всяком случае, Атрею, как только он освободился от самых неотложных своих дел, пришлось безотлагательно позаботиться о том, чтобы ввести Прометея в микенское общество, представить его на форуме. Бог от волеизъявления воздерживался — это следовало понимать так, что он намерен остаться в городе надолго. Но в таком случае нельзя же и сановникам вечно при нем дежурить, рано или поздно это станет неудобно всем. С другой стороны, что же, просто так, без всякой подготовки, взять да и выпустить бога бродить по улицам, среди простого микенского люда, словно так и положено?! В такого рода затхлом обществе любое событие, даже самое ничтожное, дает повод для разнообразных пророчеств и комментариев, которые могут легко оказаться неприятными для власть имущих. А бог в Микенах — событие не «ничтожное». И так уже поговаривают всякие глупости — да еще хорошо, что только глупости.Что же следует делать в подобных случаях?Нужно, как говорится, сразу вырвать жало. Как предупредить распространение кошмарных слухов, болтовню, сплетни? Проще всего, если Прометей сам перед возможно широким кругом слушателей расскажет микенцам обо всем, что они желают узнать. Чем косвенно опровергнет всю ту чепуху, которую шепотом пересказывают друг другу в городе.Этот акт я охотнее всего назвал бы «пресс-конференцией», если бы не чурался анахронизмов, если бы не был в этом вопросе столь щепетилен. Однако и то правда: прессы в Микенах еще не было, но служба информации, как я уже рассказывал, была; и, коль скоро в наши дни мы именуем пресс-конференцией акт, с помощью которого власти осуществляют исконную задачу народной поэзии: создание и распространение информации, — это слово было бы наиболее удачным для определения акта, свидетелями которого мы будем сейчас в Микенах. Тем более что, без сомнения, увидим здесь, и по существу и даже по форме, все элементы, характеризующие подобные пресс-конференции вообще.А теперь далее: если бы на пресс-конференции — воспользуемся уж, черт возьми, этим словечком! — разразился какой-либо скандал, если бы хоть что-то потревожило безмятежную гладь общего настроения, это непременно оставило бы в памяти какой-нибудь след . Поскольку же такого следа нет, совершенно ясно, что пресс-конференция протекала максимально спокойно.Атрей и иже с ним прекрасно знали, о чем говорят между собой микенцы, что их интересует и что еще может по-настоящему заинтересовать. С учетом этого они отсеяли то, о чем можно будет говорить, от того, о чем говорить нельзя, а также подготовили вопросы для отвлечения внимания в иное русло, если беседа примет вдруг нежелательный, опасный поворот. Такую возможность следует иметь в виду, поскольку в принципе на подобных пресс-конференциях всегда может прозвучать и какой-нибудь неожиданный вопрос. А так как Прометей о себе не очень распространялся, да и рассказы Геракла не помогали Атрею достаточно четко представить себе образ божественного гостя (мы-то понимаем, как малосведущ был Геракл в диалектике микенского мышления), то при дворе было проведено, надо полагать, нечто вроде генеральной репетиции.В мегароне собрались все, кто имел вес при дворе, самый тесный круг. Никаких формальностей, никакой скованности — по крайней мере по их понятиям; сам Эврисфей и Атрей сидели на таких же треногих табуретах, что и все остальные. Слуги разносили на золотых подносах рассеченное на куски жареное мясо и фрукты, подливали в кубки подслащенное медом и приятно разбавленное водой вино. Вся церемония выглядела просто дружеской беседой.Некая любопытная дама, быть может дочь Эврисфея, спросила Прометея, верно ли, будто он сотворил человека. Бог, улыбаясь, покачал головой.— Это легенда.Молодой человек из окружения царевны:— Верно ли, что вы — великий скульптор и бог-хранитель этого искусства?Та же улыбка, то же покачивание головой.— И это идет от легенды… будто бы я слепил первого человека из глины и с помощью огня дал ему душу.— Но что же в таком случае правда?— Я дал человеку огонь и тем самым способность к ремеслам. Такова была моя роль, не больше и не меньше.Кто-то из жрецов:— За то и понесли наказание?— Да.— Не связана ли была кара — хотя бы косвенно — с восстанием титанов и с нападением гигантов, сыновей Земли, на Олимп?