Раненый и снова взятый в плен римлянами, он, вместо полагавшейся ему смертной казни, был осужден служить гладиатором и поэтому продан одному ланисте, у которого его потом купил Акциан.Прошло два года с тех пор, как Спартак стал гладиатором; с первым ланистой он объездил почти все города Италии, принимал участие более чем в ста сражениях, и ни разу не был тяжело ранен. Как ни сильны и мужественны были другие гладиаторы, Спартак настолько превосходил их, что выходил из любой схватки победителем, создав себе громкую славу своими подвигами в амфитеатрах и цирках Италии.Акциан купил его за очень высокую цену — двенадцать тысяч сестерций — и хотя владел им уже шесть месяцев, еще ни разу не выпускал его в амфитеатрах Рима, потому ли, что очень ценил его как учителя фехтования, борьбы и гимнастики в своей школе, или потому, что Спартак ему стоил слишком дорого, чтобы рисковать его жизнью в сражениях, плата в случае его смерти не возместила бы ему убытков.В этот день Акциан впервые выпустил Спартака в кровопролитном сражении в цирке: щедрость Суллы, который заплатил за сто гладиаторов, назначенных сразиться в этот день, круглую сумму в двести двадцать тысяч сестерций, покрывала расходы за Спартака, даже если бы он был убит.Но все же Акциан, прислонившись к одной из дверей темниц, стоял с бледным и тревожным лицом, весь поглощенный последними моментами битвы; и если бы кто-нибудь внимательно наблюдал за ним, тот, наверно, заметил бы, как он тревожился за Спартака; за каждым ударом, нанесенным или отбитым им, он следил с живейшим участием, так как оставшиеся в живых после сражений гладиаторы возвращались в, собственность ланисты, за исключением тех, которым народ дарил жизнь.— Смелее, смелее, самниты! — кричали тысячи зрителей, которые держали пари за самнитов.— Бейте их, рубите этих трех варваров! — поощряли другие.— Задай им, Небу лиан, бей их, Крикс, вали их, вали, Порфирий! — кричали зрители, державшие в руках таблички с написанными на них именами гладиаторов.Но против этих голосов раздавались не менее громкие возгласы сторонников фракийцев, у которых осталось уже очень мало шансов и которые тем не менее надеялись на победу Спартака: Спартак еще не раненный, с неповрежденным шлемом и щитом, как раз в этот момент проколол одного из семи окружавших его самнитов. Громы рукоплесканий раздались в цирке, и за ними последовали тысячи громких возгласов:— Смелее, Спартак! Браво, — Спартак! Да здравствует Спартак! Два других фракийца были тяжело ранены; они медленно наносили удары и вяло их отражали, так как силы их уже были исчерпаны.— Защищайте мне спину! — крикнул Спартак, размахивая с быстротой молнии своим маленьким мечом, которым он должен был одновременно отражать удары всех мечей самнитов, дружно атаковавших его. — Защищайте мне спину.., еще момент.., и мы победим.Голос его прерывался, порывисто подымалась грудь, по бледному лицу катились крупные капли пота, а в сверкающих глазах горели жажда победы, гнев и отчаяние.Вскоре другой самнит, получив удар в живот, упал недалеко от Спартака, покрывая арену кровью, испуская в предсмертной агонии дикий крик, страшную ругань и проклятия. В ту же минуту один из двух фракийцев, стоявших за спиною Спартака, рухнул с разбитым черепом.Рукоплескания, крики и возгласы поощрения наполнили цирк шумом я гулом; глаза зрителей были прикованы к сражающимся. Луций Сергий Катилина, державший пари за фракийца, не дышал, не видел ничего, кроме этой кровавой битвы, и не сводил глаз с меча Спартака, как будто к этому мечу была прикреплена нить его существования.Третий самнит, пораженный Спартаком в сонную артерию, присоединился к своим товарищам, лежавшим на арене, как раз в тот момент, когда фракиец, единственная поддержка Спартака, пронзенный несколькими ударами, упал без стона мертвым.Гул, похожий на рев, пробежал по всему цирку; затем настала глубокая тишина, такая, что можно было ясно слышать тяжелое прерывистое дыхание гладиаторов. Нервное напряжение всех зрителей было так велико, что едва ли оно могло быть сильнее, если бы от этой битвы зависела судьба Рима.Спартак, благодаря непостижимой ловкости и искусству фехтования, в этом продолжительном, длившемся более часа сражении получил только три легких раны, скорее даже царапины; теперь он оказался один против четырех сильных противников, хотя и получивших ранения и истекавших кровью, но все же страшных именно тем, что их было четверо.Как ни храбр и силен был Спартак, однако при виде падения последнего своего товарища он счел себя погибшим.Но внезапно его глаза засверкали: ему пришла в голову мысль — применить старинную тактику Горация против Куриациев.И он бросился бежать. Самниты стали его преследовать.