В сумерках уже смутно отделялась граница леса и неба. Ноги ощупью находили едва заметный человеческий след.
Кобель рванулся на железной цепи, яростно, с хрипом, взвыл, царапая лапами снег, когда Варфоломей, осклизаясь на оледенелых плахах крыльца и тыкаясь в темных сенях, нашаривал рукоять двери.
— Кого черт несет, мать перетак!
Дверь швырком отлетела посторонь. Ляпун Ерш вывернулся в проеме, дыша пивным перегаром, косматый, нелюдимо и остро вглядываясь в темноту.
Варфоломей еще не знал, что скажет или содеет, но тут, услыша брошенное в лицо:
— «Пшел!..» — с густым, неподобным окончанием, — попросту, не думая, отпихнул плечом хозяина и полез в жило, скудно освещенное колеблемым огоньком сальника.
Пахло кровью, паленою шерстью и кожевенным смрадом. Ляпун Ерш вцепился, было, в плечо, Варфоломею и так, вместе с ним, вволокся в избу.
То ли узнав боярчонка, то ли почуяв силу в госте, хохотнул:
— Аа! Ростовской, ростовской! Чаво, не куницу ли куплять хошь?
Клоня башку с павшею на глаза нечесаною космою волос, мерзко и блудливо улыбаясь, он сожидал ответа, сам загораживая гостю проход, в глазах копилась пьяная злоба.
— Ничего, — спокойно отмолвил Варфоломей. — Поговорить пришел!
— Так, так значит! Поговорить! А мне ентих разговорщиков не надоть! он качнулся, рукою нашаривая что потяжелее.
— Сядь, Ляпун! — возможно строже произнес Варфоломей. — Со мною ли, с Господом, а придет тебе говорить!
Ерш засопел, вскинул зраком, глумливо протянул:
— С Го-о-осподом?! Да ты не от ево ли, часом, идешь?
Лицо Варфоломея начало наливаться темным румянцем. Глаза отемнели.
Настал тот миг тишины, который приходит перед боем или взрывом бури.
Перед ним, в глиняном светильнике, прыгая, мерцал огонек, неровно выхватывая из темноты то грубый стол, заваленный обрезками кожи и шкур, деревянными и железными скребками, небрежно сдвинутой к краю прокопченной корчагой с варевом и полукраюхой черного хлеба, то — пузатую, глинобитную печь, то полицу с глиняной и медной утварью, то развешанные над головою в аспидной, продымленной черноте сети, то груды копыльев и полуободранные барсучьи туши на полу.
Решась, словно кидаясь в прорубь (все, что хотел сказать допрежь того, вылетело из головы), Варфоломей молвил, как бросил:
— Тишу Слизня ты убил?! — и — как словно от сказанного — загустел воздух в избе. Ляпун качнулся, проминовав чан с черною жижей и молча, страшно, ринул на Варфоломея, схватив его измаранными в крови руками за грудки. Варфоломея шатнуло взад и вбок, но он устоял и изо всех сил сжал, вывертывая запястья, руки Ерша. Минуты две оба боролись молча, но вот Ерш ослаб, руки его разжались, и он, в свою очередь отпихнутый Варфоломеем, отлетел до полу-избы.
— Уйди-и-и! — взвыл Ляпун и, сгребя первое, что попало под руку обугленную деревянную кочергу, — ринул снова на Варфоломея. Они сцепились вновь. Но теперь Варфоломей ожидал нападения. Схватя на замахе, и круто свернув вбок и книзу, он вырвал кочергу из рук Ерша, и, — ринув его так, что тот, отлетев за кадь, не удержался на ногах и сел на пол, — грянул двумя руками кочергу о край кади, переломив пополам сухое дерево, и кинул обломки под порог. — Та-а-ак! — процедил Ляпун, звероподобно следя за Варфоломеем. — В моем доме меня же… Та-а-ак… — протянул он еще раз, круто вскочил на ноги и вдруг, вместо того чтобы вновь броситься на Варфоломея, принял руки в боки и захохотал.
