— Бой еще не кончен, друзья, — громко продолжал командарм, держась за брусья носилок, стараясь сидеть прямо, — поэтому не надо спешить с выводами…
Раненые напряженно слушали, но по их лицам — отчужденным или испытующим — командарм понял, что бойцы ему не верят. Он говорил еще некоторое время о том, что путь к победе не легок, что, желая выиграть в решающем пункте, приходится иной раз отступать, сворачивать в сторону, — но никого, казалось, не разубедил… Когда генерал кончил, сержант с тронутым оспой лицом усмехнулся.
— Что было — видели, что будет — увидим, — сказал он.
Особое, трудное сочувствие, что испытывал Рябинин к бойцам, выполнявшим его приказ, становилось тем сильнее, чем упорнее они противились утешению. И командарм подумал, что только успех, быстрый и шумный, может вернуть ему поколебленное, если не утраченное, доверие людей. «Ну что ж, они еще услышат в победе, еще порадуются…» — успокаивал он себя.
Он снял очки, чтобы протереть их; его морщинистое лицо с замигавшими близорукими глазами, с поджатым ртом выглядело очень старым и расстроенным.
— Товарищ командующий, нам бы полечиться немного, а потом мы со всей охотой… — почему-то просительно проговорил Никитин.
— Это точно, — сказал сержант. — Подремонтироваться надо…
— Вы не сомневайтесь, мы всем сердцем… — Никитин в замешательстве погладил свою гладкую, восковую лысину. — И то сказать: не фрицы на нас, мы на них по такой погоде полезли. Это же силу свою знать надо, чтобы против климата идти.
— Обратно, артиллерии еще не хватает на всех… Мы понимаем… — медленно, неразборчиво промычал солдат с забинтованными глазами.
«Кажется, они меня утешают… — подумал командарм. — Они меня утешают!» — изумился он, и жаркое, сильное волнение сжало его горло.
— Куда же вас поранило, товарищ командующий? — сочувственно спросил Никитин.
— В ногу попало, — тихо ответил генерал.
Он ощущал легкий озноб, лицо его приобрело желтоватый оттенок.
— И меня в ногу… Ну, это ничего… Это не опасно, — сказал Никитин.
— Скоро встанете, товарищ командующий, — сверкнув цыганскими глазами, пообещал сержант.
— Когда глубокое повреждение бывает, приходится пострадать. — Низкий голос Никитина гудел неторопливо и ровно. — А в ногу или в руку — заживает легко…
— Для здоровья нога ничего не значит! — выкрикнул паренек со смуглым лицом. — Вот если в сердце — это плохо… — Он покачал круглой головой, отливавшей на макушке стриженым шелковым волосом.
— Ты из каких мест, Никитин? — спросил генерал, и в голосе его зазвучала признательность.
«Вот они, мои солдаты!.. Моя пехота!..» — горделиво пронеслось в его мыслях.
— Слуцкого района, деревня Царовцы… — ответил боец.
— Белорусе?
— Так точно… Мне еще топать и топать, чтоб до своего района дойти… Мне без ноги никак невозможно, — пошутил Никитин. Русые усы его приподнялись в улыбка, открыв белые редкие зубы.
Люди, скучившиеся в дверях, расступились, и командир медсанбата, оправляя на ходу свой халат, торопливо вошел в комнату. Врач доложил, что помещение во дворе очищено, и командующий начал прощаться. Его охватило такое нетерпение при мысли, что он начнет сейчас бой, как будто это была первая атака, которой он командовал.
— До свидания, друзья! Желаю вам скорого выздоровления, — проговорил Рябинин, когда санитары подняли его носилки.
— И вам, товарищ командующий!.. Счастливо!..
— Поправляйтесь скорее.
— Повоюем еще вместе… — ответило сразу много голосов.
Генералу хотелось сказать что-то еще своим солдатам, которых он так хорошо, думалось ему, знал и на которых все же, видимо, недостаточно полагался… Ибо не из одного великодушия, как понял теперь Рябинин, проистекало это удивительное намерение ободрить раненого генерала… Но точно так же, как он был заинтересован в крепости духа бойцов, так и они нуждались в его командирской уверенности. Война эта была их войной, и не они служили у своего полководца, а он служил им…
«Как я ударю сейчас по немцам!.. Как я ударю!..» — подумал Рябинин, словно разгоряченный молодой лейтенант.
— Мы еще встретимся в твоих Царовцах, Никитин… — продолжал он. — Мы еще увидимся в Берлине. А кого не досчитаемся — помянем добрым словом.
— До свиданья, товарищ командующий… Спасибо вам, — серьезно сказал солдат.
«Служу Советскому Союзу!..» — едва не ответил красноармейцу командарм.
10
Телефонная связь с армией была быстро налажена. Начальник штаба, вызванный к аппарату, доложил командующему, что атака, ожидавшаяся им, отменена. Дамба на Лопати была повреждена бомбежкой, и река, вздувшаяся от недавних ливней, затопила позиции правого фланга армии. Командующий, расспросив о подробностях, мог лишь подтвердить приказ, отданный в его отсутствие… Минуту он молча, неподвижно лежал, глядя в потолок, жуя тонкими губами. Потом приказал соединить себя с членом военного совета Уманцем. Пока того разыскивали по телефону, Рябинин тщательно отметил на карте участки фронта, оказавшиеся под водой. Адъютанту он поручил вызвать к себе полковника Богданова и Семененко — командиров дивизий.

