О чем же он мечтал? За какое дело взялся? Что задумал?Читатель скоро это узнает.Несомненно, что теперь, в галерее базилики Эмилия, Спартак был погружен в очень серьезные размышления; поэтому он ничего не слышал из того, что говорилось вокруг него, и ни разу не повернул головы в ту сторону, где невдалеке от него галдели Кай Тауривий, Эмилий Варин и Апулей Тудертин, грубо крича и насмешливо жестикулируя.— Вот увидите, — сказал Варин своим собеседникам, — в этом году должно произойти нечто невиданное.— Почему?— Потому что в Ариминском округе действительно случилось чудесное происшествие.— Что же там произошло?— Один петух в имении Валерия вместо того, чтобы запеть, заговорил человеческим голосом.— Если это правда, то это поистине необыкновенное чудо и, очевидно, предвещает страшные события.— Если это правда?.. Но ведь об этом факте говорит весь Рим, потому что весть о нем разнесли сейчас же по возвращении из Ариминума сам Валерий, его семейные, друзья и рабы.— Действительно, необыкновенное чудо! — пробормотал Апулей Тудертин, весь начиненный суевериями и очень религиозный. Он глубоко задумался над тайным смыслом этого происшествия, в которое он твердо уверовал и которое признал знамением богов.В эту минуту человек среднего роста, с крепкими плечами и грудью, с энергичным, мужественным лицом, с черной как смоль бородой и черными глазами, слегка ударил левой рукой по плечу Спартака, оторвав его от размышлений.— Ты так погружен в свои планы, что глаза твои смотрят в упор, но ничего не видят?..— А, Крикс! — воскликнул Спартак, поднеся правую руку ко лбу, и потирая его, как бы желая отвлечься от своих мыслей. — Я тебя не видел.— И, однако, ты на меня смотрел, когда я проходил там внизу вместе с нашим ланистой Акцианом.— Да будет он проклят!.. Ну, как дела? — опросил спустя минуту Спартак Крикса.— Я видел Арторикса после его возвращения из поездки.— Был он в Капуе?— Да.— С кем-нибудь виделся?— С одним германцем, неким Эномаем, которого считают среди всех остальных его товарищей самым сильным и энергичным.— Ну, ну? — спросил Спартак с все возрастающей тревогой. Глаза его сверкали радостью и надеждой. — Ну и что же?— Этот Эномай питал надежды и мечты, подобные нашим; поэтому он принял всей душой наш план, присягнул Арториксу и обещал распространять нашу святую и справедливую идею, — прости, если я говорю «нашу», когда я должен был бы сказать «твою»! — среди наиболее смелых гладиаторов из школы Лентула Батиата.— Ax, — тихо воскликнул Спартак, вздохнув с чувством сильнейшего удовлетворения, — если боги, обитающие на Олимпе, окажут помощь усилиям несчастных и угнетенных, то я уверен, что недалеко то счастливое время, когда рабство исчезнет с лица земли.— Однако Арторикс сообщил мне, — добавил Крикс, — что этот Эномай, хотя очень смел, но легковерен, неосторожен и неблагоразумен…— Клянусь Геркулесом!.. Это скверно… Очень скверно!— Я подумал то же.И оба гладиатора замолчали на некоторое время. Первым нарушил молчание Крикс, спросив Спартака:— А Катилина?— Я начинаю убеждаться, — ответил фракиец, — что он никогда не пойдет с нами в нашем предприятии.— Значит ложь — та слава, которая идет о нем, и сказка — хваленое величие его души?— Нет, у него великая душа и еще больший ум, но он пропитав всеми предрассудками своего воспитания, чисто римского. Я думаю, что он хотел бы воспользоваться нашими мечами для того, чтобы изменять существующий порядок управления, но не для того, чтобы уничтожить законы, благодаря которым Рим тиранствует над воем миром.И, помолчав немного, он добавил:— Сегодня вечером я в его доме увижусь с ним и с его друзьями для того, чтобы постараться придти к соглашению относительно общего выступления, но я боюсь, что мы ни к чему не придем.— А наша тайна известна ему и его друзьям?..— Никакая опасность не грозит в случае открытия ее: если нам не удастся сговориться, они все же нас не предадут. Римляне ведь так мало боятся нас — рабов, слуг, гладиаторов, что не считают нас способными создать серьезную угрозу их власти. Даже с рабами, которые восстали в Сицилии восемнадцать лет тому назад под начальством Эвна, сирийского раба, и вели такую ожесточенную борьбу с Римом, они считались больше, чем с нами.— Верно, эти — уже почти что люди.— А мы ведь для них не люди, а низшая раса. В глазах Крикса сверкали искры дикого гнева.— Ах, Спартак, Спартак, — прошептал он, — более чем за жизнь, которую ты мне спас в цирке, я буду тебе благодарен, если ты настойчиво доведешь до конца трудное дело, которому ты себя посвятил. Постарайся объединить нас, руководи нами, чтобы мы могли пустить в ход наши мечи, добейся, чтобы нам удалось померяться силой я открытом бою с этими знатными разбойниками. Тогда мы им покажем, что мы такие же люди, как и они, а не низшая раса.