Но она не сделала этого. Она представляла себе это, но лишь небольшая
морщинка появилась на ее челе, пока она пребывала в неподвижности. Именно
таково было обычное течение ее жизни - тупое ничегонеделание. Единственно,
что ее оправдывало, так это неуверенность в своем собственном
существовании. Как она могла при этом действовать? Действие - для тех, кто
не сомневается в своем физическом присутствии в этом мире. В течение
двадцати с лишним лет жизни возможностей для действия у нее было так
немного, что она обычно не распознавала их, пока они не оставались в
далеком прошлом. Она не знала, как заставить двигаться свои ноги.
А тот человек, ее спаситель, бросившийся защищать ее лишь потому, что
на нее напали, не сознавал опасности; он пытался вытащить клинок из тела
убитого, упавшего ничком.
Вызывая потрясение у себя, у всадника и в резком холодном воздухе,
она крикнула:
- Берегись!
Стремление предупредить об опасности швырнуло ее в сидячее положение.
Она находилась в собственной постели. От крика болело горло, от
непривычного ужаса кровь бежала как в лихорадке.
Она увидела себя в зеркалах спальни. Освещенная ночником,
находившимся на стене за постелью, она была не более чем тенью,
отражавшейся в зеркалах вокруг нее; но она снова была собой, той самой
тенью, какой была всегда.
И несмотря на то, что пульс ее бился учащенно, а по лицу струились
капли пота, ей показалось, что сквозь неприятные шумы города она слышит
дальнее пение рогов, слишком слабое, чтобы быть уверенным на сто
процентов, - и слишком знакомое, чтобы игнорировать этот зов.

Естественно, ничто не изменилось. На следующее утро она проснулась,
когда зазвонил будильник, и ее отражение в зеркалах было таким же мятым и
тусклым, как обычно. Хотя она какое-то время поизучала свое лицо, пытаясь
понять, почему люди на лошадях могли так сильно ненавидеть ее, оно
казалось таким же безжизненным и ничего не выражающим, как и всегда -
настолько, что она даже изумилась, обнаружив, что зеркало все еще отражает
ее. Может быть, она уже начинает исчезать? Может быть, в один прекрасный
день она проснется, глянет в зеркало и не найдет там ничего? Возможно, но
не сегодня. Сегодня она выглядела такой же, какой себя помнила, -
прекрасно сложенной, но никому не нужной и немного печальной.
Поэтому она как обычно приняла душ, оделась в простую юбку и
просторный свитер, в которых предпочитал ее видеть отец, поела как обычно
- глядя на себя в зеркало, пока откусывала кусочки тостов - и, надев плащ,
покинула квартиру и отправилась на работу. Ни в ее внешнем виде, ни в
апартаментах, когда она покидала их, ни в лифте, который опустил ее вниз,
в холл ее дома, не появилось ничего необычного. Необычными были только ее
чувства.
Мысленно, так осторожно, что ни одна из эмоций не отражалась на ее
лице, она прокручивала в памяти свой сон.
Снаружи, на улице, шел ливень, грохоча по водосточным трубам, шипя на
крышах автомобилей, заглушая звуки дорожного движения. Испугавшись серой
мглы и сырости, она повязала на голову пластиковую косынку, затем прошла
мимо охранника (который, как обычно, проигнорировал ее появление) и вышла
сквозь вращающиеся двери наружу, под потоки воды.
Опустив голову и сосредоточившись на дороге, она двинулась в
направлении миссии, где работала.
И в этот момент без всякого предупреждения она, казалось, вновь
услыхала звуки рогов.
Неожиданно для самой себя она остановилась, вскинула голову и
огляделась, словно насмерть перепуганная женщина. Это не были клаксоны
автомобилей; это были духовые инструменты, которые используют музыканты
или охотники. Но зов их был так далек, что она, вероятно, не должна была
слышать его здесь, в этом городе, сквозь этот дождь, сквозь мощное уличное
движение, запрудившее дороги не хуже ливня. Но ощущение того, что она
слышит эти звуки, сделало все, что Териза видела, более отчетливым, ярким,
менее пугающим и более значимым. Дождь целеустремленно поливал улицы;
серость зданий навевала меньшее отчаяние и больше походила на то время
суток, что отделяет день от ночи; люди вокруг, казалось, шли вперед,
движимые решимостью и целеустремленностью, а не отвращением к мерзкой
погоде и страхом перед работодателями. Все вокруг нее было пропитано такой
жизненной силой, какой она никогда раньше не ощущала.
Затем ощущение стало слабее; она больше не слышала музыку, находящую
отклик в ее сердце. А затем и совсем исчезло.
