И если я рассуждаю правильно, то история с похищением развивалась спонтанно для Леонида, но спасала Флору.
Лучшая методика раскрытия преступления, постановка себя на место преступника.
Что бы сделала я?
Во-первых, удалила из дома тело и гувернантку. Это было сделано.
Во-вторых, уничтожила бы единственного сообщника, способного вывести на меня. Это также было сделано. Но как?
Положив на сковороду бифштексы, я села за стол и задумалась.
В гараже Леонид обмолвился о каких-то бумагах. И это было для него важным, так как единственные четкие фразы на пленке — это напоминание о бумагах и обещание передачи с морем цветов. Все остальное звучало неразборчиво, вскользь, между прочим. На чем в беседе делается акцент? На самом важном. Значит, документы Леню беспокоили.
Так, с этим разобрались. Я перевернула бифштексы и стала думать дальше.
Что мог требовать Леонид от Флоры? Что он заставлял ее подписать? Доверенность на управление делами? Вероятней всего. И как бы я поступила на месте Флоры?
Очень просто. Прежде чем отправиться на смертельно опасное свидание, любой ответственный товарищ заботится о наведении порядка в деловых бумагах. Как-то: доверенности на случай смерти и болезни, завещание и прочая, прочая, прочая. Флора заранее подписывает все бумаги на имя Леонида, дает ему ознакомиться с текстом (на листах должны сохраниться его отпечатки пальцев), сообщник рассчитывает обнаружить документы в доме «на видном месте» после помещения вдовы в больницу, но у мадам другие виды. Она берет бумаги с собой.
Итак, что происходит в том сарае. Судя по «подготовленной передаче», сообщники решили обезопасить мадам от подозрений и оставить в сарае рядом с телом мужа, избитой и чудом спасшейся.
Чушь несусветная. Если Леня попался на эту удочку, то он глупее, чем выглядел. Зачем он вообще туда поехал?!
А.., впрочем.., что ему оставалось?
Судя по публикациям, мадам выполняла требования похитителей — не обращаться в компетентные органы и привезти деньги лично. Но собственная служба безопасности? Анатолий Викторович, его тоже отнесли к «компетентным органам»? Он не мог не знать о выкупе.
Если только сбором денег не занимался сам Леонид. В полной тайне.
Тогда, следуя логике, как единственный посвященный, он должен был сопровождать мадам до места. Все-таки чемодан денег не фунт изюма, доллары присмотра требуют.
Итак, сопроводил даму с долларами. И стоит неподалеку, ждет, когда освобожденные родственники до него добредут. А их все нет и нет. Через какое-то время преданный Леня идет в сарай и видит жуткую картину — полтора трупа, один абсолютный, другой потенциальный. Вызов органов и «Скорой», и так далее и тому подобное.
* * *
Могла мадам так его обработать? Могла.
Никуда Леня не делся бы. Потому что кто-то должен был унести деньги, оставить на лице мадам следы побоев и для собственной безопасности истоптать место преступления своими следами.
Но сама госпожа Бурмистрова прекрасно понимала всю нелепость инсценировки.
Она взяла заранее подписанные бумаги с собой, изляпала их кровью и убила сообщника. И, судя по палате интенсивной терапии, не зря. Думаю, Леня душу отвел, отметелил родственницу с полной ответственностью.
Я вспомнила стоп-кадр из гаражной записи и передернулась, как от озноба. Уже тогда Леня предвкушал избиение Флоры.
Но какова женщина?! За несколько часов придумать новый план, заморочить голову сообщнику.., или план был подготовлен заранее.., как запасной вариант?
Интересно, чем Леонид бил Флору?
Думаю, не руками. Подставляя его, Флора действовала тонко и наверняка предупредила, что руки должны остаться без ссадин, «чистыми». Но вот успел ли Леня снять перчатки и дубину выбросить? Сомневаюсь, мадам должна была его опередить.
Я так отчетливо представила себе картину преступления, что чуть бифштексы не сожгла. «Тебе бы, Маша, романы писать, а не котлеты жарить», — обругала я себя умную и сосредоточилась на последнем вопросе. Какую роль во всем этом играл Феликс?
Секретарь выпадал из стройной композиции мемуаристки Флоры. Не было ему там места. У Леонида было. Миллион следов во всех местах, включая мою комнату, мои же показания, везде и всюду наследил уже покойный Леонид. Его отпечатки найдут на измазанной в крови доверенности, багажник его машины сохранит следы перевозки тела (если только ловкие ребята не инсценировали угон), Леня впишется везде, Флора об этом позаботится. А против нее останутся только косвенные улики и подозрения, но за это в тюрьму не сажают.
Я собрала в миску отходы и вышла из дома к мусорным кагатам.
На дорожке, с куском сыра в зубах, лежала крыса. Огромная, размером с кошку, она не успела даже прожевать отраву.
Ноги у меня подкосились, я присела на бордюр клумбы и уставилась на мертвого грызуна. А живое с детства воображение моментально подсунуло на место крысы другое тело. Мое собственное.
