Нападки практически прекращены[ ADAP. Serie D. Band VIII. S. 10.

].По-своему размышляла в связи с договором другая часть советского общества, преимущественно интеллигенция. Ее настроения выразил в своих воспоминаниях Константин Симонов. Он рассказывает: пакт с немцами, приезд Риббентропа в Москву и все с этим связанное «психологически, особенно после всего, что произошло в Испании, после открытой схватки с фашизмом, которая была там, тряхануло меня так же, как и моих сверстников, – многих, наверное, довольно сильно. Что-то тут невозможно было понять чувствами. Может быть, умом – да, а чувствами – нет. Что-то перевернулось и в окружающем нас мире, и в нас самих. Вроде бы мы стали кем-то не тем, чем были; вроде бы нам надо было продолжать жить с другим самоощущением после этого пакта»[ Симонов К. Указ. соч. С. 78.

].Симонов находился в то время на Халхин-Голе и, естественно, ощущал, что вместе с этим пактом отодвинулась опасность удара в спину, с Запада, со стороны Германии – союзницы Японии. «И вот, – пишет он, – вдруг наступила странная, неожиданная, оглушающая своей новизной эра предстоящего относительного спокойствия: был заключен пакт о ненападении – с кем? – с фашистской Германией»[ Там же. С. 79.

].При оценке советско-германского договора резкое размежевание произошло в коммунистических партиях многих стран. Несмотря на некоторые сомнения, большинство из них по предложению Коминтерна все же выступило с одобрением этого договора. Однако коммунистические партии, мировая общественность не были информированы в полной мере ни об обстоятельствах, вызвавших появление этого договора, особенно договора о дружбе и границе, заключенного между СССР и Германией 28 сентября 1939 г., ни о секретных протоколах к этим договорам. Им не были известны подлинные причины тех территориальных изменений, которые произошли в результате принятия этих документов. Вот почему в первые дни войны коммунистические партии действовали в духе решений VII конгресса Коминтерна. Они резко критиковали агрессивный характер фашизма, выступали за коллективную безопасность, разоблачали национальных предателей, защищали национальную независимость своих стран. Затем, следуя требованиям Исполкома Коминтерна, они безоговорочно одобрили договор СССР с Германией. Но значительная часть активистов колебалась. Некоторые же руководящие деятели компартий США, Великобритании, Германии решительно выступили против сговора с Гитлером, за что были отстранены от руководства партиями или исключены из их рядов. В ряде компартий сомнения и негативное отношение к договору, отмеченные в первые дни после его заключения, постоянно уступали место новой волне просоветских настроений и доверия к ВКП(б)[ Применительно, в частности, к Чехословакии подробно см.: Марьина В. В. Чешское общество о советско-германским пакте 1939 г. и начале второй мировой войны//Вопросы истории. 1990. № 7. С. 18–31.

].Видный деятель Французской коммунистической партии (ФКП) и французского Сопротивления Шарль Тийон в своих воспоминаниях рассказывал, что советско-германский договор вызвал «панику» у некоторых руководителей ФКП и депутатов Национального собрания от коммунистической партии. Они не поняли, что договор «был только тактическим и временным соглашением между двумя государствами, антагонистическими по своей природе». Однако, уточняет автор, то, что стало ясно после войны, в 1940 г. было труднообъяснимым. «Партия подвергалась тогда жесткому давлению догматизма, в особенности если речь шла о том, что исходило от Сталина, в ту пору, когда о методах его руководства и о режиме личной власти ничего не было известно»[ Новый мир. 1965. № 12. С. 101.

].Участник антифашистского движения и ветеран компартии Болгарии Ганчо Ганев рассказывал: болгарских коммунистов беспокоила опасность того, что Англия и Франция вместе с Германией могут выступить против Советского Союза. Поэтому коммунисты полагали, что советско-германский договор блокировал эту возможность. Это был тактический ход советского руководства, стремившегося отодвинуть начало войны[ См.: Проблемы мира и социализма. 1989. № 11. С. 87.