— Нет. Мои братья титаны действительно в большей или меньшей степени были замешаны в этой истории. Я же не принимал в ней участия принципиально. Вообще считал это глупой затеей, заранее обреченной на провал. Швырять скалы на Олимп! Атаковать высоту снизу — при такой технике… да ведь собственное оружие обернется против тех, кто его поднял! Но они закусили удила, никаких доводов и слышать не хотели. Ну, и получили по заслугам. Главное же — разум и правда были на стороне Зевса. Поэтому я сражался на его стороне. И, по-моему, не так уж плохо.— Сколько же времени были вы там в цепях и как могли вынести этакую муку? — Это опять женский вопрос.— Сколько времени? Трудно сказать точно. Около миллиона лет. Ну, а как и что пришлось мне вынести, тут уж дайте волю собственной фантазии. За одно проклинал я судьбу: за мое бессмертие. Я завидовал людям, которые от таких мук умерли бы через несколько минут, ну, часов, на худой конец. Да, для меня было проклятьем именно то, за что люди завидуют богам. Ведь я бог, поэтому умереть не мог и должен был терпеть, раз уж такова была воля Зевса. Ну да оставим это!(Уже здесь замечу: лучше бы Прометей признался в каком-нибудь преступлении или хотя бы соучастии в нем. Тогда естественна и кара и, в конце концов, помилование. Вот ведь и Атлант был замешан в восстании, считался даже одним из его вожаков. И все-таки — как ни невероятно — у Атланта было святилище в античную пору! Преступление — наказание — прощение: в этом есть логика. Но страдания Прометея не могли рассматриваться как наказание, коль скоро не было преступления. А как же тогда с прощением? Тягостно, не правда ли?Далее: лучше бы он сказал — «десять лет», «сто лет» — или просто ответил бы: «Очень долго». Такое можно себе представить, а значит, можно и сочувствовать. Но миллион лет? Мыслимо ли здесь сочувствие? Тоже тягостно.Вместо возвышающих душу добрых чувств — прощения и сочувствия — Прометей вселил в микенцев лишь недоумение. Он был всегда таким прямодушным!)Опять жрец:— И Зевс, прокляв вас, кивнул?— Да, к сожалению.— «К сожалению»? Значит, вы допускаете, что позднее он и сам пожалел об этом, да только не мог ничего изменить?— Вот уже несколько месяцев я хожу на свободе, мой друг Геракл застрелил даже священную птицу отравленной своей стрелой. И никакого мщения, как видите, не последовало. Даже угрозы — грома обычного — мы не услышали. Значит, и освобождение мое, и все связанные с ним обстоятельства тоже угодны Ананке.Дщерь отчизны:— Почему вы посетили именно Микены и каковы ваши дальнейшие планы?— Я приехал сюда с другом моим и освободителем, не хотелось с ним расставаться.(Опять неверный ход. Представим себе пресс-конференцию у нас, на которой знатный иностранный гость забывает сказать, что Будапешт принадлежит к числу — хотя бы к числу! — прекраснейших городов мира, что «венгерская столица — королева Дуная» и «эта чудесная венгерская кухня» и «эти красавицы толстушки — пештские женщины!») Впрочем, Прометей тут же несколько исправил свой промах:— Я глубоко благодарен за радушный прием и оказанный мне почет. Как только осмотрюсь немного, постараюсь в меру своих сил найти способ быть городу полезным, отблагодарить за гостеприимство.Приблизительно таковы были, вкратце, вопросы и ответы. Те, кто задавал тон в этом узком кругу (мозговой трест, я бы сказал), пришли к заключению, что Прометей держать себя умеет и, хотя и стряслась с ним та история , все-таки кровь — не вода, сразу видно, что он из хорошей семьи.А Прометей и на этот раз задал собравшимся только один вопрос. Не о ремеслах — ведь он и сам видит, сколь многому научились люди: великолепные дворцы, одежда, инструменты свидетельствуют о том, что тысячелетия прошли не напрасно. Но вот огонь — не скажут ли ему, для чего служит огонь? И микенские господа показали ему казан центрального отопления, объяснили: человек греется у огня. Показали остатки жаркого на золотых подносах: на огне жарят мясо. Напомнили о празднестве в честь его прибытия: с помощью огня приносят жертвы богам.Тут кто-то из гостей попросил Геракла рассказать, как он освобождал божественного гостя от его цепей. И хотя Геракл оратором не был, безыскусный рассказ его захватил всех одними лишь фактами — героя засыпали вопросами о Трое, о Малой Азии, амазонках, на что ушла основная часть пресс-конференции. Оно и понятно: история и политика интереснее, чем теология, битвы волнуют больше, чем рассуждения на философские и моральные темы. Да и, по правде сказать, Прометей не сообщил ничего такого, чего бы они не знали раньше.