Обслужили супер, привезли быстро
Вскочила с места, впилась в меня своими глазами-колючками и даже побледнела.
– Ну и свисти… свистун, – сказала тихо, спокойно, а букетом так залепила в лицо, что у меня, кажется, и память отшибло. Когда пришел в себя, Маруси и след простыл…
Вот тебе и последний вечер!.. Вот и простились называется… Ну, что мне делать?.. Пойду в клуб. Маруся перекипит и наверняка туда прибежит.
Осторожно шагаю по тропинке, что через огороды ведет к клубу. Осматриваюсь: как бы на деда Мусия не нарваться… В вестибюле клуба замечаю высокую худую фигуру. Это мой дружок – Степан Левада. Повернулся он ко мне и смотрит, вроде впервые увидел. Ясно, сейчас что-то спросит: у него такая привычка.
– Что, поругались с Марусей? – задает Степан вопрос и подходит ко мне.
– Да так, – неопределенно отвечаю я. – Чи ты Маруси не знаешь? Зашипела, як шкварка, и все. Сейчас прибежит.
Говорю я так Степану, а сам смотрю на людей, идущих через вестибюль в зал. Над дверью захлебывается электрический звонок – оповещает, что собрание начинается. Собрание сегодня не простое: посвящено проводам новобранцев – значит, и мне посвящено и Степану. Но мне не до собрания. Придет Маруся или не придет?
Из зала вдруг выскочила Василинка Остапенкова. Увидела Степана, обрадовалась и тут же приняла строгий вид. Глядит на него, вроде бить собирается. А Степан на меня смотрит – боится без моего разрешения уходить к Василинке.
– Ну ладно, иди, – позволяю я ему. И Степан вместе с Василинкой убегают в зал.
Вижу, вслед за ними спешит через вестибюль Иван Твердохлеб. Я за деревянную колонну, в тень отступаю. Тем более, остановился Иван – шнурок на ботинке завязывает.
Вдруг Маруся влетела в вестибюль. Я к ней. А она сердито повела глазами и отвернулась. Остановилась возле Твердохлеба и сладеньким голоском здоровается с ним:
– Здравствуй, Иванушка!
– Да ты вроде уже поприветствовала меня сегодня, – отвечает Твердохлеб.
– Что-то не помню, – говорит Маруся. – А ты чего ищешь?
– Сердце, Марусенька, потерял, – Твердохлеб выпрямляется и так, дьявол, смотрит Марусе в глаза, что у меня даже кулаки зачесались.
– Да ну? – удивляется Маруся. – Так без сердца и ходишь? – и прикладывает к его груди руку. – А где твой значок парашютиста? – спрашивает.
Тут мне приходится еще глубже в тень ховаться.
– Внук бабки Горпины стянул, – говорит Иван. – А Максим выменял у него на свисток. Ты не видела Максима?
Я думал – Маруся сейчас укажет ему в мою сторону, а она даже не повернулась. Только презрительно бросила.
– Очень нужен мне этот свистун!..
– А кто тебе нужен, Марусенька? – спрашивает Твердохлеб и берет ее за руку.
А она не отнимает руку, нет, а кокетливо поводит плечами, лукаво смотрит на Ивана и отвечает:
– Мало ли гарных хлопцев в селе?..
Все ясно… Маруся с Иваном ушла в зал, а я прикипел к месту и весь огнем горю. Неужели Маруся могла в один вечер разлюбить Максима? Не верю!
Хоть и не чувствую под собой ног, иду в зал. Народу! Как галушек в миске! Вперед не протискиваюсь, а останавливаюсь у задней скамейки, на которой уселись рядом Маруся и Твердохлеб. Стараюсь прислушаться, что говорит с трибуны наш голова колхоза. Но слова его, точно горох от стенки, отскакивают от меня. Вижу, за столом президиума и мой батько, Кондрат Филиппович, сидит. Сидит и грозно в оркестровую яму, где расселись музыканты, смотрит. Он же у меня на скрипке играет и сельским струнным оркестром руководит.
