Сегодняшний день, проведенный вместе, убедил меня, что вы — человек серьезный, деловой и обстоятельный. А потому я могу вам довериться. Вынужден говорить откровенно, поскольку у нас мало времени.
Он выпил немного вина, промокнул губы салфеткой и продолжал:
— Я получил сведения — не спрашивайте от кого, — что вы имеете, скажем так, одну вещь, в приобретении которой мы весьма заинтересованы.
Кусочек аппетитной розовой креветки застрял у меня в горле. От стремления подавить кашель на глазах выступили слезы.
— Не нервничайте так сильно. Вы ничем не рискуете. Впрочем, я тоже. Надеюсь, у вас нет с собой диктофона? — Селье усмехнулся.
Я отрицательно покачала головой.
— Вот и прекрасно. Разговор тет-а-тет, и даже если вы вздумаете кому-то его пересказать, вам никто не поверит. И кроме того, я полагаю, вы сами стремитесь избежать огласки. Насколько мне известно, интересующая меня вещь попала в ваши руки не совсем законным образом. — Француз бросил на меня быстрый испытующий взгляд, хотя голос его оставался ровным.
Такого поворота событий я совершенно не ожидала. Понятно, что речь идет об украденной картине. Выходит, что заказчик похищения — господин Селье. И теперь ему каким-то образом стала известна версия, которую я подкинула Болботу в качестве наживки. А вся эта затея с покупкой живописи для детского дома — не больше чем уловка, чтобы познакомиться со мной поближе и поговорить с глазу на глаз. Тогда кто назначил мне встречу в субботу? В груди заныл знакомый сладкий ужас. Я выбрала опасную роль, но надо играть ее до конца. Даже если придется умереть на сцене. Тьфу-тьфу — я постучала незаметно по ножке стола.
— Серафима Александровна, предлагаю взаимовыгодную сделку. Мы договоримся о месте и времени, где вы передадите мне некий предмет, и если я увижу, что это именно то, что мне нужно, — вы получите очень приличную сумму. В долларах или евро, как пожелаете.
— Насколько приличную? — Мне удалось-таки справиться с проклятой креветкой, но в голосе все равно были хриплые нотки.
— Приятно вести разговор с умной женщиной. Не беспокойтесь, Серафима Александровна, вас никто не собирается обманывать или разочаровывать. Мне хорошо известны ваши материальные проблемы. Так вот, сумма, которую вы получите в случае благоприятного решения нашего общего вопроса, позволит вам не просто улучшить жизнь, а коренным образом изменить ее. Уж поверьте мне!
Мсье Селье вынул из внутреннего кармана пиджака дорогую ручку и на бумажной салфетке нацарапал несколько цифр, после чего положил салфетку передо мной.
Да, с моей зарплатой и за сто лет непрерывного труда столько не заработать.
Скомканная салфетка исчезла в руке Селье.
— Я жду вашего ответа.
— Мне надо подумать.
— Понимаю. Но разрешите повторить еще раз — у меня мало времени.
— Тогда позвоните мне в субботу после восьми вечера. Я дам окончательный ответ. Сейчас запишу телефон.
— Не трудитесь, уважаемая Серафима Александровна, я знаю ваш телефон. Мне вообще многое известно, а поэтому я рассчитываю на вашу скромность. О моем предложении никто не должен знать. И поверьте: сотрудничество со мной — самый безопасный и выгодный для вас вариант.
Официант принес десерт — торт из мороженого со свежей клубникой. Он аппетитно мерцал чуть подтаявшими сливочными боками.
Но мне совершенно расхотелось есть сладкое.
— Господин Селье, благодарю вас за прекрасный ужин, но мне пора домой.
— Что вы! Это я должен вас благодарить за помощь. И за понимание. — Француз вскочил с места и предупредительно поддержал мое кресло.
Мы вышли на улицу. Серебристый «Опель» терпеливо ждал, приткнувшись к тротуарному бордюру. Селье открыл дверцу.
— Отвезите даму, куда она укажет, — распорядился он по-русски. Привычный ко всему водитель только вежливо и невозмутимо кивнул.
Я села в машину, мотор мягко заурчал. И в этот момент в сумраке вечерней улицы рядом с «Опелем» мелькнул неясный женский силуэт. Я машинально подняла глаза и оторопела. Сквозь тонированное стекло автомобиля на меня, как в недавнем сне, внимательно и сердито смотрела дама с украденного портрета. Зашуршали по асфальту шины, «Опель» рванул с места, быстро набирая скорость. Я кинулась к заднему стеклу. На тротуаре никого не было.
Борис, ты был прав! — пришел на ум старый предвыборный слоган. Похоже, ждет не дождется меня уютная кроватка лечебного учреждения, в котором мама проработала больше тридцати лет.
Москва,
20 марта 1919 года
Товарищ Танин! Согласно вашему приказу в квартире гражданина Старицкого произведен обыск, а сам он задержан. Картины изъяты, опись составлена. Гражданин Старицкий при обыске сопротивления не оказал. Картины и другие ценные вещи доставлены на склад, Старицкий, как контрреволюционный элемент, взят под стражу.
