И оказалась тем самым посредницей, сохранив немалые ценности для позднейших завоевателей и сложившейся четыре-пять-семь столетий спустя блистательной греческой культуры. Но микенская культура еще не была греческой культурой. Ее своеобразие — разве что в том провинциализме, с каким она копировала великие образцы. Да, богатые микенцы тоже, скажем, мечтали быть захороненными, как фараоны и их сановники. Однако искусства бальзамирования они не знали, а пирамиды были им не по карману. Золотые посмертные маски да кое-где могильный купол — вот микенские пирамиды.Поэтому я и говорю: то, что обнаруживаем мы в Микенах, было лишь обедненным, провинциально-снобистским ОТражением Азии и Африки той поры. Но окостенение, внешнеторговый и военно-политический «пат» (особенно после египетской авантюры), потеря социальной динамики и всевозрастающие внутренние противоречия были в точности такими же.В таком обществе (мы можем наблюдать это и в наши дни) молодежь неспокойна. В том возрасте, когда смерть представляется человеку еще чем-то далеким и нереальным, почти невероятным, он особенно хочет от жизни чего-то — прежде всего не хочет оставаться там, куда роковым образом угодил согласно общественно-координационной системе: в этом возрасте человек нелегко мирится с застывшими ограничительными рамками. Он жаждет приключений, риска. И готов даже на жертвы, лишь бы показать: он не такой, как все, пусть какой ни есть, а иной. Не часто встретишь способного семнадцати-двадцатипятилетнего студента, который согласен тихо приладиться, мирно влиться в затхлую из-за своей неподвижности общественную структуру.По счастливому стечению обстоятельств мы можем изучать некоторые явления этого порядка на наших же современниках. Так, нетрудно заметить, что разнообразные анархические движения молодежи возникают не в бедных, а в богатых, но увязших в потребительстве странах: в Бельгии, Голландии — provo Provo — от provokers (англ.) — ультралевые политические группы на Западе.

, в Америке, Швеции — всевозможные хиппи, от уголовников и наркоманов до проповедников-мистиков. И только самая мужественная молодежь приходит к конструктивным революционным идеям. Таким образом, в потерявших динамику развития, разъедаемых внутренними противоречиями обществах большие или меньшие группы молодежи так или иначе закономерно превращаются в out-laws Отверженных (англ.).

.С такими отверженными людьми и группами мы встречаемся на Пелопоннесе XIII века до нашей эры весьма часто.Мифология свидетельствует о бесчисленных царях-разбойниках, главарях разбойничьих банд. Не стану пускаться в детали, да и стоит ли вступать в спор с теми, кто находит объяснение этому явлению в «морали эпохи», в «примитивном состоянии общества» и, по моему мнению, ошибается. Остаюсь при своей «сердитой молодежи». Мы знаем два — по меньшей мере два — ее типа. Один — это герои жеста, чье недовольство, так сказать, бессмысленно и бесцельно. Таковы, например, молодые Диоскуры — Кастор и Полидевк. Или друг юности Тесея необузданный Пиритой, да и сам Тесей, пока находился под его влиянием. Другой тип — Геракл и его соратники. Все свои деяния, всю свою жизнь Геракл строил под знаком конструктивной и прогрессивной для его времени идеи, он был подлинным героем. И к тому же на практике осуществлял политическую программу. То есть был великим историческим деятелем. Что, однако — и мы в этом еще убедимся, — нисколько не мешало ему быть в Микенах out-law.Граница между героизмом этих двух видов проступает не всегда отчетливо. Вспомним путешествие аргонавтов: это и подвиг, имеющий выдающееся идейно-политическое значение, и в то же время истинно хулиганская авантюра, поскольку в ней принимали участие не только Геракл, но и Диоскуры.Любопытно, сказал бы я, если бы не видел тому и ныне великое множество примеров, — любопытно, как легко и быстро недовольные псевдогерои из отверженных превращаются в самых шаблонных обывателей, — взять хотя бы того же Нестора. Зато Геракл, с его конструктивными идеями, даже в старости остается «сердитым юношей» в глазах «мудрецов» — Эврисфея и иже с ним.Итак, возвратимся к отправному пункту: тот не слишком почтительный тон, каким говорили в кругу Геракла о богах, отчасти объяснялся, несомненно — как бы тут выразиться, — «хипповостью» этой компании. Бунтари, «не такие, как все», они не знали и не желали знать изысканных манер верхушки. Конечно, у иных такое — всего лишь проформа, у них же это было, как мне кажется, проявлением чистосердечия и искренности.