— В общем-то, нет.., она просила ничего тебе не говорить.., не беспокоить…
— Что?! — торопила я.
— Ну.., ее машина, сегодня.., задела.
— Какая?! Когда?!
— Она вечером шла из консультации…
— Во сколько? — сразу перебила я.
— В половине седьмого. Погода чудесная, жара спала, и она…
— Что с ней?!
— Успокойся. Ее слегка задело крылом.
Но она очень испугалась.
— Врача вызвали?
— Да. Это случилось у самого дома, рядом с булочной, соседи помогли ей подняться…
— Она упала?!
— Нет, нет, помогли подняться на третий этаж, до квартиры. Мы вызвали «Скорую».., она приехала…
— Андрей, перестань мямлить, — взмолилась я. — Что с Симой?!
— Ничего. Синяк на бедре. Маленький.
Она приняла снотворное и сейчас спит… плакала вот только. Но это от испуга, не от боли.
— Я сейчас же приеду.
— Нет, — почти твердо сказал Андрей. — Я обещал Серафиме ничего тебе не рассказывать.
— Я приеду.
— Нет. Не надо. Я тебя прошу. Она опять расстроится.
— Завтра…
— Нет. У меня каникулы…
— Но ты же подрабатываешь!
— Я отпросился.
Подобными репликами мы перебрасывались минут пять. Но Андрей проявил редкую для него настойчивость и заставил меня пообещать не передавать сестре нашего разговора.
— Ей будет легче, если она не станет переживать, что ты волнуешься, — путано, но твердо говорил Андрей.
— Хорошо, — согласилась я. В конце концов, он муж, ему лучше знать. — Расскажи подробней, как это произошло.
— Какой-то облезлый синий рыдван из иномарок выехал на тротуар и задел Симу.
— Номер запомнили?
— Нет. Он был залеплен грязью. Скорее всего, наркоман или пьяный, в поворот не вписался. Соседи в милицию позвонили… Но ты сама знаешь… Все это без толку.
Жертв нет, ничего нет.
Все было сделано из-за меня. Намек Леонида на беременную младшую сестру не был пустым. Мне ясно давали понять — угроза реальна.
Я достала из-под кровати собранный чемодан, перевернула его и высыпала белье и платья на пол.
* * *
Ворох одежды, как куча опавшей листвы, лежал у меня под ногами и напоминал о бренности жизни. Если бы я могла, то устроила бы погребальный костер на ковре.
И билась бы о запертую оконную решетку с настойчивостью узника, просящего наказания.
Еще оставалась слабая надежда на совпадение. Наезд на Симочку мог быть случайностью. Но рисковать жизнью сестры и неродившегося ребенка я не имею права. Они не должны отвечать за чужую глупость.
Искать помощи у милиции или хозяина я тоже не стану. Я выкуплю спокойную жизнь близких людей. И угрызения совести — не цена за это.
«Совесть моя, что хочу, то и делаю, — разозлившись, подумала я. — Кто для меня олигарх Бурмистров?! Ноль. В сравнении с Симой и Машей-младшей».
Любой гадкий поступок можно оправдать целесообразностью. Взвешивать чужую жизнь и собственную нежную нервную систему я не стану. Беру на вооружение иезуитскую мораль: цель оправдывает средства — и вперед.
Страх за Симу выбил из меня все остальные чувства. Только раз за бессонную ночь в голове мелькнула мысль: а не рано ли я сдаюсь? Может быть, стоит поискать иной выход? Но я трусливо накрыла голову подушкой и принялась считать овец. Если я подохну от нервного истощения, никого, кроме меня, это не спасет.
Под самое утро я забылась тяжелым, не приносящим облегчения сном и очнулась только от грохота в дверь. Лупили изо всех сил и, по-моему, ногами, подушка лежала на моем правом ухе, и выбралась из-под нее я совершенно очумелая.
— Сейчас открою! — крикнула я и в один прыжок достигла двери.
На пороге стояла хорошенькая и крайне удивленная горничная Ада.
— Мария Павловна, с вами все в порядке? Я две минуты барабаню.
— Да, да, Аделаида, доброе утро. Я сейчас умоюсь и спущусь к завтраку.
Детей уже успели накормить и отправить на прогулку. На веранде, за столом, храня похмелье на лице, сидели мадам и лучезарный холеный Феликс. Контраст жуткий.
Мой помятый вид несколько исправил положение, приободрил мадам, и она, сняв тонированные очки, прищурила на меня и без того опухшие глазки.
— Ба, Марусенька, — елейно произнесла Флора Анатольевна, — да вы у нас гуляка?!
Где это вы вчера блудили?!
Феликс плотоядно оскалился и подхалимски поддакнул:
— Да?
— Извините, я неважно себя чувствую, — буркнула я. — Не выспалась.
Мадам внимательно поглядела на меня, надула губки и продолжила:
— Так у нас дело не пойдет. Феликс, ступайте в мою комнату и принесите коробочку с порошками. Она на туалетном столике.
Когда Эндимион упорхнул, мадам скорчила гримаску и сделала глоток чая.