Наконец все поднялись и вышли на дворцовую площадь, где уже собрались, расположились по племенам и родам свободные граждане Микен. По крайней мере званые их представители. Те, кто с завтрашнего дня станут в Микенах информаторами по всем вопросам, касающимся Прометея. Топотом ног и аплодисментами встретили они появившуюся из дворца знать, вслед за «крикунами» скандировали уже известные нам тексты.Эврисфей приветствовал собравшихся, в теплых выражениях поблагодарил великого сына города, вернувшегося на родину после очередного подвига, особо приподнятым тоном воздал честь находящемуся среди них достославному божеству. На это его все-таки хватило. Затем он попросил микенцев смело и свободно задавать вопросы и, пользуясь случаем, удовлетворить свое любопытство. Он сел, и, разумеется, воцарилась тишина, благоговейная тишина… секунды пробегали за секундами, все хранили молчание. Атрей не выдержал, нетерпеливо спросил:— Любезные друзья мои, разве нет вопросов? Спрашивайте теперь, чтобы потом, после собрания, не строить догадки о том о сем, не дивиться на улице немыслимым сказкам, — сейчас спрашивайте, здесь, перед всеми! Прошу!Тут опомнился один из тех, кому назначено было задать вопрос, — нет, опомнился не один, а сразу несколько: они ведь сомневались только, кому начать. И чинно, благородно прозвучали те же самые вопросы, какие задавались только что во дворце. Правда ли, будто Прометей сотворил человека? Верно ли, что он скульптор и покровитель скульптуры? И какова была его роль в восстании титанов; почему после освобождения он прибыл именно в Микены? Под конец же — просьба рассказать, как случилось его освобождение, после чего бог, само собой, передал слово Гераклу. Прометей, наивец, и здесь хотел бы поспрошать людей, зачем и для чего им огонь. Он предпочел бы еще остаться, поговорить, но царь уже поднялся с трона, толпа восторженно затопала ногами, зааплодировала, подымая несусветный шум, вопила вслед за «крикунами» то, что следовало кричать. Прометей чувствовал, что вопросы теснятся в воздухе, над головами толпы, почти осязаемые, что у всех, собственно, один и тот же вопрос — столь же неотступный, как и его вечный вопрос об огне, — чувствовал, что никто здесь не говорит о том, о чем действительно хотел бы поговорить. Да, люди слушали его внимательно, а меж тем их куда больше волновало другое: не грозит ли его появление бедою для города, не удовлетворится ли он службой какой-нибудь, податью, например, — и вообще, как оно будет все впредь? Ведь есть в городе царь, есть, хоть и не пристало говорить об этом, власть посильнее царской, — а теперь, сверх всего, еще и бог?! Так как же дальше-то жизнь пойдет? Вот о чем спрашивали бы люди, ежели смели бы, если бы не боялись оскорбить, помимо обычных правил приличия, еще и давно канувшие в забвение, ни с чем прочим не схожие установления некоей древней и таинственной власти. Прометей же не ведал, что это за вопросы, ведь на них он ответил бы без труда, — он только чувствовал, что вопросы есть и что люди говорят не о том, о чем хотят,Помимо этого, в атмосфере на площади царила какая-то отрешенная рассеянность. Не знал Прометей, как знаем уже мы, что это неотъемлемая сторона такого рода церемоний с тех пор, как они существуют. Возьмем хотя бы храмы, церкви! Все они наполнены разнообразнейшими украшениями, скульптурами, изукрашены фресками, картинами; или же — там, где религия запрещает изображать человека и существа потустороннего мира, — различными арабесками, прихотливыми рисунками и игрою цвета. Или возьмем политические митинги или празднование исторических событий: повсюду мы обнаруживаем эффектные декорации. И очень мудро, очень хорошо, что это так! Если таращить глаза не на что, человек и не будет их таращить. А тогда его одолеют мысли. И где гарантия, что мысли эти — не зловредные мысли? Ведь искусителя можно обнаружить и в храме божьем, точно так же, как призрак коммунизма на каком-нибудь американском предвыборном собрании… Вот и микенцы исправно таращили глаза на Прометея — бога. Таращили, хотя уже в день прибытия увидели: ничего особенно любопытного в Прометее нет, обыкновенный с виду пожилой человек, еще очень крепкий, в отличной форме. И одежда его ничем не выделялась: из гардероба Эврисфея он получил короткую, до середины бедер, тунику тонкого полотна, золотой пояс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58