С определенной точки зрения мы можем сравнить Геракла и его «ватагу» с моряками эпохи Великих открытий на заре Нового времени или с бродячими подмастерьями, странствующими ремесленниками. Воины Геракла исходили вдоль и поперек все доступные в те времена земли, набрались огромного опыта. Сравнение, правда, хромает: они-то не могли применить у себя на родине накопленный опыт, в такого рода опыте там никто не нуждался. Напротив. Он и сделал их у себя же дома людьми подозрительными.Однако тот, кто в стольких краях побывал, узнал столько обычаев и богов, невольно — без малейшего желания богохульствовать — по-иному смотрит уже и на своих собственных небожителей.Они для него уже не единственны и абсолютны, они — лишь один из неисчислимых возможных вариантов. По существу, конечно, заслуга Геракла и его соратников лишь возрастает от того, что после всего виденного они сознательно избрали своими богами именно олимпийцев. Правда, и не испытывали уже потребности говорить о своих избранниках с тем священным, из глуби веков идущим трепетом, какого требовали от своих подданных, например, коронованные и некоронованные земные владыки.«Избрали своими богами», — сказал я. Нет, не просто избрали: они за этих богов сражались. А речь воинов вообще не слишком почтительна: их ставка — не благоговейное слово, но жизнь и смерть. Парадные историки утверждают, будто Камброн под Ватерлоо крикнул англичанам: «Французская гвардия умирает, но не сдается!» Однако мы-то знаем, что он сказал им.И наконец, я вновь и вновь хочу подчеркнуть: для Геракла и его сотоварищей зевсизм не был религией. Да, уже появились в то время люди, для которых зевсизм действительно был религией, — мы еще познакомимся с Калхантом. Но Геракл и его друзья не бальзамировали Идею, превращая ее в религию!Словом, и молодежь эта, и старики, молодые душой, иной раз выговаривали о богах такое, что в Микенах особо ретивые богомольцы уже подзывали бы блюстителей порядка. Но при всей этой непочтительности воины Геракла и он сам, несомненно, гораздо больше почитали олимпийцев. отличенных ими от всех прочих богов, чем те их соплеменники, которые страшились только олимпийского гнева. Больше почитали и, главное, больше любили. Ибо не дано человеку любить Совершенство: он способен любить лишь того, кто подобен ему самому, то есть кому хоть сколько-то присущи его же слабости. Даже величие он видит достойным любви лишь в спектре слабостей его.Обо всем, что напомнил я самому себе в этой главе касательно политических отношений того времени и моих героев, Геракл и его спутники постепенно, в течение долгого пути информировали Прометея во всех деталях. Прометей же дивился: значит, вот каковы Человек и человеческое общество?Но тут, вероятно, недоверчиво удивится кое-кто из моих Читателей: Прометей — дивился?! Возможно ли это! Он знал богов, знал и Человека, а уж за миллион лет нетрудно и догадаться, да еще при божественном-то разумении, чем мог стать Человек, все возможные варианты перебрать. Нет, Прометея ничто не могло застать врасплох, а если так — с чего бы ему дивиться?Миллион лет — это и в самом деле выглядит внушительно. И Прометей в самом деле был очень умен.Но да позволено мне будет обратиться к излюбленному моему примеру! В «улти» Распространенная в Венгрии карточная игра.

играют всего тридцатью двумя картами, и по сравнению с жизнью правила этой игры весьма несложны. Тем не менее три самых быстрых «ултиста», сражаясь по восемь часов в день, играли бы примерно двадцать пять миллиардов лет, прежде чем одна какая-то партия могла с неотвратимостью точно во всем повториться. Подумать только: двадцать пять миллиардов лет! Звездное небо — Вселенная, как мы его именуем, — существует всего десять-двенадцать миллиардов лет. Возраст Земли — всего-навсего семь миллиардов лет.Тот, кто знает, что такое дерево, и умеет рисовать, может по памяти, без какой-либо модели нарисовать дерево вообще. Но никогда он не нарисует таким способом определенное, реально существующее дерево.Итак, отнюдь не абсолютизируя опыт, я решаюсь без колебаний утверждать: в течение двухмесячного пути от Арарата до Трои Прометей узнал о мире и людях больше, чем за весь миллион лет отвлеченных о том размышлений. Миллион лет он раздумывал и спрашивал себя; что может быть? Сейчас он узнал — что есть . Значит, узнал нечто новое. И поэтому, конечно же, он дивился.А ведь это было еще только начало. Троя Чем ближе подходили они к Трое, тем оживленнее становилась дорога. Удивительно, как умеют явить себя путнику большие города! Словно из-под земли вырастают, право. Десятью верстами раньше все пусто, и через десять верст пусто опять: откуда же берется это людское скопище, куда исчезает? Только-только блеснули вдали сквозь дымку и пыль башни Трои, а уже приходится колонне наших героев сбавить шаг — даром что воины, которых спокойнее пропустить без помех! Тесно становится на дороге — точно к Кечкемету нашему подъезжаешь по пятому шоссе.