– …Мы провожаем на службу в родную Советскую Армию наших лучших хлопцев!.. – дошли, наконец, до меня слова головы колхоза.
Вот это правильно. Но Маруся разве поймет? Даже не смотрит в мою сторону.
И вдруг по залу точно ветер прокатился. Голова колхоза на трибуне умолк. Все почему-то поворачиваются, смотрят на входную дверь. Поворачиваю голову и я… Ой, горе мое! Увидел я тетку Явдоху и ее сына Володьку. Полные корзины цветов несут в клуб. Это же для «артистов», о которых я наврал Явдохе, когда она меня в цветнике поймала!..
Что за день сегодня? Разве один человек сразу столько бед вынесет?
А народ переговаривается между собой:
– Вот тебе и Явдоха!..
– Это что? Новобранцам притащила?..
– А говорили – за грош повесится!
– Всем девчатам нос утерла!..
Кто-то захлопал в ладоши. Начал аплодировать и голова на трибуне. И весь зал точно с ума сошел: такие рукоплескания, аж окна звенят. Потом батька мой из-за стола президиума махнул рукой оркестру и грянул туш.
Явдоха и Володька пробираются к сцене, а я проталкиваюсь в обратную сторону. У выхода останавливаюсь. Что же будет дальше?
Вижу, Явдоха уже подает корзины голове колхоза и сама взбирается на сцену.
– Вот это по-нашему! – радостно говорит ей голова.
– А как же?! Мы порядок знаем, – отвечает Явдоха и, поставив корзины на стулья, усаживается за столом президиума.
Замолк, наконец, оркестр, и голова опять вышел на трибуну.
– Завтра уезжает от нас в пехоту, – продолжает он речь, – комсомолец Степан Левада!..
Люди опять начинают хлопать в ладоши, оркестр играет туш, а Степан, вижу, сидит рядом с Василинкой и не знает, что делать. Неловко ему, чудаку. Его со всех сторон толкают, заставляют подняться.
– Сюда! Сюда, Степан! – зовет голова и берет у Явдохи букет цветов.
Василинка толкнула Степана под ребра, и он поплелся к сцене.
«Что же будет делать Явдоха? – думаю себе. – Неужели сознательности у нее ни на грош?»
Вижу, шепчет она что-то на ухо голове.
– Какие артисты? – отвечает тот во весь голос. – Конечно, для хлопцев!
– Так побольше давай, чтоб не осталось! – говорит Явдоха и, сложив из двух букетов один, тоже подает Степану цветы.
Голова улыбается, аплодирует Явдохе. Небось сам удивляется, что такой отсталый элемент вдруг в сознание пришел. Аплодируют и в зале. А Явдоха важно раскланивается во все стороны и новую охапку цветов готовит. Это – для Трофима Яковенко, которого выкликал голова после Степана. Тут, вижу, Явдоха снова что-то шепчет ему на ухо. Председатель пожимает плечами и говорит:
– Зачем же их считать? – и на цветы указывает.
– И то правда, – соглашается Явдоха.
Дальше председатель объявляет:
– В пехоту идет комсомолец Максим Перепелица!.. Я, чтоб подальше от греха, выскальзываю в вестибюль и останавливаюсь у двери, прислушиваюсь. Аплодисменты не сказал бы чтоб сильные. А оркестр играет туш ничего, – видать, батька мой постарался.
– Максим Перепелица! – повысив голос, повторяет голова, когда оркестр и аплодисменты затихли.
Слышу, ему отвечает Явдоха:
– Максим уже свое получил, не беспокойся.
– Когда ж он успел? – удивляется голова.
– А когда ты до мэнэ его присылал.
– Я? Зачем?
Тут Явдоха, видать, недоброе учуяла и повысила голос:
– За цветами! Ай запамятовал? По два гривенника за штуку!
В зале вроде что-то треснуло и загремел стоголосый хохот. А я, чтоб не слышать его, кинулся на улицу.
Но не зря говорят, что беда одна не приходит. В дверях сталкиваюсь… с кем бы вы думаете? С дедом Мусием!.. Так и метнулся я в сторону, под лестницу, которая на галерку ведет. А дед посеменил в зал. Заметил я, что понес он с собой тыкву, чтоб ее корова съела! И от самых дверей заорал:
– Дозволь слово, голова!..
