Фарбелоу настаивал, что их непременно следует чистить: по его
словам, они наверняка созрели в навозной куче.
- Он что, делает всю эту еду из ничего? - спросил Джеффри. - Или она
все-таки откуда-то берется? Утром я вскипятил немного воды в шлеме, а
когда хотел повесить его обратно, то там уже появился другой. Он
действительно вот так прямо взял и сделал эту башню одним махом?
- Я понятия не имею, как он все это делает. Башня появилась ночью, и
он убрал мой домик, но я уговорил вернуть его, так как в нем находился
наркотик. Мне кажется, что все это копии чего-то: некоторые предметы
выглядят так, как будто ими пользовались, и одежда, похоже, принадлежала
вполне реальным людям. И с едой, я думаю, то же самое. Порой эти большие
торты выглядят так, словно их пекли к какому-то конкретному случаю. Иногда
мне приходит в голову, что это даже и не копии, а настоящие предметы,
которые он взял да и перенес во времени.
- Тогда почему здесь нет ни одной живой души кроме нас? -
полюбопытствовала Салли.
- Трудно без общества, правда? Я задавал ему этот вопрос, когда еще
мог с ним разговаривать... Он ответил что-то на тему "естественности". Мне
кажется, он имел в виду, что делать с людьми то, что он творит с башней
или едой каким-то образом неправильно... это против природы. Наверно,
поэтому он и позволяет еде портиться. Но с ним теперь так трудно, и он так
раздражается, когда мне приходится лезть в словарь, и все совсем не так,
как мне хотелось...
- Я могла бы вам помочь, - предложила Салли. - Я бы говорила по
латыни все, что вы мне скажете.
Старичок аптекарь, под конец своей маленькой речи начавший хлюпать
носом, уже открыл было рот, чтобы сказать "нет", но вместо этого тяжело
вздохнул и, словно только осознав, что именно предлагает ему девочка,
уставился на нее. Казалось, он вот-вот заплачет. Потом он снова тяжело
вздохнул и покачал головой.
- Слишком поздно, - прошептал он. - Слишком поздно... Если бы ты
появилась здесь четыре года тому назад. Тогда еще возможно... Но теперь
ему уже ничего не объяснишь. А даже если тебе это и удастся, то синдром
отвыкания...
- Вчера вы о нем уже упоминали, - прервал его Джеффри. - Но что это
значит?
- Ну, видите ли... не знаю даже, насколько это уместно... что скажут
ваши родители... ах, вы же сироты, извините меня, ради Бога! Нет, так у
меня ничего не выйдет...
Молчание. Затем Фарбелоу расправил плечи и заговорил совсем другим,
сухим, размеренным голосом, словно учитель, ведущий скучный-прескучный
урок:
- Некоторые наркотики обладают способностью вызывать устойчивую
привычку к их потреблению. Это означает не только то, что пользующиеся ими
люди любят их употреблять, но и то, что наркотик начинает нравиться всему
организму такого человека. Каждый мускул, каждая клеточка кричит от боли,
если не получает привычной дозы. Отсюда и выражения "ломка", или "синдром
отвыкания". Наркоман, лишенный наркотика, становится совершенно
невменяемым. Он часто впадает в безумную ярость... А если он будет
обладать мощью, как у него...
Голос Фарбелоу вновь стал нормальным.
- Все это я рассказываю, разумеется, не из собственного опыта, а по
данным литературы. Сам я никогда не принимал никаких наркотиков.
Фармацевтическое Общество проявляло особую строгость в этом вопросе, а моя
покойная жена... Бог ты мой! Теперь мне кажется, я совершил огромную
глупость, но я хотел сделать как лучше, честное слово, и сейчас я уже не
могу остановиться. Это было бы слишком опасно. Я знаю... особенно если он
так и не сможет понять, что с ним происходит.
- Может, мне попробовать ему все объяснить? - спросила Салли.
- Наверно, следует попытаться. Должен признаться, мне этого очень не
хочется, но другого выхода у нас нет... Ну, вот...
Он пошмыгал носом и уткнулся в свой кубок.
- Если мы хотим идти, это надо делать сейчас, - наконец решил
Фарбелоу. - Именно сейчас его состояние - лучше не бывает. Он удовлетворен
той дозой, которую я ему вколол, но еще не успел раствориться в своих
снах. Если нам повезет, мы сможем даже попасть в промежуток ясного
сознания... Впрочем, он все равно реагирует не так, как остальные люди.