— Да ты чево? Чево? — сквозь булькающий, взахлеб смех выговорил он, чево надумал-то? Будто я? Ето я, значит, Тишку убил? Ха! Ха! Ха! Ха! Ха! он захохотал вновь и так звонко, что у Варфоломея на мгновение — только на мгновение, — шевельнулась неуверенность в душе: а вдруг все, что баяли про колдуна, обычный сельский оговор. Но тут он приметил, что глаза у Ерша отнюдь не смеются, а зорко и колюче высматривают. И он сделал — поступив, впрочем, вполне безотчетно, — самое правильное: не ответив ничего и не усмехнувши в ответ, стоял и ждал, прямо глядя в лицо Ляпуну, а тот все хохотал, натужнее и натужнее, и уже видать было, что совсем и не до смеха ему, и, почуяв, наконец, что более продолжать не след и что незваный гость все одно ему не поверил, он вдруг круто оборвал смех, примолвив с прежнею яростью:
— Ну, вот што, глуздырь! Потешил меня, а теперя ступай отсель, пока я пса с цепи не спустил! Ну?! — рявкнул он, шагая к Варфоломею. Варфоломей поднял правую руку, примериваясь схватить колдуна, в свою очередь, за воротник.
— Ты убил, — повторил он сурово и тихо, — и должен покаяти в том!
— Тебе, што ль, сопливец? — возразил, щурясь, Ляпун и вновь взревел:
— Вон! В дому моем!! Вон отселе!!! — И — кинулся вдругорядь. Но тут Варфоломей, изловчась, рванул его к себе за предплечье и, развернув на прыжке затылком к себе, ринул в дальний угол, в груду копыльев. — А, так… ты так… Ну, постой, погоди… — бормотал Ерш, возясь на полу, не поворачивая лица к Варфоломею, а руками лихорадочно ища какое ни на есть оружие.
— Оставь, Ляпун! — возможно спокойнее сказал Варфоломей. — Меня не убьешь, да и я не с дракою к тебе пришел.
— Не с дракою? — лихорадочно возразил Ляпун, стоя на коленях и не оборачиваясь. — Не с дракою! А хозяина в ево дому бьешь! Да и небыль сплел на меня. Ково я убил?! — прокричал он, вскакивая и поворачивая к Варфоломею искаженное, едва ли не со слезами лицо. — Ково? Ну?! Ково? бормотал он, наступая на Варфоломея. (В руке колдуна приметил Варфоломей длинное сапожное шило).
— Тишу Слизня ты убил! — возразил Варфоломей и, сделав шаг вперед, метко схватил Ерша за запястье:
— Брось! — Вывернутое шило со стуком упало и закатилось под кадь.
Обезоруженный, тяжко дыша, колдун угрюмо, исподлобья, давящим недобрым взглядом уставился на Варфоломея. Взгляд его именно давил, казалось, имел весомую тяжесть, и Варфоломей, вспомня, что баяли про дурной глаз Ерша, начал про себя читать Исусову молитву. Минуту и больше пьяный колдун пытался взглядом устрашить Варфоломея, пока наконец не понял, что молодой барчонок ему не по зубам.
— Молод, молод, — процедил он сквозь зубы, — а уже…
— Не пугай, Ляпун, — отмолвил Варфоломей, выдержав взгляд колдуна, не пугай! Покайся, лучше!
— Каяти мне не в чем! И ты мне — не указ! Мертвое тело — дело наместничье. К Терентию Ртищу иди, коли доводить хочешь. Токо преже докажи, что я ево убил, а не кто другой! Да ево и не убили вовсе, а бревном задавило, слышь?
— Слышу. Ты убил. Был я на месте и дерева те глядел сам. И не скоморошничай передо мною! Ты убил, — отмолвил Варфоломей.
Вновь наступила тишина. Видать, Ерш молча обмысливал сказанное.
Наконец он поднял на Варфоломея обрезанный взгляд, молвив с кривой полуулыбочкой:
— А хошь и убил, не докажешь! — и опять наступила тишина.
— Ты сам должен пойти и покаяти в том! — твердо сказал Варфоломей. И не к Терентию Ртищу сперва, а к батюшке Никодиму, духовному отцу твоему.
Ляпун шатнулся, подумал, усмехнув задумчиво. Склонил голову набок:
— С тем и пришел ко мне?