Вышел я уже не спеша на улицу, закурил папиросу и стою, точно чучело на огороде. А чего стою? Утекать надо. Осрамился же! Как пить дать – отберут теперь комсомольский билет у меня.
Но уйдешь разве? В зале же осталась Маруся! И еще Твердохлеба этого черти подбросили. Эх… Если сегодня не помирюсь с Марусей, значит точка. Ведь это последний вечер… Нет!.. Что-нибудь соображу! Надо вызвать ее, объяснить.
И только подумал это, как Маруся сама, без вызова моего, пулей вылетела из клуба.
– Коза смоленая! – слышу, кричит ей вслед дед Мусий.
Увидела меня Маруся, остановилась, сверкнула потемневшими глазами и… бац Максима по морде.
– Вот тебе оранжерея! – задыхаясь, шепчет она и тут же на другой моей щеке припечатывает руку. – Вот тебе гарбузы от Маруси!
Не успел я, как у нас говорят, облизаться, а Маруся исчезла, точно сквозняком ее сдуло. Но не такой Максим Перепелица! Догоню! Догоню и подставлю ей свою дурную голову. Пусть еще бьет, раз заслужил. Пусть бьет, только знает, что никто на белом свете крепче любить ее не будет, чем я.
Но побежать вслед за Марусей мне не удалось. Из клуба вырвалась толпа хлопчиков-подростков и в момент взяла меня в кольцо.
– Максим! Скорее! – кричит один.
– Не пускают!
– Решили не посылать! – галдят другие.
– Чего болтаете? – спрашиваю. – Кого не посылать?
– В армию решили не посылать тебя! – объясняют. Ну, это уж слишком! Даже зло взяло.
– Что?! – ору на ребят. – Меня в армию не брать? Прав таких не имеют! – и галопом в клуб.
А в клубе что делается – передать невозможно. Шум, крик, смех. Останавливаюсь в дверях, слушаю. Нужно же сориентироваться.
– Не пускать! – кричит дед Мусий и потрясает над головой тыквой.
От него не отстает Явдоха:
– Правильно! Не пускать!
– Пусть знает! – хохочет Микола Поцапай.
Вижу, объединились все мои противники. А сколько их еще голос не подает?! Ведь больше дюжины тыкв по селу развешано.
Из-за стола президиума поднимается мой батька.
– Это почему же не посылать?! – грозно спрашивает он у Мусия.
– А ты что, хочешь, чтоб он всю Яблонивку нашу там осрамил?! – сердито отвечает дед. – Писать прошение воинскому начальнику! Не место таким в армии!
– Товарищи! Позвольте! – вдруг раздался голос Ивана Твердохлеба. – Как это не пускать?
Я даже рот раскрыл от удивления: Иван вдруг мою сторону взял!..
– Пусть едет! – кричит Твердохлеб и проталкивается к выходу. – В армии из него человека сделают!
А-а, понимаю. Иван спешит вслед за Марусей и заодно старается меня из села выпихнуть, чтоб не мешал ему.
Слышу, тетка Явдоха на полную мощность свою тонкоголосую артиллерию в ход пускает:
– А чтоб ему язык отвалился! В такие убытки меня ввел, брехун! – и поспешно складывает в корзину оставшиеся цветы. – Нехай убирается из села!
– Недостоин! Честь солдатскую запятнает! – дед Мусий даже охрип от крика. – Он всех парубков опозорил! Гарбузов на ворота понавешал!
Я замечаю, что многие в зале хохочут, даже голова колхоза улыбается. Значит, не принимает всерьез болтовню Мусия да Явдохи. И решаюсь перейти в контратаку.
– Каких гарбузов? Кому?! – громко спрашиваю, не отходя от дверей. – Хлопцы, кто сегодня гарбуза получил? Прошу поднять руки!
Ага! Вижу – прячут хлопцы глаза, головы за соседей ховают. Никто не хочет сознаться.