— Мой гомеопат приготовил для меня чудесное зелье. Принимаешь на ночь один порошок, всю ночь спишь, как ангел, и утром встаешь свежа, словно роза. — На мой недоверчивый взгляд Флора Анатольевна поморщилась:
— Да, да. Сама вчера принять забыла. Теперь страдаю.
Из спальни мадам Феликс принес очаровательную антикварную коробочку для лекарств.
— Это вам, Мария, небольшой презент.
Флора Анатольевна имела садисткую привычку делать унизительно дорогие подарки людям, не имеющим возможности на ответный жест. Эта старинная вещица изумительно смотрелась бы в будуаре, стилизованном под любого из Людовиков, и стоила дороже всех шкафов моей кельи.
— Спасибо, но я не могу это принять.
— Ах, бросьте, Маша, — хозяйка всегда называла меня по имени, если рядом не было детей. — Вы нужны мне в добром здравии. И кстати, не принять ли и мне один порошок и не завалиться ли спать?
Она отщелкнула длинным когтем с расписным маникюром крышку, достала бумажный конвертик и высыпала на язык белый порошок.
— Можно даже не запивать, — блаженно растягиваясь в кресле и надевая очки, сказала Флора Анатольевна и напоследок добавила:
— Все мужчины сволочи, Маша, и не стоят бессонных ночей.
В чем-то я была с ней, безусловно, согласна, хотя и по другому поводу. И пока хозяйка окончательно не уснула, я задала вопрос:
— Это снотворное?
— Это эликсир жизни, — усмехнулась мадам, — готовится лишь для избранных.
И никаких привыканий, последствий и побочных эффектов. Берите, Маша, спасибо мне скажете позже. И принимайте только один порошок на ночь, — почти мурлыкала Флора. Как же она любила себя в благотворительности! Очередная серая в синеву мышь пригрета на мягкой груди. Что ж, доставим ей это удовольствие.
— Спасибо, мадам.
Благодетельница замурлыкала еще отчетливей:
— Пожалуйста, дорогая. — И без всякого перехода:
— Феликс, укройте меня пледом и следите за комарами.
Весь остальной день был подчинен привычному распорядку. И только роза, оставленная у порога моей комнаты, делала его необычным. «От слишком навязчивого поклонника», — было написано на листке бумаги, обернутом вокруг колючего стебля.
Обиженный моей странной, непривычной грубостью Геннадий пригвоздил меня шипами розы к позорному столбу и исчез. Как в феврале, до апреля. Обидчивый, как девушка, философ.
Тамара Ивановна цвела букетом и пыталась выяснить, не связан ли мой смурной вид с исчезновением ее главного врага, и пыталась подлизаться куриной кулебякой.
Я отделывалась неопределенными жестами, но кулебяку съела.
Уложив мальчиков на послеобеденный отдых, я прошла к себе и позвонила домой.
* * *
Голос Симочки звучал театрально беспечно.
— У нас все в порядке, — щебетала сестра. Из трубки, как фон, доносилось бряканье посуды и шум воды. — Андрюша готовит, я сижу на кухне и руковожу. Маша-младшая стучит ножками и передает тебе привет.
— Сильно стучит? — обеспокоенно спросила я.
— Нет, нет, все как всегда. Бузит, шалит.
За спокойствие этой шалуньи я готова выть трубами Иерихона, развалить все подмосковные профилактории или, как Тамара Ивановна, взять в руки топор и поработать им во славу семейства. Преданность всегда была моей сильной стороной. Иногда добродетельные качества лишают людей невинности, любовь и преданность из этого порядка.
Подлого Дмитрия Максимовича я увидела только за ужином. Никаких угрызений совести за ним не наблюдалось.
Впрочем, бледность моего лица была им все же замечена.
— Ешьте, Марь Пална, побольше мяса.
Анемичность женщину не украшает. — Он ядовито стрельнул глазами в свою жену и засунул в рот половину бифштекса.
Вот и вся недолга. Прописали мне господа порошково-мясную диету, на том и успокоились.
Кстати, о порошках. Мадам Флора хвалила их не зря. Под мягким гомеопатическим действием я засыпала без мучений и угрызений совести, просыпалась с трезвой головой и массой энергии. С остальным было хуже. Несколько дней я провела в позе страуса — голова в песок, на ее месте то, чем не думают. Леонид не появлялся, не звонил.
Гуляя с детьми в парке, я провожала испуганным взглядом каждую машину, следующую по поместью от ворот к крыльцу, и каждый раз вздыхала с облегчением — не он.
А машин прибывало немало. В субботу господин Бурмистров широко отмечал собственное сорокалетие, и мадам Флора, оставив благотворительность, занималась подготовкой юбилея. Расписание праздника, меню, обязательный фейерверк, оркестр, наем рабсилы, заказ цветов и посуды и прочая, прочая, прочая. Все было на Флоре Анатольевне, немного на Тамаре Ивановне и совсем чуть-чуть на Феликсе.