Сравнив с Кечкеметом, я, мне кажется, достаточно точно обрисовал Трою, нисколько ее не преуменьшив. В самом деле: на всем земном шаре проживало в те времена двадцать миллионов человек. В том числе — густо населенные долины рек в Индии и Китае; в том числе — малообжитые, но колоссальные территории Европы, Америки, Центральной Азии, Австралии, Океании. Вряд ли останется на все Средиземноморье — Египет с его поливным интенсивным земледелием, Месопотамию, Малую Азию, Элладу с ее многочисленными городами, — вряд ли придется на все это, даже теперь, когда давно уже не было больших кровопролитий, половина человечества. Десять миллионов человек, население Венгрии, разбросанное по двум третям полукружия Средиземного моря, от Северной Африки до Греции; все равно как если бы в Венгрии жило сто тысяч человек, даже меньше. В этих условиях город Кечкемет — огромный город!Сравнение удачно еще и потому, что вокруг Трои, как и вокруг всех почти городов той поры, мы увидим далеко разбегающиеся во все стороны поселения — хутора. Да и самое оживление на дороге — хотя попадались на ней и караваны верблюдов из Сирии, и телеги, доставляющие металлы с горных выработок, — было в основном за счет местного люда: гуськом шли по обочине землеробы с поклажей, либо катили ручную тележку, либо восседали на тяжело груженном возу; бежали рабы с хозяйским товаром на продажу; рабыни несли вытканные на станках шерстяные ткани, льняное и пеньковое полотно. На берегу Скамандра привольно раскинулась ярмарка.На берегу Скамандра всегда была ярмарка, если в гавани стояли на якоре суда. А в гавани Трои всегда стояла дюжина-другая судов. Оборот товаров в этом порту, прежде всего сырья, был чуть ли не самым значительным в ту эпоху. Не только собственные владения Трои были богаты и густо заселены, за нею стоял еще огромнейший тыл — половина Хеттского царства. Оттуда все еще шло потоком золото, серебро, медь, поступала древесина — хоть и не ливанский кедр, но добротная и дешевая древесина для постройки домов и судов; привозились ткани, полотна, кожа и самые необходимые массовые продукты питания: зерно, сыр, вяленая рыба. Таковы были основные товары, всегда имевшиеся на складах, которые Троя могла предложить в любой момент. Перечислить же все, что продавалось на этой ярмарке, куда привозили продукцию с четырех сторон света, поистине немыслимо. Ведь там были целые ряды горшечников, скорняков, кузнецов-оружейников, шорников, были ряды дервишей-прорицателей, торговцев амулетами и даже ряды дурных женщин, как это обычно водится в крупных портовых городах.На скамандрской ярмарке было все.Если же вы представите себе соответствующий этому оглушительный шум, то не забудьте и о таком статистическом указании: больше половины тогдашнего двадцатимиллионного человечества составляли дети до десяти лет! В самом деле, детишки рождались и умирали, рождались и умирали. Так что, вглядываясь в эту ярмарочную толпу и еще прежде — в суетливое движение на большой дороге, мы непременно должны увидеть целые гроздья детей; один восседает у матери на закорках, другой справляет свои делишки у обочины дороги, третий ни за что не хочет вылезать из-под телеги… И даже не разберешь, чьи вопли пронзительнее — детей или призывающих их к порядку матерей.У Геракла было под Троей свое место для лагеря — на берегу моря. Между морем и длинным рвом. Его используют позднее и осадившие Трою греческие отряды. Что это было? Пепелище древней Трои, быть может той Трои, которую погубило ферское бедствие, или той, что разрушили хетты двумя столетиями ранее? Действительно ли троянцы соорудили его для Геракла, чтобы защитить от морского чудища, которое явилось за Гесионой? Или, может быть, его построил сам Геракл со своими людьми, когда готовился напасть на вероломного Лаомедонта? Неважно. Факт тот, что Геракл именно там разбил свой лагерь и тотчас отправил в город гонца сообщить Приаму о своем прибытии и о том, что не замедлит посетить его. Военачальники назначили стражу, дали увольнительные, воины и рабы принялись за обычные в такое время дела. А вожди и предводители привели себя в порядок и облачились в парадное платье. Жертвоприношений совершать не стали — Приам, естественно, сам пожелает вознести обильные жертвы в честь их прибытия.Тем больше были они потрясены, когда гонец вернулся от Приама с такою вестью: Приам не советует входить в город и не примет их там как гостей, ибо не отвечает за их жизнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58