Вскоре и бойцам в медсанбате стало известно о несчастье, постигшем армию. Раненые, прибывшие с передовой, рассказывали, что вода заливает их окопы. Говорили даже, что какие-то подразделения отрезаны от своих тылов, что связь между частями порвана, что где-то потонула артиллерия. И если не всему следовало верить, было очевидно, что неожиданная катастрофа делает невозможным дальнейшее наступление.
— Середь реки осетра не ухватишь… — заметил пожилой, седоватый солдат, раненный в руку.
Он недавно проснулся и сидел теперь на своем ложе; соломинки торчали в его всклокоченных волосах.
— На оборону переходить надо… Как же иначе… — серьезно сказав Никитин, и все согласились с ним.
Словно уговорившись, бойцы не вспоминали больше о полных надежды обещаниях командарма. И по неловкости, которую испытывал Уланов, думая о них сейчас, он понял, что это же чувство удерживало его товарищей. Люди задумывались, отмалчивались или произносили что-нибудь вроде: «Да, так-то вот… Бывает…»
— Коля! — окликнул кто-то Уланова. Он обернулся и в двух шагах от себя увидел высокую фигуру в мокрой плащ-палатке с откинутым на спину капюшоном.
— Что делаешь тут? Раненый, что ли? — спросил Рябышев, улыбаясь.
— Ты?! — крикнул Николай, и хотя он не только не был близок с Рябышевым, но почти не замечал этого боязливого, туповатого, казалось, солдата, сейчас он очень обрадовался.
— Как наши? Да отвечай же… — торопил Николай.
— Достается нашим… Там такое делается! — Рябышев говорил громко, уверенно, как человек, избегнувший, не в пример другим, смертельной опасности. Это поднимало его в собственных глазах над теми, кому не удалось уйти вместе с ним.
— Двоеглазов жив? — спросил Николай.
— Был живой…
— Колечкин? Кулагин?
— Живые… Быкова убило…
Перебирая по фамилиям бойцов своего взвода, судьбу которых он едва не разделил, Николай почувствовал, что он действительно теперь крепко связан с ними.
— Ну, а где вы теперь? Как вообще положение? — спросил ом.
— Пропадаем, — уверенно ответил Рябышев.
Свернув козью ножку и прикурив, он обстоятельно рассказал, как роте удалось ворваться в окопы первой неприятельской линии. Всю ночь шел близкий огневой бой — немцы нажимали, стремясь выбить атакующих из своего расположения. Утром наступило относительное затишье, и ему, Рябышеву, поручили доставить в тыл раненых. Но добирался он сюда с большим трудом, так как дорог больше не было.
— …На пупе сидим — кругом вода, а спереди фрицы… — закончил он и, поплевав на пальцы, погасил окурок.
— А у меня, понимаешь, опять с ногой несчастье… В госпиталь посылают… — сказал Николай, предупреждая упрек в том, что находится здесь, а не вместе со всеми.
— Подвезло тебе, прямо скажу, — заметил Рябышев.
— Ну, какое там подвезло! — недовольно сказал Николай.
— Кто там остался — никуда не уйдет… — проговорил солдат с наивным хвастовством счастливца, и Уланов, смутившись, промолчал.
— Горбунова, старшего лейтенанта, не встречал тут? — осведомился Рябышев. — Повидать приказано…
— Повидать? Вот уж не знаю… — Николай нерешительно посмотрел на двери в палату.
— Помер? — спросил Рябышев.
— Нет еще… Погоди, я посмотрю.
Николай направился было к дверям, но они раскрылись перед ним: Маша и другая сестра вывели под руки в коридор бойца с забинтованными глазами. Полная девушка побежала к выходу, а Маша осталась, поддерживая раненого. Он стоял, напряженно вытянувшись, откинув назад белый марлевый шар своей головы.
Уланов шагнул к Маше и замялся.
— Ну? — спросила девушка, и Николай с ужасом почувствовал, что его губы растягиваются в неуместную улыбку.
— Вот тут… к старшему лейтенанту пришли, — пробормотал он, краснея.
Рябышев выступил вперед. С интересом поглядывая на необычного раненого, он пояснил, что комиссар батальона приказал оправиться о здоровье командира.
Маша отрицательно покачала головой.
— Тебя кто прислал? — переспросила она, помолчав.
— Лукин, старший политрук… Теперь он за Горбунова.
— Лукин! — сказала девушка, и лицо ее смягчилось. — Комбат вспомнил о нем… Обожди тут, пока я освобожусь… Я напишу комиссару.
— Дай ему, сестрица, креслице… Пусть посидит герой… — громко сказав рябой сержант.
Полулежа, привалившись к стене здоровым плечом, он пристально смотрел на Рябышева.
— Чего ты? — спросил Никитин.