Меня попросили лишь проверить, не переросли ли детки ботинки и смокинги и сумеют ли поразить гостей поздравительной речовкой. Спич я состряпала легко. Заменила «Аркадий Николаевич, дорогой папа» на «Дмитрий Максимович, дорогой папа» и перевела количество поздравляющих из единственного числа во множественное.
Не далее как три года назад один из прежних моих нанимателей отмечал подобный юбилей; текст был отработан и обкатан еще на двух юбилеях. Если же среди гостей попадется кто-либо из знакомых прежних хозяев, не думаю, что детский писк — это главное, что вынес гость с предыдущих юбилеев.
Чад воспринимают как милую, необходимую докуку.
Я была почти свободна и ждала. Надеялась, что Леонид одумался и оставил гадкую затею и меня в покое. Поза страуса очень удобна для подобных надежд.
Клюнули меня в четверг. Достали мою голову из песка, отряхнули уши и влили в них очередную порцию страха.
Во время послеобеденного отдыха детей, нисколько не стесняясь, Леонид зашел в мою комнату, прикрыл за собой дверь и, словно Командор перед донной Анной, застыл в центре.
Я отложила книгу, вскочила на ноги, потом опять села на кровать и приготовилась.
Молча Леонид побродил по комнате, выглянул в окно, полистал книгу. Каждое его движение, как насос, закачивало в спальню напряжение и жуть.
— Ну? — наконец произнес он. — Вы готовы?
— К чему? — проглотив ком в горле, спросила я.
— Какая у женщин короткая память, — вздохнул он и сел в кресло. — Как мотыльки-однодневки…
Ему нравился мой страх. Мой испуг возбуждал его и постепенно наполнял яростью.
Словно гончая по крови, он брал след раненого животного и окружал его кольцом собственной силы. «Бедная Ольга», — почему-то подумала я. Этот моральный садист получал почти физическое удовольствие от чужих страданий. Его ноздри трепетали, фильтруя флюиды ужаса, источаемого мной.
Он пил воздух, отравленный страхом, как гурман пьет вино.
— Ну? — повторил он. — Вы готовы?
— Да. Говорите код.
Леонид улыбнулся.
— Он прост, как все дурацкое в этом мире. День рождения близнецов плюс текущий день. — Леонид дал возможность жертве осмыслить сказанное и продолжил:
— Прощаюсь с вами до субботы. Ноутбук вы уничтожите в субботу, после шести. Украденная информация Диме понадобится на следующий день, так что уж расстарайтесь, голубушка…
После этих слов он встал, дошел до двери и, уже дотронувшись до ручки, развернулся:
— Надеюсь, вы прониклись серьезностью положения и не станете проявлять строптивость.
Я смогла только кивнуть.
* * *
Едва он вышел, я метнулась к окну и распахнула его настежь. Дышать воздухом комнаты, пропитанным его одеколоном и моим ужасом, было невозможно. Если б я могла, то выкинула бы вслед за запахом кресло, в котором он сидел, ковер, на котором он стоял, вытерла пыль, вымыла полы и повесилась в чистом.
Я ненавижу, когда на меня давят. С детства некрасивость поставила меня в оборонительную стойку и заставила соображать быстрее красавиц, сопротивляться успешнее милашек, отрезать себя от насмешек и любого проявления чужой воли.
Я никогда никому не подчинялась. Как та пружина, на которую давят, я распрямлялась и откидывала от себя неугодное пропорционально силе нажима.
Происходящее сейчас было невозможным, нереальным, абсурдным. И безвыходным.
* * *
Я заперла комнату на ключ, вышла в коридор и глазами нашла стальную дверь в темный кабинет. Единственную комнату дома без окон. В этой коробке со звукоизоляцией был рабочий кабинет сначала Максима Филипповича, потом Дмитрия Максимовича. Несколько раз хозяин получал факсы на испанском языке, просил помочь ему с переводом, и я хорошо знала обстановку кабинета, забитого оргтехникой и стеллажами деловых бумаг. Там стоял мягкий диван для отдыха, кресло для посетителей, журнальный столик. На огромном рабочем столе расположились два компьютера: один — подключенный к сети и Интернету, другой — ноутбук, работающий в автономном режиме. Небольшой плоский чемоданчик редко покидал кабинет, Дмитрий Максимович хранил в его памяти информацию для личного пользования.
Рядом с темным кабинетом находилась спальня бывшего покойного хозяина. После смерти отца Дмитрий Максимович не стал устраивать переезда и остался с семьей в правом крыле дома. А левое было почти пустым. Только моя комната, кабинет и гостевые спальни, в одну из которых перебирался хозяин после ссор с женой.
Железная дверь магнитом притягивала меня к себе. Осторожно ступая по коврам, я подошла ближе и остановилась у косяка, украшенного пультом с кнопками. «День рождения близнецов плюс текущий день», — вспомнила я. Мгновенно произведя вычисление, я набрала номер. В двери что-то приятно чмокнуло, и она начала открываться.
Испуганно ударив по стали рукой, я прикрыла дверь и прижалась к ней пылающим лбом.
— Кхм, — раздалось за моей спиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22