Спартак, не пробежав и пятидесяти шагов, внезапно повернулся, напал на ближайшего к нему самнита и вонзил ему в грудь кривой меч. Самнит закачался, взмахнул руками, как бы ища опоры, и упал; между тем Спартак, настигнув второго врага и отразив щитом удар меча, уложил его на месте. Раздались восторженные крики зрителей, которые теперь почти все были на стороне фракийца.В это время приблизился третий, весь покрытый ранами самнит. Спартак ударил его щитом по голове, не считая нужным прибегнуть к мечу и не желая, очевидно, убить его. Оглушенный ударом, самнит дважды повернулся на месте и упал. Последний из его товарищей, выбившийся из сил, поспешил к нему на помощь. Спартак энергично напал на него, но, не желая убивать противника, несколькими ударами обезоружил его. Затем прижал самнита к себе и повалил на землю, прошептав на ухо:— Мужайся, Крикс, я надеюсь тебя спасти.С этими словами он стал одной ногой на грудь Крикса, а коленом другой — на грудь самнита, оглушенного ударом щита, и в этой позе ожидал решения народа.Продолжительные, единодушные рукоплескания, оглушительные, как гул подземного грома, раздались в цирке; почти все зрители подняли вверх указательный и средний пальцы, и жизнь обоих самнитов была спасена.— Какой сильный человек! — сказал Сулле Катилина, по лбу которого текли крупные капли пота. — Какой сильный человек! Он должен был родиться римлянином!Между тем сотня голосов кричала:— Свободу храброму Спартаку!Глаза гладиатора засверкали необыкновенным блеском; его лицо стало еще бледнее, чем было, и он прижал руку к сердцу, как бы для того, чтобы сдержать его бешеное биение.— Свободу, свободу! — повторяли тысячи голосов.— Свобода! — прошептал приглушенным голосом гладиатор, — свобода!.. О боги Олимпа, не допустите, чтобы это было сном! — И он почувствовал, что ресницы его увлажнились слезами.— Он дезертировал из наших легионов! — раздался громкий голос. — Нельзя давать свободу дезертиру!И тогда многие граждане, потерявшие благодаря мужеству Спартака свои ставки, закричали злобно:— Нет, нет, он — дезертир.Лицо фракийца страшно передернулось, и он резко повернул голову в ту сторону, откуда раздался первый крик обвинения против него. Глазами, сверкавшими ненавистью, он искал того, кто крикнул.Но тем временем тысячи голосов кричали:— Свободу, свободу, свободу Спартаку!Невозможно описать чувство, которое испытывал бедный гладиатор. Для него решался вопрос, более серьезный, чем сама жизнь, и страшная тревога отражалась в этот момент на его бледном лице. Движение мускулов и блеск глаз ясно обнаруживали борьбу между страхом и надеждой. И этот человек, сражавшийся полтора часа со смертью, не обнаруживший ни малейшего признака страха тогда, когда он один остался против четырех противников, — этот человек почувствовал, что колени под ним подгибаются, и чтобы не упасть без чувств среди цирка, он оперся о плечи одного из лорариев, пришедших очистить арену от трупов.— Свободу, свободу!.. — продолжала кричать толпа.— Он ее, действительно, достоин, — сказал Катилина на ухо Сулле.— И он будет ее достоин! — воскликнула Валерия, которою Сулла в эту минуту восхищенно любовался.— Хорошо, — сказал Сулла, вопросительно смотря в глаза Валерии, которые, казалось, с нежностью, любовью и состраданием молили о милости гладиатору, — хорошо.., пусть будет так!..И Сулла наклонил голову в знак согласия. Спартак стал свободным под шумные рукоплескания зрителей.— Ты свободен, — сказал лорарий Спартаку. — Сулла тебе даровал свободу.Спартак не отвечал и не двигался. Глаза его были закрыты, и он не хотел их открывать, боясь, как бы не исчезла мечта, которую он так долго лелеял и в осуществление которой он не решался поверить.— Своей храбростью ты разорил меня, злодей! — пробормотал чей-то голос над ухом гладиатора.При этих словах Спартак очнулся. Перед ним стоял ланиста Акциан. Действительно, последний пришел с лорариями на арену, чтобы поздравить Спартака, так как еще думал, что Спартак останется его собственностью. Но теперь он уже проклинал храбрость Спартака. Глупая, по его мнению, жалость народа и неуместное великодушие Суллы обошлись ему, Акциану, в двенадцать тысяч сестерций.Слова ланисты убедили фракийца в том, что он не грезит: он поднялся во всем величии своего гигантского роста, поклонился сначала Сулле, затем народу и ушел с арены под новый взрыв рукоплесканий толпы.— Нет, не боги создали все вещи, — говорил в эту минуту Тит Лукреций Кар, возобновляя продолжительную беседу, которую он вел с маленьким Кассием и юным Каем Меммием Геммелом, своим лучшим другом. Ему Лукреций посвятил впоследствии свою поэму «О природе вещей», которую он уже в это время задумал.