Когда я убирала трупик в пакет, меня вырвало. Приступы тошноты накатывали волнами, в голове шумело, но я завершила начатое — замотала крысу в три слоя полиэтилена и убрала в морозильный шкаф.
Кроме ужаса, новая жертва подарила мне догадку — скоро за мной приедут. Со смертью Леонида ничего не закончено. И я почти молила, чтобы на вилле появились кипрские полицейские с наручниками. А не убийца.
Я оставалась единственным живым человеком, способным дать объяснения.
Поздним вечером приехала Вера Филипповна Краснова. И буквально на пороге остановила собиравшуюся в аэропорт Зою Федоровну.
— Завтра утром вместе вылетим, — сказала Вера Филипповна. — А сегодня я тут у вас посижу. Отогреюсь, отойду.
Выглядевшая чуть более грузной, чем всегда, она посидела с внуками, перебирая ракушки и цветные камешки, пожалела укушенный палец и повела мальчиков в спальню.
Спустя короткое время из детской раздался мерный шелест густого баса Веры Филипповны. Двоюродная бабушка рассказывала близнецам какую-то грустную сказку.
Попадая под ее гипнотическую манеру повествования, я сидела в соседней комнате и боялась Серого Волка фиолетовым вечером. Закат окрасил мою келью в фантастические нереальные тона, золотистый шелк штор пылал кустом сирени, подделка под Рериха на стене открывалась окном в иные миры и звала спрятаться в розово-голубом.
Еще недавно я представляла себя мастером мозаики, сложившим из крошечных кусков абрис чужого замысла. Вокруг нескольких краеугольных камешков я выстроила стройную композицию, чудо логики.
Оказалось, узор лежал на песке. Я почти видела, как расползается основа и камешки тонут в зыбуне один за другим.
Едва Вера Филипповна переступила порог виллы, я попала под известное ощущение двоих — я знаю, что ты знаешь, что я знаю. Обычно ровная и приветливая мадам Краснова метнула в меня взгляд, полный такой ненависти, что сердце мое сжалось до размеров ячменного зерна и рухнуло в сухой песок, как в пепел.
Почему она здесь?! Нет, вернее, почему здесь она?!
Я вернулась в мир вопросов, судорожно подставляя на краеугольное место вопросительные знаки и ничего не получая в ответ.
Где я ошиблась?!
* * *
Вера Филипповна должна быть в Москве, Геннадий еще утром сказал, что похоронами занимается она. Пролететь сквозь сотни километров на двенадцать часов… зачем?!
У богатых свои причуды, но не настолько.
Ее приезд не прихоть, а цель, которой была я.
Меня преследовало отвратительное ощущение мишени на лбу. Если не пуля, то взгляд; если не приговор, то упрек. И я виновна.
Покаяться? Но в чем?!
Уголовный кодекс не карает за трусость.
Это суд совести. Самый страшный и реальный.
Я не верила, что старшая из клана Бурмистровых виновна в его разрушении. Значит, она судья.
Найдя объяснение ее ненависти, я перестала бояться смерти. Меня накажут, но не так сурово, как это сделаю я сама.
Бег зайца по полям остановился. И когда в мою комнату постучали, я с готовностью вскочила.
— Мария Павловна, — раздался голос Павла, — вас просят спуститься вниз.
Дамы сидели на террасе. Напротив Веры Филипповны стояло пустое кресло.
Какой антураж! Кровавый закат, и я на его фоне.
Истерзанные нервы выдавили из меня сухой смешок.
— Извините, это непроизвольно, — оправдалась я и села.
— У вас есть кассета с записью юбилея, — резко и недовольно начала Вера Филипповна, — она может понадобиться для следствия.
Ситуация требовала паузы, я кивнула и налила себе вина.
Из далекого детства гадкого утенка выплыла привычка противостоять давлению.
Я не терпела приказного тона и ощетинилась. Я ничего не могла с собой поделать, это во мне на уровне рефлексов. И с точки зрения разумности, привычно нашла оправдание метаморфозе — я слишком много претерпела от этого семейства, чтобы им доверять. Только что готовая к оправданиям, я встала в оборонительную позицию.
Более тонкая Зоя Федоровна поняла, что родственница взяла не правильный тон и я замкнулась. Мама Геннадия слишком долго жила в оторванности от интриг профилактория, не знала, что происходит, что уже произошло и чего ждать в дальнейшем.
— Верочка, Маша написала такое чудесное поздравление к празднику, — сказала она и всхлипнула.
Окаменевшая, словно надгробие, старшая из Бурмистровых, перевела взгляд с меня на закат и прошептала:
— Сколько крови…
— Да. — Зоя Федоровна проглотила слезы. — Флора на похоронах будет?
— Нет.
— Почему?
— Лицо разбито до неузнаваемости.
— Какой ужас, — прошептала Зоя Федоровна и отпила вина. — Бить женщину.., по лицу…
— Бейсбольной битой, — жестко добавила Вера Филипповна.