– Вот видите! – с возмущением обращаюсь к Мусию. – Нет таких!
Дед онемел от изумления.
– Как нет?! – наконец, взвизгнул он. – Никто не получил? А я?.. Я получил гарбуза!
– А разве вы парубок? – с удивлением спрашиваю и, видя, что весь зал покатился со смеху, продвигаюсь от дверей метров на пять вперед. – А о вас, титко, – обращаюсь к Явдохе, – говорят, что вы спекулянтка! Так это ж брехня.
– А брехня, брехня, – соглашается Явдоха и спускается вместе с корзинами со сцены.
Опять хохочет зал. А дед Мусий не унимается:
– Не пускать поганца! Пусть дома сидит!
– Не имеете права! – ору ему через весь зал. Голова колхоза застучал карандашом по пустому графину, и, наконец, наступила тишина
Что ты там говоришь ? – спрашивает он, обращаясь ко мне. – Иди сюда, чтоб люди тебя видели.
– Мне и здесь неплохо.
Вдруг мой батька срывается с места, бьет кулаком по столу и кричит:
– Иди, стервец! Народ тебя требует!..
Что поделаешь? Раз отец приказывает – надо идти. Снимаю фуражку и плетусь по проходу между скамейками. По ступенькам взбираюсь на сцену.
– Ну, что ты хотел сказать? – спрашивает голова и насмешливо улыбается.
Не терплю я насмешек. Поэтому отвечаю сердито:
– Не имеете права нарушать конституцию!
– А мы не нарушаем, – говорит голова. – Помнишь, как в конституции сказано?
Конституцию я знаю и цитирую без запинки:
– Служба в армии – почетная обязанность каждого советского гражданина
– Вот видишь, почетная! – серьезно говорит мне голова. – А люди считают, что ты такого почета недостоин. Армия наша народная, и народ имеет право решать: посылать тебя на военную службу или не посылать.
– Не посылать! – орут какие-то дурни из зала и хохочут.
Им смех, а мне уже не до смеха. Вдруг правда – решат и не пустят меня в армию? Завтра голова колхоза позвонит по телефону в военкомат, и точка… Даже мурашки забегали по спине. С тревогой смотрю на голову, хочу что то сказать ему, но не могу. Не слушается язык, и в горле пересохло.
– Тов… товарищ голова. – еле выдавил я из себя.
А он отворачивается и улыбается.
– Батьку! – обращаюсь я к отцу. Он даже глаз не подымает
– Люди добрые! – с надеждой смотрю в зал. – За что?.. За что такое наказание?
А в зале тишина, слышно даже, как дед Мусий сопит в усы. Вижу, опустил голову Степан, блестят слезы на глазах у Василинки. На галерке онемели ребята.
– Я же комсомолец! – хватаюсь за последнюю соломинку.
– Выкинуть тебя из комсомола! – подпрыгнул на месте дед Мусий.
– Ну, были промашки, – оправдываюсь. – Глупости были… Так я ж исправлюсь! С места этого не сойти мне – исправлюсь! Клянусь вам, что в армии…
– Дурака будешь валять! – выкрикивает Микола, но тут же на него почему-то цыкает Мусий.
– Товарищ голова! – обращаюсь к президиуму. – Поверьте!.. Что хотите со мной делайте, только не…
– Ты людям, людям говори! – голова указывает на притихший зал.
Но как тут говорить, раз слезы душат меня?
– Никогда дурного обо мне не услышите, – уже шепотом произношу я и умолкаю.
С трудом поднимаю глаза и с надеждой смотрю на голову колхоза. Улыбается, замечаю
– Ну как, товарищи? – спрашивает он у собрания. – Поверим?
И вдруг собрание в один голос отвечает:
– Поверим!..
Только дед Мусий добавил:
– Сбрешет, пусть в село не возвращается. Выгоним!
Так и посчастливилось уехать мне на службу в армию. А вот с Марусей помириться так и не удалось.