— О, до конца жизни я буду упорно бороться за чаше дело, и с непоколебимой волей, неукротимой анергией, всеми силами своей души я доведу его до славного конца или погибну в борьбе за него!Спартак произнес эти слова твердым и убежденным тоном, пожимая правую руку Крикса, который, подняв ее и прижав к сердцу, сказал в сильном волнении:— О, Спартак, спаситель мой, ты рожден для великих дел, из таких людей, как ты, выходят герои!— Или мученики, — прошептал Спартак с выражением глубокой грусти, опустив голову на грудь.Разговаривая, оба гладиатора двинулись к наружной лестнице, ведущей в портик базилики.Едва только они достигли портика, какой-то человек подошел к фракийцу и оказал:— Итак, Спартак, когда же ты решишь вернуться в мою школу? Это был дависта Акциан.— Да поглотит тебя Стикс при жизни! — воскликнул гладиатор, гневно повернувшись к своему прежнему хозяину. — Когда ты оставишь меня, наконец, в покое и перестаешь надоедать своими проклятыми просьбами?— Но я, — сказал сладким и вкрадчивым голосом Акциан, — я надоедаю тебе только для твоего же блага: заботясь о твоем будущем, я…— Выслушай меня, Акциан, и запечатлей хорошо в памяти мои слова. Я не мальчик и не нуждаюсь в опекуне, и если бы даже нуждался в нем, то никогда не желал бы иметь им тебя. Запомни, — не попадайся мне на пути, или — клянусь тебе Юпитером Родопским, богом отцов моих! — я хвачу по твоему голому старому черепу кулаком так, что отправлю тебя прямо в ад, а там будь, что будет.И, спустя мгновение, он добавил:— А ты ведь знаешь силу моего кулака, ты, видевший, как я отделал этим кулаком десять твоих рабов-корсикавцев, которых я обучал ремеслу гладиатора и которые, вооружившись деревянными мечами, напали в один прекрасный день на меня все разом!И в то время, как ладэдста рассыпался в извинениях и уверениях в дружбе, Спартак прибавил:— Уходи же, и впредь не попадайся мне на глаза!Оставив Акциана сконфуженным и смущенным посреди портика, оба гладиатора пошли через Форум по направлению к Палатину, к портику Катулла, где Катилина назначил свидание Спартаку.Дом Катулла был одним из самых роскошных и изящных в Риме. Находившийся впереди дома великолепный портик был украшен военной добычей, отнятой у кимвров, и бронзовым быком, пред которым эти враги Рима приносили присягу. Это было место встречи римлянок, которые обыкновенно здесь гуляли и занимались гимнастическими упражнениями; поэтому сюда же сходились представители элегантной молодежи, патриции и всадники, чтобы поглазеть и полюбоваться прекрасными дочерьми Квирина.Когда оба гладиатора пришли к портику Катулла, он был окружен сплошной стеной людей, смотревших на женщин, которых собралось в этот день здесь больше, чем обычно, гак как на улице шел снег, и дождь.Действительно, чудесное и привлекательное зрелище представляли сверкающие белизной точеные руки и олимпийские плечи среди блеска золота, жемчугов, камней, яшмы и рубинов и среди бесконечного разнообразия цветов пеплумов, палл, стол и туник из тончайшей шерсти и легких тканей.Здесь блистали красотой Аврелия Орестилла, любовница Катилины, я хотя юная, все же величественно красивая Семпрония, которой суждено было впоследствии, за личные достоинства и редкие качества своего ума, получить прозвание знаменитой и затем умереть, сражаясь как храбрейший воин рядом с Катилиной в битве при Пистории. Здесь были и Аврелия, мать Цезаря, Валерия, жена Суллы, весталка Лициния и сотни других матрон и девушек, принадлежавших к наиболее видным фамилиям в Риме.Внутри великолепного и обширнейшего портика некоторые из этих патрицианских девушек качались на особых качелях: другие неподалеку забавлялись игрой в мяч — самой распространенной и излюбленной игрой римлян обоего пола, всех возрастов и положений.Спартак и Крикс остановились несколько позади толпы патрициев и всадников, как полагалось людям их положения и стали искать глазами Луция Сергия Катилину. Они увидели его стоящим возле одной колонны вместе с Квиятов Курием, благодаря которому впоследствии был открыт заговор Катилины, и с юным Луцием Кальпурнием Бестием, он впоследствии был народным трибуном в год этого заговора.Стараясь не толкать собравшихся здесь знатных людей, оба гладиатора мало-помалу приблизились к страшному патрицию, который, саркастически улыбаясь, говорил в эту минуту своим друзьям:— Я хотел бы как-нибудь познакомиться с весталкой Лицииией, которой этот толстяк Марк Красе дарят такие нежные ласки, и рассказать ей о его любви к Эвтибиде.