].«Когда было заключено соглашение о ненападении между Советским Союзом и Германией, – вспоминал в 1975 г. И. Броз Тито, – я находился в Москве. У нас тогда была встреча всех секретариатов в Коминтерне, на которой мы дискутировали о том, что в такой обстановке следовало бы предпринять. Мы, разумеется, считали, что это тактика Советского Союза с целью как можно больше выиграть во времени. Я верю, что и сам Сталин думал, что такую опасность можно на определенное время устранить, пока Советский Союз лучше подготовится и упрочит свои ряды. К сожалению, оказалось, что это была иллюзия. Фашистам нельзя было верить».Подготовка и заключение договора вызвали на первых порах неоднозначную оценку и среди союзников Германии. Так, итальянский военный атташе в Токио сообщал 23 августа 1939 г., что предстоящее заключение договора «вызвало в Японии глубокое возмущение против Германии. Это означает, как было сказано военному атташе, предательство германо-японской дружбы и идеи антикоминтерновского пакта, тем более что Японию даже не уведомили заблаговременно о таких планах»[ Год кризиса 1938–1939. Т. 2. С. 315.

].На следующий день после заключения договора аналогичную информацию прислал в Москву и советский временный поверенный в делах в Токио Н. И. Генералов. Он писал: «Известие о заключении пакта о ненападении между СССР и Германией произвело здесь ошеломляющее впечатление, приведя в явную растерянность особенно военщину и фашистский лагерь»[ Там же. С. 322.

]. Далее сообщалось, что в японской печати идет обсуждение возможности заключения подобного договора между СССР и Японией, в чем, как утверждалось, Риббентроп перед отъездом в Москву убеждал японского посла в Берлине Осима. Японский кабинет во главе с К. Хиранума, являвшийся сторонником жесткой политики в отношении Советского Союза, 28 августа 1939 г. подал в отставку. Премьер при этом заявил, что советско-германский договор делает необходимой совершенно новую внешнеполитическую ориентацию Японии[ См. там же. С. 322, 405.

].Правительство Муссолини также высказало свое недоумение этим беспрецедентным шагом Германии, который мог ослабить германо-итальянский союз. Но после соответствующих разъяснений Гитлера и Риббентропа в Риме было установлено спокойствие. Так, в письме к Муссолини от 25 августа 1939 г. фюрер сообщал: «Могу сказать вам, дуче, что благодаря этим соглашениям гарантируется благожелательное отношение России на случай любого конфликта и то, что уже более не существует возможности участия в подобном конфликте Румынии!.. Румыния уже не находится в положении, когда она могла бы принять участие в выступлении против Оси!..» Благодаря переговорам с СССР, писал Гитлер, возникла ситуация, которая «должна принести Оси величайший из возможных выигрышей»[ ADAP. Serie D. Band VII. S. 236.

].В Англии, Франции и США представители правительств обвиняли Советский Союз в срыве тройственных переговоров и в поощрении Гитлера. Однако некоторые политические деятели из оппозиции и просоветски настроенная часть интеллигенции одобряла договор СССР и Германии, считая его шагом на пути предотвращения войны. К таким деятелям относился и известный английский писатель Бернард Шоу. При всех обстоятельствах он защищал внешнюю и внутреннюю политику Сталина в 30-е годы, за что Троцкий в 1940 г. назвал его «неутомимым паладином Кремля»[ Троцкий Л.Д. Портреты. С. 86–87.

].Позиция Китая была изложена в беседе с заместителем наркома иностранных дел СССР С. А. Лозовским специального полномочного посла Сунь Фо, состоявшейся в Москве 27 августа 1939 г. Посол сообщил, что недовольство Японии договором означает несомненный выигрыш для Китая. Но вместе с тем он выразил беспокойство по поводу слухов о возможном заключении пакта о ненападении между СССР и Японией и соглашении между Японией и Англией, что привело бы к ослаблению помощи СССР Китаю[ См.: Год кризиса 1938–1939. Т. 2. С. 333.

].Настроение, царившее в Финляндии, Эстонии и других странах Прибалтики после подписания советско-германского договора, было отражено в донесении германского посла в Хельсинки В. Блюхера. Он писал, что пакт здесь воспринимается как гарант мира в бассейне Балтийского моря. Но в правительственных кругах опасаются, что Германия может предоставить России свободу рук в этом регионе и цена за этот пакт будет оплачена из кармана Прибалтийских государств. Не исключено, как пророчески заявили послу в министерстве иностранных дел Финляндии, что Россия позже, прикрывшись пактом, выступит против стран этого региона[ Cм.: ADAP. Serie D. Band VII. S. 184, 242.

].Далеко не однозначно выражало свое отношение к договору население Германии. Как отметил в служебном дневнике 24 августа временный поверенный в делах СССР в Германии Н. В. Иванов, «звонки в полпредство не прекращаются, начали поступать различные письма и с угрозами, и выражающие чувство радости, и «возмущенные» от так называемых «обманутых коммунистов»[ Год кризиса 1938–1939. Т. 2. C.323.