НА ПОРОГЕ СЛУЖБЫ
Верно говорят: в дороге первую половину пути думаешь о местах, которые покинул, а вторую – о тех, куда едешь, о делах предстоящих, о встречах и заботах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
– Ну и свисти… свистун, – сказала тихо, спокойно, а букетом так залепила в лицо, что у меня, кажется, и память отшибло. Когда пришел в себя, Маруси и след простыл…
Вот тебе и последний вечер!.. Вот и простились называется… Ну, что мне делать?.. Пойду в клуб. Маруся перекипит и наверняка туда прибежит.
Осторожно шагаю по тропинке, что через огороды ведет к клубу. Осматриваюсь: как бы на деда Мусия не нарваться… В вестибюле клуба замечаю высокую худую фигуру. Это мой дружок – Степан Левада. Повернулся он ко мне и смотрит, вроде впервые увидел. Ясно, сейчас что-то спросит: у него такая привычка.
– Что, поругались с Марусей? – задает Степан вопрос и подходит ко мне.
– Да так, – неопределенно отвечаю я. – Чи ты Маруси не знаешь? Зашипела, як шкварка, и все. Сейчас прибежит.
Говорю я так Степану, а сам смотрю на людей, идущих через вестибюль в зал. Над дверью захлебывается электрический звонок – оповещает, что собрание начинается. Собрание сегодня не простое: посвящено проводам новобранцев – значит, и мне посвящено и Степану. Но мне не до собрания. Придет Маруся или не придет?
Из зала вдруг выскочила Василинка Остапенкова. Увидела Степана, обрадовалась и тут же приняла строгий вид. Глядит на него, вроде бить собирается. А Степан на меня смотрит – боится без моего разрешения уходить к Василинке.
– Ну ладно, иди, – позволяю я ему. И Степан вместе с Василинкой убегают в зал.
Вижу, вслед за ними спешит через вестибюль Иван Твердохлеб. Я за деревянную колонну, в тень отступаю. Тем более, остановился Иван – шнурок на ботинке завязывает.
Вдруг Маруся влетела в вестибюль. Я к ней. А она сердито повела глазами и отвернулась. Остановилась возле Твердохлеба и сладеньким голоском здоровается с ним:
– Здравствуй, Иванушка!
– Да ты вроде уже поприветствовала меня сегодня, – отвечает Твердохлеб.
– Что-то не помню, – говорит Маруся. – А ты чего ищешь?
– Сердце, Марусенька, потерял, – Твердохлеб выпрямляется и так, дьявол, смотрит Марусе в глаза, что у меня даже кулаки зачесались.
– Да ну? – удивляется Маруся. – Так без сердца и ходишь? – и прикладывает к его груди руку. – А где твой значок парашютиста? – спрашивает.
Тут мне приходится еще глубже в тень ховаться.
– Внук бабки Горпины стянул, – говорит Иван. – А Максим выменял у него на свисток. Ты не видела Максима?
Я думал – Маруся сейчас укажет ему в мою сторону, а она даже не повернулась. Только презрительно бросила.
– Очень нужен мне этот свистун!..
– А кто тебе нужен, Марусенька? – спрашивает Твердохлеб и берет ее за руку.
А она не отнимает руку, нет, а кокетливо поводит плечами, лукаво смотрит на Ивана и отвечает:
– Мало ли гарных хлопцев в селе?..
Все ясно… Маруся с Иваном ушла в зал, а я прикипел к месту и весь огнем горю. Неужели Маруся могла в один вечер разлюбить Максима? Не верю!
Хоть и не чувствую под собой ног, иду в зал. Народу! Как галушек в миске! Вперед не протискиваюсь, а останавливаюсь у задней скамейки, на которой уселись рядом Маруся и Твердохлеб. Стараюсь прислушаться, что говорит с трибуны наш голова колхоза. Но слова его, точно горох от стенки, отскакивают от меня. Вижу, за столом президиума и мой батько, Кондрат Филиппович, сидит. Сидит и грозно в оркестровую яму, где расселись музыканты, смотрит. Он же у меня на скрипке играет и сельским струнным оркестром руководит.
– …Мы провожаем на службу в родную Советскую Армию наших лучших хлопцев!.. – дошли, наконец, до меня слова головы колхоза.