Разочарованная и печальная, она продолжила свой путь на работу.
В миссии в этот день ей пришлось потрудиться больше, чем обычно.
Усевшись в административном помещении за стол, на котором громоздилась
древняя пишущая машинка, она обнаружила записку от преподобного Тетчера,
уже пожилого человека, все еще заправлявшего миссией; там было сказано,
что лимит расходов на копирование оказался превышен и потому он просит ее
отпечатать двести пятьдесят копий прилагаемого письма вручную, помимо ее
обычных обязанностей. Это письмо должно было быть направлено во множество
организаций, которым не чужда филантропия, и содержало очередную просьбу
помочь деньгами, изложенную витиеватым слогом преподобного Тетчера. Она
старалась не читать то, что печатала; но, естественно, читала письмо снова
и снова, стараясь напечатать его без ошибок.
По мере того, как она печатала, она ощущала себя все менее реальной,
словно бы растворяясь в бессмысленности того, чем занималась. В полдень
она уже выучила письмо наизусть и напряженно вглядывалась в каждую новую
строку, создаваемую ее пишущей машинкой, ожидая появления каждой новой
буквы, потому что та свидетельствовала, что она все еще здесь, что она
существует. И искренне изумлялась при появлении каждой очередной буквы.
Ленч они с преподобным Тетчером обычно ели вместе - это был его, а не
ее выбор. Она сидела тихо и внимательно следила за его лицом, и он,
видимо, считал ее примерной слушательницей. Но большую часть времени она
практически не слышала того, что он говорил. Его разговоры были такими же,
как и его письма; в них не было ничего, в чем она могла бы помочь. Териза
молчала потому, что это был единственный способ времяпрепровождения,
который она знала, и всматривалась в его лицо, надеясь увидеть хоть один
признак того, что существует, - какой-то проблеск интереса или
сосредоточенность на ней, которая могла бы действительно подтвердить, что
она реальна в глазах другого. Поэтому она сидела вместе с ним в углу
столовой, которая была частью миссии, и смотрела на него, пока он говорил.
Издали преподобный Тетчер казался лысым, но только потому, что его
блестящая розовая кожа просвечивала сквозь редкие белые волосы, которые он
стриг коротко. Вены на его лице были большими и вздувшимися, а когда он
приходил в возбуждение, казалось, что они могут лопнуть. Сегодня она
ждала, что они будут говорить о последнем письме, которое она перепечатала
уже почти две сотни раз. Так бывало обычно; когда они ели пресную простую
еду, приготовленную в столовой, он обсуждал с ней те вещи, которые она и
так знала по работе, и голос его дрожал, когда он жаловался на
безрезультатность того, что он делает. Но на сей раз он удивил ее.
- Мисс Морган, - сказал он, даже не взглянув на нее, - я когда-нибудь
рассказывал вам о своей супруге?
Нет, никогда, хотя он частенько ссылался на нее. Но Териза знала
некоторые факты из его жизни от прошлого секретаря миссии, которая,
разочаровавшись, уволилась. Тем не менее она сказала:
- Нет, преподобный Тетчер. Естественно, вы упоминали о ней. Но вы
никогда о ней не рассказывали.
- Она умерла почти пятнадцать лет назад, - сказал он, продолжая
пребывать в задумчивости. - Она была прекрасной христианкой, сильной
женщиной, Боже спаси ее душу. Не будь ее, я не смог бы, мисс Морган, нести
бремя, возложенное на меня Господом.
Хотя Териза никогда не задумывалась над этим, она считала его
человеком слабым. Да и его манера выражать мысли была манерой человека
слабого, даже если он и не плакался ей, жалуясь на свою неспособность
улучшить что-либо в работе миссии. Но сейчас, как ни странно, голос его
звучал размеренно и уныло.
- Я вспомнил то время - это было много лет назад, задолго до того,
как вы родились, мисс Морган, - когда я закончил семинарию, - он
улыбнулся, глядя куда-то в пространство мимо ее левого плеча, - со всеми
возможными отличиями - можете поверить в это? И работал в то время
помощником пастора в одной из самых процветающих церквей этого города.
Меня хотели оставить помощником пастора, с Божьей помощью я бы не
бедствовал, как здесь, и вскоре стал бы одним из самых популярных
пастырей. Я должен признаться вам, мисс Морган, что быть богатым весьма
приятно. Но по какой-то причине мое сердце не было довольно таким
состоянием дел. У меня было такое ощущение, что Бог старается что-то
сообщить мне. Видите ли, как раз в это же время я узнал, что наша миссия
нуждается в новом директоре. У меня не было стремления к этой работе. Меня
устраивало мое положение в церкви. Я был щедро вознагражден за свои труды,
как финансово, так и духовно. Но я никак не мог забыть об этой миссии.