].Хотя автор берет слова «обманутые коммунисты» в кавычки, многие немецкие коммунисты действительно почувствовали себя обманутыми. С одной стороны, они были рады, что Германия устанавливает хорошие отношения с Советским Союзом, за что они постоянно выступали. С другой же стороны, в заключенном договоре они усмотрели усиление позиции Гитлера и его партии, что осложнит деятельность коммунистов и других левых сил.Договор о ненападении готовился советской стороной в строжайшем секрете. О нем не знали даже некоторые члены Политбюро ЦК партии. Аппарат Наркомата иностранных дел СССР принимал весьма скромное участие в его подготовке. МИД Германии также потребовал, чтобы все его сотрудники, имевшие отношение к секретному протоколу 23 августа, дали письменное обязательство о неразглашении каких-либо сведений об этом документе[ Cм.: ADAP. Serie D.Band VII. S. 264–265.

]. Между тем текст этого протокола благодаря агентуре стал известен на Западе уже через несколько часов после его заключения. Например, газета «Дейли экспресс» сообщила о нем 26 августа 1939 г. Правда, телеграфное агентство Германии опровергло эти сведения.Чем же была вызвана столь строгая засекреченность этого документа, который, если верить утверждению его авторов, должен был служить делу мира, а не войны? Не тем ли, что «мира» для своих стран партнеры по советско-германским переговорам стремились добиться такими средствами и такой ценой, которые не вытекали из интересов их народов, а сами соглашения являлись нарушением элементарных норм международного права, если не сказать более определенно – были преступными актами? Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить, что, подписывая договор, советская сторона доподлинно знала: агрессия Германии против Польши – дело нескольких дней.Следует вообще отметить, что в своей закулисной игре правительства обеих стран придавали польской карте решающее значение. Сталин и Молотов пошли на переговоры, заведомо зная, что их партнером является потенциальный агрессор, которому они обязались содействовать. Разве это не дает основания квалифицировать данный документ как союзнический договор?Выступая на сессии Верховного Совета СССР 31 августа 1939 г., Молотов высказал недовольство теми критиками советско-германского договора, которые отмечали отсутствие в нем пункта о возможной денонсации договора. «Но при этом почему-то забывают, – говорил он, – что такого пункта и такой оговорки нет ни в польско-германском договоре о ненападении, подписанном в 1934 году и аннулированном Германией в 1939 году вопреки желанию Польши, ни в англо-германской декларации о ненападении, подписанной всего несколько месяцев тому назад. Спрашивается, почему СССР не может позволить себе того, что давно уже позволили себе и Польша, и Англия?»[ Известия. 1939. 1 сентября.

]. Однако на заданный Молотовым вопрос можно поставить контрвопрос: почему отсутствие в советско-германском договоре такого крайне важного для СССР пункта, как возможность его аннулирования, должно обязательно обосновываться отсутствием такового в других договорах, заключенных Германией?Действительно, в предыдущие годы как СССР, так и Германия имели богатый опыт заключения пактов о ненападении с другими странами. В период между двумя мировыми войнами ими было подписано 15 таких документов. Но в большинстве из них, особенно заключенных в период с 1925 по 1933 год, содержались обязательства о соблюдении нейтралитета при конфликтах одной из сторон с третьими странами и предусматривалась возможность денонсации пакта.Еще в июне 1939 г., как упоминалось выше, советское руководство располагало достоверной агентурной информацией о планах Германии на последующие месяцы. Так, ему стало известно, что в конце августа – начале сентября Гитлер намеревался уничтожить польское государство и если дело дойдет до войны, то вермахт «будет действовать жестоко и беспощадно, хуже гуннов». Из этих высказываний советника бюро МИД Германии П. Клейста, полученных вскоре в Москве, также вытекало, что ни Гитлер, ни Риббентроп не верили, что СССР примет участие в войне Англии и Франции против Германии. «Это мнение выработалось у руководства рейха, – говорил Клейст, – не только ходом англо-франко-русских переговоров, но и прежде всего поведением за последнее время Москвы по отношению к Берлину. Москва дала нам понять, что она хочет вести с нами переговоры, что она не заинтересована в конфликте с Германией и что она не заинтересована также в том, чтобы сражаться за Англию и Францию»[ ЦГАСА, ф. 33987, оп. 3, д. 1237, л. 379.

].Сам Молотов в одном из инструктивных писем советскому послу в Лондоне И. М. Майскому указывал, что никакое ответственное правительство не будет заключать договор с правительством, готовящим нападение на третью страну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57