Вот это правильно. Но Маруся разве поймет? Даже не смотрит в мою сторону.
И вдруг по залу точно ветер прокатился. Голова колхоза на трибуне умолк. Все почему-то поворачиваются, смотрят на входную дверь. Поворачиваю голову и я… Ой, горе мое! Увидел я тетку Явдоху и ее сына Володьку. Полные корзины цветов несут в клуб. Это же для «артистов», о которых я наврал Явдохе, когда она меня в цветнике поймала!..
Что за день сегодня? Разве один человек сразу столько бед вынесет?
А народ переговаривается между собой:
– Вот тебе и Явдоха!..
– Это что? Новобранцам притащила?..
– А говорили – за грош повесится!
– Всем девчатам нос утерла!..
Кто-то захлопал в ладоши. Начал аплодировать и голова на трибуне. И весь зал точно с ума сошел: такие рукоплескания, аж окна звенят. Потом батька мой из-за стола президиума махнул рукой оркестру и грянул туш.
Явдоха и Володька пробираются к сцене, а я проталкиваюсь в обратную сторону. У выхода останавливаюсь. Что же будет дальше?
Вижу, Явдоха уже подает корзины голове колхоза и сама взбирается на сцену.
– Вот это по-нашему! – радостно говорит ей голова.
– А как же?! Мы порядок знаем, – отвечает Явдоха и, поставив корзины на стулья, усаживается за столом президиума.
Замолк, наконец, оркестр, и голова опять вышел на трибуну.
– Завтра уезжает от нас в пехоту, – продолжает он речь, – комсомолец Степан Левада!..
Люди опять начинают хлопать в ладоши, оркестр играет туш, а Степан, вижу, сидит рядом с Василинкой и не знает, что делать. Неловко ему, чудаку. Его со всех сторон толкают, заставляют подняться.
– Сюда! Сюда, Степан! – зовет голова и берет у Явдохи букет цветов.
Василинка толкнула Степана под ребра, и он поплелся к сцене.
«Что же будет делать Явдоха? – думаю себе. – Неужели сознательности у нее ни на грош?»
Вижу, шепчет она что-то на ухо голове.
– Какие артисты? – отвечает тот во весь голос. – Конечно, для хлопцев!
– Так побольше давай, чтоб не осталось! – говорит Явдоха и, сложив из двух букетов один, тоже подает Степану цветы.
Голова улыбается, аплодирует Явдохе. Небось сам удивляется, что такой отсталый элемент вдруг в сознание пришел. Аплодируют и в зале. А Явдоха важно раскланивается во все стороны и новую охапку цветов готовит. Это – для Трофима Яковенко, которого выкликал голова после Степана. Тут, вижу, Явдоха снова что-то шепчет ему на ухо. Председатель пожимает плечами и говорит:
– Зачем же их считать? – и на цветы указывает.
– И то правда, – соглашается Явдоха.
Дальше председатель объявляет:
– В пехоту идет комсомолец Максим Перепелица!.. Я, чтоб подальше от греха, выскальзываю в вестибюль и останавливаюсь у двери, прислушиваюсь. Аплодисменты не сказал бы чтоб сильные. А оркестр играет туш ничего, – видать, батька мой постарался.
– Максим Перепелица! – повысив голос, повторяет голова, когда оркестр и аплодисменты затихли.
Слышу, ему отвечает Явдоха:
– Максим уже свое получил, не беспокойся.
– Когда ж он успел? – удивляется голова.
– А когда ты до мэнэ его присылал.
– Я? Зачем?
Тут Явдоха, видать, недоброе учуяла и повысила голос:
– За цветами! Ай запамятовал? По два гривенника за штуку!
В зале вроде что-то треснуло и загремел стоголосый хохот. А я, чтоб не слышать его, кинулся на улицу.
Но не зря говорят, что беда одна не приходит. В дверях сталкиваюсь… с кем бы вы думаете? С дедом Мусием!.. Так и метнулся я в сторону, под лестницу, которая на галерку ведет. А дед посеменил в зал. Заметил я, что понес он с собой тыкву, чтоб ее корова съела! И от самых дверей заорал:
– Дозволь слово, голова!..