— Господи! Да как же он ее не убил?! — полувскрикнула-полувсхлипнула Зоя Федоровна.
— И я о том же.
Я решила вступить в разговор:
— Он заставлял ее подписать какой-то документ, а для этого нужна живая Флора.
Так ведь, Вера Филипповна?
Обе женщины удивленно посмотрели на меня. Одна примешала к удивлению испуг, другая — недоверие.
— Откуда такая осведомленность, Мария Павловна? — бросила Вера Филипповна.
Я пожала плечами:
— Из Интернета.
Она погладила ладонью плетеную ручку кресла:
— А вы умная девушка, Мария Павловна. Очень.
Комплимент звучал как оскорбление.
Унижение плебея, посягнувшего на равенство. Никогда раньше Вера Филипповна не позволяла себе такого тона ни с прислугой, ни с равными. Зря она так. Или ненависть поборола разум?
Тогда сделаем скидку. Иначе бесполезно все, и кто-то должен уступить.
— Зачем вы приехали, Вера Филипповна?
На какой-то момент мне показалось, что она с трудом удержалась от того, чтобы не выплеснуть мне в лицо бокал вина.
Зоя Федоровна недоуменно разглядывала нас и боялась сделать не правильный вывод.
— Что-то происходит, девочки? Или я…
— Или замолчи, или оставь нас, — оборвала ее тетушка Краснова и, словно последний штрих к портрету завзятой грубиянки, вставила в крепко стиснутые зубы папиросу «Беломор» и затянулась. — Ну? — выдохнула она вместе с дымом.
— Что «ну»?! — вспыхнула я.
— Как вы перенесли тело?
— Какое? — не удержалась Зоя Федоровна, но тут же осеклась, увидев, что родственница сжала руку в кулак.
— Тело могло исчезнуть только в то время, когда Геннадий спал на вашей кровати, обеспечивая вам алиби на полчаса. Позже вас видели в парке, недалеко от гаража…
— Нет, — спокойно перебила я. — Оно исчезло до того. Во время фейерверка.
— Ложь! — вскрикнула Вера Филипповна. — Охранник все время был на посту!
— Он врет, — по-прежнему спокойно проговорила я.
— Или вы?
Разговаривать с женщиной, летевшей сотни километров для обвинительной речи, тяжело. Несколько часов молчания и ненависти. Я с трудом срывала с нее шоры предубежденности.
— Охраннику двадцать пять лет, не более. Как вы думаете, такой молодой и резвый, он мог отвлечься, сходить ненадолго к лестнице и взглянуть на огни над парком? В саду гремели взрывы, полыхало пламя… — Вера Филипповна не ответила, и я продолжила:
— Это элементарная реакция.
— Которую вы вычислили, как сейчас, — не сдавалась она.
— Во время фейерверка я была в парке с детьми.
Она об этом знала, но упрямо не желала признать очевидное.
— У Леонида должен быть сообщник.
— Я?! Вера Филипповна, зачем вы приехали? Уличить меня или узнать правду?
— Чью?!
— Правда, она многолика, — устало согласилась я. — Но и ваши предположения не аксиома, исходное положение теории, в основе которой может лежать не логика.., а родственные отношения…
— Не уходите в слова! — перебила меня Краснова.
Она ослепла от ненависти. Но все же…
Вера Филипповна приехала на Кипр одна, значит, не была столь уверена, как хочет это показать.
— Вера Филипповна, у меня есть доказательства. Пройдемте в гостиную, я поставлю вам пленку с записью.
Краснова встала первой, за ней поднялась мало что понимающая Зоя Федоровна, и мы прошли к телевизору.
Я сходила за пленкой с гаражной записью, вставила ее в видеомагнитофон и молча села в кресло.
Ломая в пальцах пустую пачку из-под «Беломора», Вера Филипповна три раза прокрутила отрывок с Леонидом, потом долго молчала, не требуя разъяснений и комментариев. Я ей не мешала. Где-то за дверью шуршал дядя Паша, удаленный из комнаты, едва на экране замелькали первые кадры, но любопытство заставило парня подкрасться, и сквозь стеклянные витражи дверей он пытался хотя бы представить, о чем, собственно, идет речь в гостиной.
* * *
Наконец Вера Филипповна встала, вынула из видеомагнитофона кассету и положила ее в карман широкого белого пиджака.
— Пойдем, — бросила она и вышла на террасу.
Как и Зоя Федоровна, я послушно двинулась за ней следом.
Усаживаясь в кресло, госпожа Краснова вынула из складок одежды «Кэмел» и закурила.
«Сеанс „Грубиянка“ окончен, — усмехнулась я. — Далее будем беседовать цивилизованно».
— Леонид перекладывал тело? Из вашей машины в свою?
— Да.
— Тогда к чему эта демонстрация? Я и без того знала, что Диму убил он. Я знала, что вы не участвовали в этом непосредственно. Но вы ему помогали?
— Нет.
— Тогда как вы записали эту пленку, если не стояли в углу, зная, куда направлен объектив?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22