— Он знает, чего… — Черные глаза сержанта блестели в полутьме коридора. — Он тебе сам объяснит.
Рябышев, опешив, воззрился на обидчика. Тот оглядывал его с каким-то насмешливым бешенством.
— Тише, — сказала Маша.
— А я тихо, сестрица… Пускай сам расскажет, как старший лейтенант его уговаривал: «Вставай, мать твою… вставай!»
— Не ругайтесь… — сказала девушка.
— Простите, сестрица, я около комбата был, на моих глазах его срезало… Через симулянта… Влипнул в грязь. «Убитый я…» — говорит, а старший лейтенант его поднимает… Ну, не поднял, конечно. — Сержант усмехнулся, оскалив белые зубы.
— Что цепляешься? — недоуменно проговорил Рябышев.
Он плохо помнил, как все происходило в первые часы атаки. Но ему хотелось уже уйти отсюда, и он тоскливо посматривал вокруг.
— Здоровье узнать пришел… Иуда! — сержант с особенным удовольствием выговорил последнее слово.
Маша не шевельнулась, прижав руку к груди, устремив на Рябышева синие, потемневшие, прекрасные глаза, Голикова, только что вернувшаяся, укоризненно смотрела на оробевшего бойца.
— Приказано было мне… повидать командира, — попытался оправдаться он, попятившись под взглядом многих людей и упершись в стену.
В смутных воспоминаниях Рябышева появилось уже нечто заставившее его встревожиться.
— Братцы… Да что же это?.. Да какой он? — услышали все вдруг сдавленный, как будто выходивший откуда-то из глубины голос ослепшего красноармейца.
— Бугай он, — сказал сержант.
— Бугай? — промычал раненый.
— Ростом повыше тебя на голову… Плечи тоже ничего — сажень без малого… — Неторопливо, стараясь быть точным, сержант продолжал описание: — Морда круглая, сытая…
Рябышев покорно слушал; он вспотел, но от испуга не вытирал лица.
— Руки — что кувалды… За-зря только болтаются, — дополнил сержант.
Слепой красноармеец неуверенно ступил вперед и остановился, боясь оторваться от сестры.
— Братцы! — с трудом произнес он, и это прозвучало как «ац». — Что ж это делается?
— Как я по первому разу… — умоляя, пролепетал Рябышев.
— Кровью и слезами земля умывается, — заговорил Никитин, — боец глаза отдает, бабы плачут, детишки — и те игрушкой не балуются, а ты топчешься тут перед нами — рожа гладкая, силы на двоих, только душа копеечная.
— Как я по первому разу! — громко, с жалобой повторил молодой солдат.
— Обожди, — перебил его Никитин, — не об чем тебе говорить… — Сидя на полу, он снизу вверх смотрел на Рябышева. — За свою жизнь боишься, а чужой тебе не жалко… Постарайтесь, мол, ребята, прогоните разбойника, а как протомите — и я наперед выйду.
— Не его, знать, дело — попово, да и попа не его — чужого, — сказал пожилой боец, поддерживавший перевязанную руку.
— Братцы, что ж такое?! — волнуясь и оттого еще невнятнее спросил слепой. Он все порывался идти, но страх остаться без поводыря удерживал его на месте.
Рябышев с ужасом смотрел теперь на запрокинутую марлевую голову раненого, но и озираясь по сторонам, он не чувствовал себя лучше. Отовсюду были обращены на него темные, почти черные лица. Они казались странно похожими, потому что ни на одном он не видел снисхождения.
— За спины наши хоронишься, а как прижмут нас где — первый бежишь… Сам говорил сейчас — бойцы на смерть стоять остались… А ну, давай на оборону! — повысил Никитин густой, гулкий голос.
— Да разве я не понимаю? — промямлил Рябышев.
— Давай на оборону! — закричал Никитин.
— Постой, я его оглажу, — спокойно сказал сержант и поднялся, оставив на полу шинель.
— Неспособно вам одной рукой… — заметил пожилой красноармеец.
— А ты другой помогай… — сержант сощурился, словно примериваясь.
— Уходите, — испуганно сказала Рябышеву Клава. — Уходите сейчас же.
— Погодите, я сама… — тоненько пропела Маша.
Она пошарила у себя на поясе, не сводя с Рябышева остановившегося взгляда, потом быстро отвернула халат. В пальцах ее блеснул маленький светлый револьвер. Но в ту же секунду Голикова всем телом прижалась к подруге и обхватила ее.
— Оставь, — негромко сказала Маша.
— Ох, она его шлепнет! — закричала девушка.
Уланов кинулся было к Маше, потом повернул, уцепился за рукав Рябышева и потащил солдата к выходу.
— Оставь, — услышал он еще раз за спиной удивительный голос Маши.
Во дворе, у ворот, Рябышев остановился и, оглянувшись, убежденно проговорил:
— Убила бы… Ей-богу, убила бы…
Падал мокрый снег, большие хлопья густо сыпались на темном фоне каменного фасада школы. Небо, земля, дома, люди, лошади, скучившиеся у крыльца, казались обесцвеченными, как на огромной серой фотографии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26