Эту записку передаст Алексей Махов, наш новый сотрудник. Жду дальнейших распоряжений.
С революционным приветом, Иван Тупикин.
Назавтра коллеги встретили меня в галерее, как Терешкову после космического полета. Ликование одних и тихая зависть других объяснялись просто. Жанна Афанасьевна по своим надобностям вчера вечером оказалась в районе «Славянской кухни» и собственными глазами видела, как я вышла из ресторана и уселась в шикарный «Опель». Об этом потрясающем факте она к моему приходу успела оповестить всех. Что и говорить, для нашего скромного коллектива посещение такого заведения, да еще в компании иностранца, — событие из ряда вон. Теперь все ждали подробного отчета. И хотя у меня от вчерашнего вечера остались, скажем так, сложные впечатления — ну не могла же я разочаровать своих коллег. Пришлось собраться с силами, подключить воображение и со всеми подробностями описать сладкую ресторанную жизнь.
Женщины слушали мой рассказ примерно с таким же чувством, с каким Одиссей — зазывное пение сирен. По глазам было видно, как им хочется броситься с утлого суденышка обыденности в пучину неведомой жизни, хотя опыт и разум нашептывали, что там — погибель. Жанна Афанасьевна одобрительно кивала на каждую новую красочную подробность, мол, знай наших! Кадровичку больше всего волновал вопрос меню, а Леночку — наряды дам, посещающих это заведение. Признаться, я плохо помнила и то и другое. А потому, чтобы достойно выкрутиться и не уронить себя в глазах коллег, поднапряглась и начала цитировать «Космополитен». Что-то о модных тенденциях в одежде и ресторанной еде. Когда мое красноречие иссякло, несколько минут стояла тишина, прерываемая лишь потрясенными вздохами и неопределенными междометиями типа «эх!», «да!» и «живут же, сволочи!».
Потом Вера Николаевна вдруг мечтательно произнесла:
— Помню, когда я училась на курсах в Москве, за мной ухаживал один ответственный работник. Очень солидный мужчина. Он тоже меня водил в рестораны. В «Метрополь», в «Прагу». В «Праге» прямо посреди зала бил фонтан.
— Вера Николаевна, в «Праге» не было фонтана, — поправила ее Надежда Терентьевна, знаток прежней светской жизни.
— Ну, значит, в «Метрополе». — На дряблых, густо пудренных щеках Веры Николаевны заиграл застенчивый румянец.
Леночка, не переставая копаться в столе, как бы между прочим замурлыкала под нос мотивчик «И я была девушкой юной…».
Румянец Веры Николаевны превратился в злые багровые пятна. Она вышла из кабинета, громко хлопнув дверью.
— Лена, ну нельзя же так, — с укоризной заметила Жанна Афанасьевна, — извини, но иногда ты шутишь очень обидно.
— Да сочиняет она все! — Леночка была не на шутку раздражена, то ли моим рассказом, то ли репризой Веры Николаевны. — Не была сроду ни в каких ресторанах, тем более московских. Для нее потолок — кафетерий, где стоя перекусывают.
— Во-первых, ты можешь ошибаться. А во-вторых, даже если женщина немного пофантазировала — издеваться ни к чему.
— Значит, она может издеваться и над моей прической, и над одеждой. И даже обсуждать со всеми мое поведение. А я должна вежливо принимать весь этот бред про ответственных работников. И все только потому, что она старше!
Леночка закусила удила, и мне показалось, что причина ее раздражения кроется вовсе не в несчастной Вере Николаевне, а в моем рассказе об этой «Славянской кухне», пропади она пропадом! Чувствуя себя виноватой, я не стала дослушивать перепалку раздраженных женщин и тихо выскользнула в коридор, решив пока позвонить в больницу. Мне хотелось знать, как чувствует себя Василий Павленко. Еще был шанс не устраивать никаких деловых свиданий в субботу и выйти из игры. Если бы мне удалось пообщаться с Васей и получить ответы всего на несколько вопросов. Если бы… Но вежливый женский голос на удивление терпеливо объяснил, что состояние больного Павленко прежнее. Улучшения не наступило, а потому он все еще находится в отдельной палате, и к нему все еще нельзя никому приходить, кроме самых близких родственников.
Путь назад, а также вправо, влево и наискосок был закрыт. Только вперед. Вперед к новым приключениям! — воскликнул бы оптимист. Но мне почему-то не очень хотелось этих приключений. Однако делать нечего. Надо морально готовиться к продолжению игры.