— А кто же создал мир? — спросил Кассий.— Вечное движение материи и сочетание невидимых молекулярных связях. Ax! Ты видишь на земле и на небе массу возникающих тел, и, не понимая скрытых производящих причин, считаешь, что их создали боги. Ничто не могло и не сможет никогда произойти из ничего.— Но что же тогда Юпитер, Юнона, Сатурн?.. — спросил ошеломленный Кассий.— Это создание человеческого невежества и человеческого страха. Я познакомлю тебя, милый мальчик, с единственно верным учением великого Эпикура, который, не страшась ни гремящего неба, ни землетрясений, наводящих ужас на землю, ни могущества богов и их воображаемых молний, осмелился проникнуть в наиболее сокровенные тайны природы и таким образом открыл происхождение и причину вещей.В эту минуту воспитатель Кассия стал убеждать его уйти из цирка. Мальчик согласился и встал; за ним поднялись Лукреций и Меммий. Они проходили мимо места, где сидел сын Суллы Фауст, перед которым стоял, ласково беседуя с ним, Помпей Великий. Кассий остановился и сказал, обращаясь к Фаусту:— Я хотел бы, чтобы ты, Фауст, перед столь знаменитым гражданином, как Помпей Великий, повторил безумные слова, произнесенные тобою третьего дня в школе, что твой отец хорошо поступил, отняв свободу у римлян и сделавшись тираном нашего отечества. Я хотел бы этого потому, что как я тебе третьего дня расшиб лицо кулаками., следы которых еще теперь ты носишь, так и теперь, в его присутствии я побил бы тебя еще раз и еще хлеще.Кассий тщетно ожидал отпета от Фауста. Тот склонил голову перед удивительным мужеством мальчика, который из пламенной любви к свободе не побоялся бить и ругать сына властителя Рима.И Кассий, почтительно поклонившись Помпею, ушел из цирка с Меммием, Лукрецием и воспитателем.В это же время из ряда, что находился над Воротами смерти, встал с своего места молодой человек лет двадцати шести. Он обладал величественной, внушающей уважение внешностью, несмотря на нежное, болезненное лицо.— Прощай, Валерия, — сказал он, целуя руку красивой молодой женщины.— Прощай, Марк Туллий, — ответила Валерия — и помни, что я тебя жду послезавтра в театре Аполлона на представлении «Электры» Софокла с моим участием.— Я приду, будь уверена.— Будь здоров, прощай. Туллий! — воскликнуло сразу много голосов.— Прощай, Цицерон, — пожимая руку молодого человека, сказал красивый мужчина лет пятидесяти пяти, очень серьезный, с мягкими манерами, нарумяненный и надушенный.— Да покровительствует тебе Талия, искуснейший Эзоп, — ответил Цицерон, пожимая руку великого актера.Приблизившись к очень красивому человеку лет сорока, сидевшему на скамейке близ Валерии, Цицерон протянул руку и сказал:— И над тобой да реют девять муз, неподражаемый Квинт Росций, друг мой любимый.Цицерон тихо и вежливо пробирался среди толпы.Одаренный проницательнейшим умом, поразительной памятью и врожденным красноречием, Цицерон усидчивым, страстным и упорным трудом достиг к двадцати шести годам огромной славы и как философ, и как оратор, и как известнейший, всегда срывающий аплодисменты поэт.Цицерон, пройдя ряды, отделявшие его от Катона и Цепиона, подошел к ним и начал беседовать с Катоном, к которому питал глубокую симпатию.— Правда ли то, что рассказывают о тебе? — спросил он юного Катона.— Правда, — ответил мальчик. — Разве я не был прав?— Но как случилось?— В связи с ежедневными убийствами, — сказал Цицерону, воспитатель, — совершавшимися по приказанию Суллы, я должен был с этими двумя мальчикам посещать диктатора приблизительно раз в месяц для того, чтобы он относился к ним благосклонно и милостиво, занес их в число своих друзей и чтобы ему никогда не могла придти безумная мысль сослать их. Однажды, выйдя из его дома и проходя через Форум, мы услышали душераздирающие стоны, доносившиеся из-под сводов Мамертинской тюрьмы…— И я спросил у Сарпедона, — прервал Катон, — кто это кричит. «Граждане, убиваемые по приказу Суллы», — ответил он мне. — А за что их убивают? — спросил я. — «За преданность свободе», — ответил мне Сарпедон…— И тогда этот безумец, — подхватил Сарпедон, прерывая в свою очередь Катона, — и тогда этот безумец, страшно изменившимся голосом, который был услышан окружающими, воскликнул: «О, почему ты не дал мне меч для того, чтобы я раньше убил этого злого тирана отечества?..»— То, что я сказал, я подтвердил бы в присутствии этого человека, заставляющего трепетать всех, но не меня — мальчика, клянусь всеми богами Олимпа! — сказал, нахмурив брови, Катон.И спустя минуту, в течение которой Цицерон и Сарпедон в изумлении смотрели друг на друга поверх головы мальчика, последний с силой воскликнул:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10