Вышел я уже не спеша на улицу, закурил папиросу и стою, точно чучело на огороде. А чего стою? Утекать надо. Осрамился же! Как пить дать – отберут теперь комсомольский билет у меня.
Но уйдешь разве? В зале же осталась Маруся! И еще Твердохлеба этого черти подбросили. Эх… Если сегодня не помирюсь с Марусей, значит точка. Ведь это последний вечер… Нет!.. Что-нибудь соображу! Надо вызвать ее, объяснить.
И только подумал это, как Маруся сама, без вызова моего, пулей вылетела из клуба.
– Коза смоленая! – слышу, кричит ей вслед дед Мусий.
Увидела меня Маруся, остановилась, сверкнула потемневшими глазами и… бац Максима по морде.
– Вот тебе оранжерея! – задыхаясь, шепчет она и тут же на другой моей щеке припечатывает руку. – Вот тебе гарбузы от Маруси!
Не успел я, как у нас говорят, облизаться, а Маруся исчезла, точно сквозняком ее сдуло. Но не такой Максим Перепелица! Догоню! Догоню и подставлю ей свою дурную голову. Пусть еще бьет, раз заслужил. Пусть бьет, только знает, что никто на белом свете крепче любить ее не будет, чем я.
Но побежать вслед за Марусей мне не удалось. Из клуба вырвалась толпа хлопчиков-подростков и в момент взяла меня в кольцо.
– Максим! Скорее! – кричит один.
– Не пускают!
– Решили не посылать! – галдят другие.
– Чего болтаете? – спрашиваю. – Кого не посылать?
– В армию решили не посылать тебя! – объясняют. Ну, это уж слишком! Даже зло взяло.
– Что?! – ору на ребят. – Меня в армию не брать? Прав таких не имеют! – и галопом в клуб.
А в клубе что делается – передать невозможно. Шум, крик, смех. Останавливаюсь в дверях, слушаю. Нужно же сориентироваться.
– Не пускать! – кричит дед Мусий и потрясает над головой тыквой.
От него не отстает Явдоха:
– Правильно! Не пускать!
– Пусть знает! – хохочет Микола Поцапай.
Вижу, объединились все мои противники. А сколько их еще голос не подает?! Ведь больше дюжины тыкв по селу развешано.
Из-за стола президиума поднимается мой батька.
– Это почему же не посылать?! – грозно спрашивает он у Мусия.
– А ты что, хочешь, чтоб он всю Яблонивку нашу там осрамил?! – сердито отвечает дед. – Писать прошение воинскому начальнику! Не место таким в армии!
– Товарищи! Позвольте! – вдруг раздался голос Ивана Твердохлеба. – Как это не пускать?
Я даже рот раскрыл от удивления: Иван вдруг мою сторону взял!..
– Пусть едет! – кричит Твердохлеб и проталкивается к выходу. – В армии из него человека сделают!
А-а, понимаю. Иван спешит вслед за Марусей и заодно старается меня из села выпихнуть, чтоб не мешал ему.
Слышу, тетка Явдоха на полную мощность свою тонкоголосую артиллерию в ход пускает:
– А чтоб ему язык отвалился! В такие убытки меня ввел, брехун! – и поспешно складывает в корзину оставшиеся цветы. – Нехай убирается из села!
– Недостоин! Честь солдатскую запятнает! – дед Мусий даже охрип от крика. – Он всех парубков опозорил! Гарбузов на ворота понавешал!
Я замечаю, что многие в зале хохочут, даже голова колхоза улыбается. Значит, не принимает всерьез болтовню Мусия да Явдохи. И решаюсь перейти в контратаку.
– Каких гарбузов? Кому?! – громко спрашиваю, не отходя от дверей. – Хлопцы, кто сегодня гарбуза получил? Прошу поднять руки!
Ага! Вижу – прячут хлопцы глаза, головы за соседей ховают. Никто не хочет сознаться.
– Вот видите! – с возмущением обращаюсь к Мусию. – Нет таких!