— Да, да, — сказал Луций Бестия, — и передай ей, что он подарил Эвтибиде двести тысяч сестерций.— Марк Красе, дающий двести тысяч сестерций женщине!.. — воскликнул Катилина. — Но ведь это более удивительно, чем чудо в Ариминуме, где, как рассказывают, петух заговорил по-человечьи.— Это удивительно разве только потому, что он баснословно скуп, — заметил Квинт Курий. — Ведь для Марка Красса двести тысяч сестерций не больше, как крупинка в сравнении со всем песком светлого Тибра.— Он прав, — сказал, широко раскрыв глаза, с выражением жадности, Луций Бестия. — Что это для Марка Красса, имеющего свыше семи тысяч талантов!..— Это значит — более полутора биллионов сестерций?..— Сумма, которая казалась бы невероятной, если бы не было известно, что она действительно существует!— Вот каким образом в нашей столь хорошо управляемой республике, — сказал с горечью Катилина, — для человека с низменной душой и с посредственным умом оказывается открытой широкая дорога к величию и к почестям. Я же, чувствующий в себе силу и способность довести до успешного конца любую войну, никогда не мог добиться назначения командующим, так как я беден и обременен долгами. Если завтра у Красса явится ради тщеславия желание быть назначенным в какую-либо провинцию, где придется совершить какой-нибудь военный поход, он этого добьется немедленно, именно потому, что он настолько богат, что может купить не только простой народ, несчастный и голодный, но даже жадный и богатый Сенат.— И подумать только, — добавил Квинт Курий, — каким нечистым был источник этих безмерных богатств!— Конечно, — подхватил юный Бестия, — ведь как он их добился! Он скупал по самой низкой цене имущества, конфискованные Суллой у жертв проскрипций. Он давал деньги взаймы под огромные проценты. Он приобрел около пятисот рабов — архитекторов и каменщиков, которые выстроили бесчисленное количество домов на пустырях, доставшихся ему почти даром: там когда-то стояли жилища простонародья, сгоревшие от частых пожаров…— Так что теперь, — прервал Катилина, — половина всех домов в Риме принадлежит ему.— А разве все это справедливо? — спросил с пылом Бестия. — Разве это честно?— Это удобно, — сказал, горько улыбаясь, Катилина.— И неужели это всегда будет так? — воскликнул Квинт Курий.— Не должно бы, — пробормотал Катилина, — но кто может знать, что написано в непреложных книгах судьбы?— Желать — значит мочь, — ответил ему Бестия. — Раз у четырехсот тридцати трех тысяч из четырехсот шестидесяти трех тысяч живущих в Риме граждан нет достаточно денег, чтобы быть сытыми, и достаточно земли, чтобы сложить усталые кости, то найдется смелый человек, который покажет им, что накопленные остальными тридцатью тысячами граждан богатства приобретены несправедливо и что владение ими незаконно; ты увидишь тогда, Катилина, найдут ли обездоленные способ показать свою силу этим отвратительным спрутам, питающимся кровью голодного и несчастного народа.— Не в бессильных жалобах и не в пустых криках, — сказал серьезным тоном Катилина, — нужно изливать чувства, юноша. Мы должны в тиши наших домов обдумать широкий план и в свое время привести его в исполнение бестрепетной твердой рукой. Молчи и жди. Бестия: быть может, недалек тот день, когда мы сможем одним страшным и решительным ударом сокрушить этот гнилой строй, под гнетом которого мы стонем. Ведь несмотря на свой внешний блеск, он весь сгнил и истрескался.— Смотри, смотри, как весел оратор Квинт Гортензий! — сказал Курий, словно желая дать другое направление беседе. — Он, по-видимому, радуется отъезду Цицерона, так как остался теперь без соперника на собраниях Форума.— Ну и трус же этот Цицерон! — воскликнул Катилина. — Едва он заметил, что попал в немилость Суллы за свои юношеские восторги перед Марием, как сел на корабль и удрал в Грецию.— Уже почти два месяца, как он исчез из Рима.— Ах, если бы у меня было его красноречие! — прошептал Катилина, сжимая с силой кулак. — В два месяца я стал бы властителем Рима.— Тебе похватает его красноречия, а ему — твоей силы.— Тем не менее, — сказал, став серьезным и задумчивым, Катилина, — если мы не привлечем Цицерона на свою сторону, — а это будет трудно при его вялом характере — то он может стать когда-нибудь в руках наших врагов страшным орудием против нас.И три патриция погрузились в молчание.В этот момент толпа, окружавшая портик, расступилась — к носилкам сплошь украшенным пурпуровой материей, вышитой золотом, направлялась Валерия, жена Суллы. Ее сопровождали несколько патрициев, среди которых выделялись толстый Деций Цедиций, худой Эльвий Медуллий и Квинт Гортензий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10