Церковь призвала меня служить ей. Но чего хочет от меня Бог?
И именно миссис Тетчер разрешила мою дилемму. Она сложила руки на
коленях, как делала всегда, когда хотела поговорить серьезно, и сказала:
"Не будьте глупцом, Альберт Тетчер. Когда наш Господь пришел в этот мир,
он сделал это не для того, чтобы служить богатым. Ваша церковь - отличное
место, но если ты покинешь ее, они найдут сотни отличных людей, которые
смогут заменить тебя. Но никто из этих людей не пойдет в миссию".
И потому я пришел сюда, - продолжал он. - Миссис Тетчер не беспокоило
то, что мы бедны. Ее беспокоило лишь то, чтобы мы служили Богу. И я делаю
это, мисс Морган, в течение вот уже сорока лет.
Обычно подобная фраза была прелюдией к длинным монологам о неловких и
как правило бесплодных попытках содержать миссию на должном уровне. Обычно
Териза предчувствовала начало подобных монологов и внутренне подбиралась,
стараясь, чтобы ее собственная нереальность не мешала верить, что она
действительно хоть чем-то может помочь миссии. Пусть даже слушая жалобы
Тетчера.
Но в этот раз она услышала отдаленные звуки рогов.
Они служили сигналом к началу охоты и прелюдией к музыке - два разных
звука, которые соединились в ее душе, сплетаясь, рождая в ней желание
проникнуть в самое себя и закричать им в ответ. И когда она услышала их,
все вокруг нее изменилось.
Столовая уже не выглядела запущенной и голой; она казалась обжитой,
местом для размышлений в одиночестве. Помятые, истощенные жизнью мужчины и
женщины не казались низведенными до состояния отребья, сейчас они вместе с
супом впитывали надежду и новые возможности. Даже столы выглядели более
благородно, они перестали быть обычными пластиковыми столами на
металлических ножках. Даже преподобный Тетчер изменился. Пульс, бьющийся у
него на висках, больше не свидетельствовал о том, что он осознает свою
бесполезность; это был могучий ритм его решимости нести добро. В чертах
его лица светилось мужество, глаза смотрели вдаль, потому что он был полон
мыслей не о бренном, а о Боге.
Все это длилось лишь мгновение. Затем Териза перестала слышать звуки,
хотя и жаждала этого, и ощущение поражения медленно вернуло ее в
настоящее.
Переполненная чувством потери, она подумала, что сейчас расплачется,
если преподобный Тетчер начнет один из своих обычных монологов. К счастью,
он этого не сделал. Ему нужно было сделать несколько телефонных звонков в
надежде застать неких влиятельных персон, пока у них длится перерыв на
ленч, поэтому он извинился и покинул ее, не обратив внимания на влажный
блеск в ее глазах. Она почти с облегчением вернулась за свой стол, к своей
пишущей машинке, где могла ударять по клавишам и видеть, как черные буквы,
появляющиеся на бумаге, доказывают ее существование.
Медленно подполз вечер. Сквозь единственное широкое окно Териза
видела, что дождь продолжает поливать землю и настолько промочил все, что
даже дома вдоль улицы стали похожи на размокшие картонные коробки. Редкие
прохожие, торопливо семенившие по тротуарам, могли быть одеты в плащи, а
могли быть и без них - ливень, казалось, стер все различия. Дождь хлестал
снаружи в окна; тоска просачивалась сквозь стекло. Териза обнаружила, что
снова и снова делает одни и те же ошибки. Она хотела снова услышать звуки
рогов - хотела вновь ощутить остроту и живость, которая приходила вместе с
этими звуками. Но это было не чем иным, как всего лишь остатками ее
странного сна. Она не могла уловить их.
Когда пришло время уходить, она автоматически сунула руки в рукава
плаща и повязала пластиковую косынку. Но когда была готова - вдруг
заколебалась. Под влиянием порыва, она постучалась в дверь крошечного
прямоугольного закутка, который преподобный Тетчер использовал в качестве
своего частного кабинета.
Сначала она ничего не услышала, затем он слабо ответил:
- Войдите.
Териза открыла дверь.
Она едва поместилась в закутке между расшатанным креслом, столом
преподобного Тетчера и стеной. Его стул на противоположной стороне
кабинета был настолько прочно блокирован стопками папок с бумагами, что,
когда ему хотелось выйти, он буквально протискивался, выбираясь из этой
ниши. Когда Териза вошла, преподобный Тетчер тупо смотрел на телефон,
словно тот олицетворял все его надежды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9