Дед онемел от изумления.
– Как нет?! – наконец, взвизгнул он. – Никто не получил? А я?.. Я получил гарбуза!
– А разве вы парубок? – с удивлением спрашиваю и, видя, что весь зал покатился со смеху, продвигаюсь от дверей метров на пять вперед. – А о вас, титко, – обращаюсь к Явдохе, – говорят, что вы спекулянтка! Так это ж брехня.
– А брехня, брехня, – соглашается Явдоха и спускается вместе с корзинами со сцены.
Опять хохочет зал. А дед Мусий не унимается:
– Не пускать поганца! Пусть дома сидит!
– Не имеете права! – ору ему через весь зал. Голова колхоза застучал карандашом по пустому графину, и, наконец, наступила тишина
Что ты там говоришь ? – спрашивает он, обращаясь ко мне. – Иди сюда, чтоб люди тебя видели.
– Мне и здесь неплохо.
Вдруг мой батька срывается с места, бьет кулаком по столу и кричит:
– Иди, стервец! Народ тебя требует!..
Что поделаешь? Раз отец приказывает – надо идти. Снимаю фуражку и плетусь по проходу между скамейками. По ступенькам взбираюсь на сцену.
– Ну, что ты хотел сказать? – спрашивает голова и насмешливо улыбается.
Не терплю я насмешек. Поэтому отвечаю сердито:
– Не имеете права нарушать конституцию!
– А мы не нарушаем, – говорит голова. – Помнишь, как в конституции сказано?
Конституцию я знаю и цитирую без запинки:
– Служба в армии – почетная обязанность каждого советского гражданина
– Вот видишь, почетная! – серьезно говорит мне голова. – А люди считают, что ты такого почета недостоин. Армия наша народная, и народ имеет право решать: посылать тебя на военную службу или не посылать.
– Не посылать! – орут какие-то дурни из зала и хохочут.
Им смех, а мне уже не до смеха. Вдруг правда – решат и не пустят меня в армию? Завтра голова колхоза позвонит по телефону в военкомат, и точка… Даже мурашки забегали по спине. С тревогой смотрю на голову, хочу что то сказать ему, но не могу. Не слушается язык, и в горле пересохло.
– Тов… товарищ голова. – еле выдавил я из себя.
А он отворачивается и улыбается.
– Батьку! – обращаюсь я к отцу. Он даже глаз не подымает
– Люди добрые! – с надеждой смотрю в зал. – За что?.. За что такое наказание?
А в зале тишина, слышно даже, как дед Мусий сопит в усы. Вижу, опустил голову Степан, блестят слезы на глазах у Василинки. На галерке онемели ребята.
– Я же комсомолец! – хватаюсь за последнюю соломинку.
– Выкинуть тебя из комсомола! – подпрыгнул на месте дед Мусий.
– Ну, были промашки, – оправдываюсь. – Глупости были… Так я ж исправлюсь! С места этого не сойти мне – исправлюсь! Клянусь вам, что в армии…
– Дурака будешь валять! – выкрикивает Микола, но тут же на него почему-то цыкает Мусий.
– Товарищ голова! – обращаюсь к президиуму. – Поверьте!.. Что хотите со мной делайте, только не…
– Ты людям, людям говори! – голова указывает на притихший зал.
Но как тут говорить, раз слезы душат меня?
– Никогда дурного обо мне не услышите, – уже шепотом произношу я и умолкаю.
С трудом поднимаю глаза и с надеждой смотрю на голову колхоза. Улыбается, замечаю
– Ну как, товарищи? – спрашивает он у собрания. – Поверим?
И вдруг собрание в один голос отвечает:
– Поверим!..
Только дед Мусий добавил:
– Сбрешет, пусть в село не возвращается. Выгоним!
Так и посчастливилось уехать мне на службу в армию. А вот с Марусей помириться так и не удалось.
НА ПОРОГЕ СЛУЖБЫ
Верно говорят: в дороге первую половину пути думаешь о местах, которые покинул, а вторую – о тех, куда едешь, о делах предстоящих, о встречах и заботах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26