— С тем и пришел, — как можно спокойнее отмолвил Варфоломея.
— Молод ты ищо! — возразил Ляпун, покачивая головою. Он уже заметно отрезвел. — Молод и глуп. Кто ж, по-твоему, сам на себя доводит? Ты хошь видал таких? Али, может, тово, в житиях чел? Дак и все одно, не твое то дело! Был бы мних, старец, куды ни шло! А таких, как ты, много ходит, да всем, поздно ли, рано, окорот бывает, внял? И не тебе, боярчонку, о правде баять да о душе! Ково за правду ту наградили и чем? Какая мне с того придет корысть? Петлю накинут да удавят! Всяк в мире сем за свою выгоду держит! Ты мне: покайся! А я тебе:
— не хочу! Вот и весь сказ! Ну и… иди… Иди, говорю, ну!
Варфоломей на мгновение растерялся. В самом деле, он не мних, не священник, и не его право — требовать покаяния от преступника. Но отступать было уже нельзя, да он и не собирался отступать, не затем брел сюда один зимнею ночью.
— Пойми, Ляпун, — сказал он возможно строже и спокойнее, — я знаю, что ты убил Тишу Слизня, и мог бы прийти не к тебе, а к наместнику. Я пришел к тебе, ревнуя о душе твоей, которая, иначе, пойдет в ад. Не важно, накажут тебя или нет. Сколько тебе осталось лет жить на этом свете? А там — жизнь вечная. И ты сейчас губишь ту, вечную жизнь, обрекая душу свою на вечные муки! Ты должен покаяти пред Господом и получить ептимью от духовного отца! Должен спасти свою душу!
— Дак тебе-то что! — выкрикнул Ляпун. — Моя душа гибнет, не твоя! Дак и катись к… — Он вновь произнес неподобные срамные слова.
— Я должен заставить тебя покаяти, Ляпун! — ответил Варфоломей.
Возможно мягче и спокойнее он заговорил о том, что знал и ведал с детства. О Господней благости, о терпении и добре и о том ужасе, который ожидает за гробом нераскаянного грешника.
— Там ничего нет! Понимаешь? Ничего! Даже в котле кипеть, и то покажет тебе благом великим!
Он говорил долго, и колдун слушал его сопя, но не прерывая, сумрачно вглядываясь во вдохновенное лицо рослого отрока.
— Не понимаю я тебя, — молвил он, помолчав, когда Варфоломей выговорился и смолк. — Словно и не мних ты, а баешь — чернецу впору…
Омманываешь меня! — возвысил голос Ляпун. — Прехитро наговорил, а поди-ко!
— он вдруг сложил дулю и сунул ее под нос Варфоломею:
— Не хочу и не буду, не хочу! — забормотал Ляпун быстрою частоговоркой. — Сколь душ изгубил, все мои, вота!
— Али доведешь?! — выкрикнул он, кривясь, заглядывая снизу вверх в отемневшие глаза юноши. — Доведешь?! — переспросил Ерш судорожно, — видал, што ль?! — выкрикнул он в голос.
— Почто ж ты человека боишься, видавшего преступление твое, а Господа, который видит все с выси горней, а ангела своего, что за плечами стоит, не боишься и не покаешь ему? — сурово вопросил Варфоломей. Крест-от есть на тебе? Перекрестись! — приказал он, возвысив голос.
Ляпун забегал глазами, поднял, было, руку, коснувшись лба, пробормотал:
— Чур меня, чур! Да ты юрод, паря, ей бо, юрод и есть! бормотал он, отступая к стене.
— Перекрестись, ну! — не отступал Варфоломей, — знаю про тебя все и зри! Не страшусь! И глаз твой дурной не волен надо мною! Господь моя крепость! — с силой продолжал Варфоломей. — Час твой пришел, уже, молись!
Ерш, не отвечая, вдруг упал на оба колена и сложил руки перед собой:
— Чур меня, чур! Господь… Владычица… Дивий старец, камень заклят, духи горние, духи подземельные…
— Перестань! — приказал Варфоломей, морщась, и сам стал читать молитву над склоненной головою Ляпуна. Тот вдруг согнул шею, весь затрясся, словно отходя от холода, забормотал неразборчивее, быстрее, слышалось только: «Свят, свят, свят…»
— Где у тебя икона?! — вопросил Варфоломей. — Помолим вместе Господа, а после дойдешь со мною в дом церковный!