Всю субботу я просидела дома, вновь и вновь анализируя события последних дней. Нервничать ни к чему, уговаривала я себя. Если рассуждать здраво, то моя личность никому не интересна. Всех волнует только картина. Но сеанс самовнушения помогал мало. Все равно было чертовски тревожно. Может, чего-нибудь перекусить? Глядишь, и полегчает. Я подошла к холодильнику, который, словно разумное существо, время от времени включал сам себя, и распахнула блестящую дверцу. Внутри была Антарктида: чисто, холодно и пусто. Некстати вспомнился так и оставшийся нетронутым тортик с ягодами из «Славянской кухни». А заодно господин Селье. Впрочем, о нем я не забывала ни на минуту. Похоже, за полотном Старицкого охотятся несколько конкурирующих фирм. А что, если их свести вместе и разом всех прихлопнуть? В общем-то, все естественно: бедная сотрудница музея хочет немного разбогатеть. Главное — не спугнуть, не насторожить. Ну в самом деле — сколько можно влачить нищенское существование? Тем более когда такая удача сама пришла в руки. Я не шутя почувствовала себя торговкой краденым.
Ну, с французом мы определились. Вернее, он сам определил цену. Сколько же запросить со второго покупателя? Чтобы не отпугнуть, но и не выглядеть полной вороной. Скромные запросы тоже подозрительны. Осторожная музейная «крыса» не будет рисковать устоявшейся репутацией ради пары тысяч. И потом — Болбот наверняка уже сориентировал неведомого клиента и назвал ему сумму, упомянутую мной у ларька. Пожалуй, теперь тарифы стоит слегка поднять. Дело-то нешуточное.
Я машинально взяла из холодильника пакет и положила в рот хрустящий шарик. Тьфу, да это же кошачий корм! Совсем мозги набекрень. И это при том, что сегодня мне надо быть особенно внимательной и осторожной. Сварю-ка я себе кофе — настоящий, крепкий! Как и положено, в турочке и с шапкой ароматной пены. А к нему еще кое-что добавлю. Я полезла в заветный кухонный шкаф. Там в самом дальнем углу скромно стояла бутылка темного стекла. Она была неполной, но пахучей жидкости оставалось еще прилично. Фирменный туркменский бальзам, настоянный на травах Копетдага. Во всяком случае, так обещала контрэтикетка. Слово «Копетдаг» звучало восточным заклинанием. Алкоголь 45 градусов. В самый раз. Капелька для бодрости не помешает.
Эту бутылку, как привет из прошлой жизни, я хранила с тех далеких времен, когда пятнадцать республик — пятнадцать сестер рука об руку шагали в светлое будущее. Но до конца этого пути оставалось всего ничего. Именно тогда, под занавес, маме повезло: обескровленный профсоюз слабеющей рукой облагодетельствовал-таки ее путевкой в Ашхабад. На один день. Были такие поездки. Назывались «маршруты выходного дня», а по сути — шоп-туры по родной стране. Люди метались по городам и весям, пытаясь урвать хоть что-нибудь из бесконечного списка дефицита. Тут уже не до красот и культурных ценностей. Мама привезла из Туркмении несколько комплектов постельного белья, маленькую хрустальную вазочку и бутылку жутко дефицитного напитка, который гордо занимал одно из первых мест в ряду союзных ценностей, таких, как ликер «Вана Таллинн» и «Рижский бальзам». Но для нас целебное питье было, во-первых, слишком крепким. А во-вторых, и не предполагалось его употреблять стаканами. Так и было написано: «Добавить чайную ложку…» Исключительно для поднятия тонуса. Хотя из студенческих времен помню замечательный случай, когда парни с режиссерского втроем враз опростали две бутылки знаменитой «Бехеровки», добытой по случаю. И ничего — остались живы. А чехи, производящие этот оздоровительный ликер, тоже рекомендовали принимать его по ложечке.
В общем, завис у нас бальзам на года, от времени только крепчая и настаиваясь. Тягучая темная жидкость, растворившись в кофе, наполнила комнату терпким ароматом. Теперь оставалось надеяться, что благородный напиток времен, когда еще не знали поголовных фальсификаций, прочистит мозги и укрепит душу.
Ровно в 17.30 я вышла из дома. Судя по адресу, который продиктовал мне вкрадчивый ватный баритон, искомое место встречи располагалось в центре города, на тихой элитной улице, сплошь застроенной новыми кирпичными особняками, один вычурней другого. Куда уж тут стилю модерн! И действительно, вскоре я стояла перед высоким глухим забором, из-за которого выглядывал второй этаж постройки, напоминающей то ли карикатуру на рыцарский замок, то ли тюрьму Кресты в миниатюре. Зубчатые башенки и узкие окна в виде бойниц свежо дополнялись тарелкой антенны и кондиционерным ящиком. Меня, похоже, уже ждали. Стоило только нажать на кнопку, как неприметная калитка в кирпичной стене бесшумно отъехала в сторону. Дорожка, вымощенная цветной тротуарной плиткой, вела от калитки к дому. По всему было видно, что хозяин особняка не бедствует, по крайней мере несколько последних лет. Двор украшали пушистые голубые елочки и диковинные туи, которым ножницы садовника придали замысловатые формы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24