— Пойду, пойду… — бормотал Ляпун, все ближе подползая на коленях, пока Варфоломей, отворотясь от него, отыскивал глазами в красном углу чуть видный отемнелый лик какого-то угодника. Став на колени и через плечо оглядев колдуна, Варфоломей повелел ему:
— Повторяй! — И начал читать покаянный канон. Сзади доносилось неразборчивое бормотание.
— Яснее повторяй! — приказал, не оборачиваясь, отрок.
Страшный удар по затылку ошеломил Варфоломея. Перед глазами разверзлась беззвучная, все расширяющаяся серая пелена и в эту сыпучую пелену, в муть небытия, рухнул он лицом вперед на враз ослабших ногах.
Что-то — то ли молодая кровь, то ли промашка Ляпуна, — спасли Варфоломея. Сильный удар лицом о мостовины пола тотчас привел его в чувство. Вскочив, еще мало что понимая, и безотчетно оборотясь, он узрел, словно в тумане, безумные глаза Ляпуна и вздетый над его головою топор.
Рассуждать было некогда, следовало или кинуться в двери и бежать, бежать стремглав, спасая себя от смерти, или… В какую-то незримую долю мгновения он узрел и дверь, и расстояние до нее, измерил мысленно путь от крыльца до калитки и в следующую долю мгновения кинулся к Ляпуну и вцепился руками в топорище вознесенной для очередного удара секиры.
Рванув, он вырвал было топор из рук Ерша, но тут же его шатнуло, волна слабости пробежала от закружившей головы к ногам, и в ту же секунду топор вновь оказался в руках у Ляпуна. Собрав всю свою волю и силы, не позволяя убийце отступить для нового замаха, Варфоломей вновь вцепился в скользкое от крови топорище, и началась страшная, молчаливо-яростная борьба, борьба воистину не на жизнь, а на смерть. И только тяжкое сопение да неуклюжее топтание сплетенных тел нарушали давящую тишину.
Едва переступая немеющими ногами, Варфоломей доволокся до середины избы и приник к тяжелой кади с вонючей жижей, в которой квасилась кожа.
Ляпун сейчас был сильнее его, и Варфоломею, чтобы удержаться на ногах, надо было опереться о что-нибудь. Однако и тут его выручила прежняя выдержка. Одолев слабость в ногах и не позволяя себе ни одного лишнего движения, Варфоломей, крепко обнявши топорище, за которое отчаянно дергал Ляпун, начал постепенно отдавливать секиру вниз.
— Пусти! — хрипел Ляпун, — пусти… Брошу… Слово…
— Не бросишь… Сам пусти!
— Вот хрест… Пусти, ну!
Ляпун изо всех сил рванул топор на себя, не видя, что Варфоломей зацепил лезвие за край кади.
— Пусти! Уйду… Пусти!
— Ты… убийца… Тебе… не будет спасения, понимаешь? Отдай топор!
— говорил меж тем Варфоломей, надавливая на рукоять.
— Убьешь!
— Не трону… Дурень… Оставь топор… Богом клянусь, не трону я тебя!
Он одолевал-таки. Ляпун, не отпуская рукояти, клонился все ниже и ниже и вдруг, выпустя топорище из рук, стремглав ринулся в угол и распластался там по стене.
— Пощади!
Варфоломей стоял, еще не понимая своей победы. В голове звенело. От крови промокло все — и свита, и рубаха. Теплая жижа сочилась у него по спине и груди. Он поднял топор. Сжал изо всех сил скользкое топорище и, не отводя взора от побелевших, полных смертного ужаса глаз Ляпуна, сделал к нему шаг, и другой, и третий. В углу, наискосок от них, стояла большая изрубленная колода для мяса. И Варфоломей, продолжая глядеть прямо в лицо Ляпуну, изо всех сил (тьма на миг опять заволокла очи) вонзил топор в колоду, погрузив светлое лезвие почти до рукояти в щербоватое дерево.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34