Пойдемте, чего откладывать. Джеффри, ты покрутишь нам этот проклятый
ворот? Только вот еще что: спустимся мы с Салли, а ты останешься наверху.
Ты должен пообещать не идти за нами. Я ведь знаю, какой любопытной бывает
молодежь. Я полагаюсь на твое честное слово.
- Я обещаю, - сказал Джеффри.
Крутить ворот оказалось куда труднее, чем мальчик мог себе
представить. В деревянных колесах и осях, очевидно, было очень большое
трение, и Джеффри мог только поражаться силе воли Фарбелоу, заставлявшего
свое старческое тело раз за разом совершать эту, несомненно, непосильную
для него работу. Джеффри крутил и крутил, и наконец огромная каменная
плита поднялась. В черноте провала Джеффри увидел начало лестницы.
- Здесь довольно круто, - предупредил Фарбелоу. - Я покажу дорогу.
Через миг они с Салли скрылись во мраке.

Джеффри болтался вокруг колодца, пока не пришел Мэддокс. Пони, словно
зная, куда подевалась его хозяйка, отогнал мальчика прочь и даже попытался
спуститься по лестнице. Но почувствовав на первой же ступеньке
бесполезность этого занятия, застыл напротив провала, глядя в темноту,
будто кошка, сторожащая мышиную норку, или как влюбленный, не отрывающий
взора от балкона своей дамы сердца. Джеффри оставил его за этим занятием.
Проходя мимо домика мистера Фарбелоу, Джеффри решил поглядеть, что
там внутри. С крыльца он прекрасно видел Мэддокса, застывшего словно
чучело в музее. Пони наверняка зашевелится, как только кто-нибудь появится
на лестнице. Желтая дверь была приоткрыта, в прихожей валялся всяческий
хлам - только-только места, чтобы пройти. Пахло сыростью и пылью, как
иногда в домах, где давно не убирали. На втором этаже располагались две
комнаты: одна - пыльный чулан, другая - симпатичная комнатка с розовыми
обоями и двумя кроватями. Внизу Джеффри обнаружил кухню с газовой плитой,
на которой не готовили, казалось, целую вечность. А напротив кухни
находилась комната, которую искал Джеффри.
Это была комната, где жил мистер Фарбелоу, и где он держал свои вещи.
Вдоль стен на полках стояли длинные ряды бутылочек с какими-то
лекарствами. Рядом - картонные ящики со всякими штуками, на вид,
медицинского назначения. Большинство книг было по фармакологии и медицине.
На одной из полок стопкой лежали номера "Фармацевтического журнала". Из
мебели в комнате стояли потертый диван, на котором, похоже, спал Фарбелоу,
большой стол и стул с прямой спинкой. На столе стояла фотография полной
улыбающейся женщины с черными волосами, собранными в узел. Рядом лежали
два словаря - латинско-английский и англо-латинский. a посередине -
бухгалтерская книга. Последняя запись в ней гласила:
Морфий 6 г.: Очень беспокоен. Совсем не хотел со мной разговаривать,
все бормотал что-то себе под нос. Несколько раз воскликнул "Quamdiu"
[доколе (лат.)], и однажды "Regem servari dum infantem" [(Я) служил юному
монарху (лат).], так мне кажется. Мне начинает казаться, что речь его
менее четкая, чем раньше. Надеюсь, это не плохой симптом, но в книгах
ничего об этом не нашел. Вдруг его что-то обеспокоило, и он почти встал на
ноги. Но тут же впал в транс. Снаружи я услышал громкий раскат грома, а
когда вышел наверх, увидел грозовое облако, исчезающее над восточными
холмами. За последние несколько месяцев с ним ничего подобного не
наблюдалось.
Джеффри выглянул в окно. Мэддокс не сдвинулся с места. Остальная
часть книги была заполнена короткими записями, шедшими через день - иногда
просто дата и доза. На одной из полок Джеффри нашел еще четыре таких же
книги с похожими записями, а под ними - настоящий дневник с напечатанными
на каждой странице датами. Первая половина года оказалась почти пустой:
только редкие фразы о посещении могилы К., но запись от 17 мая была
значительно длиннее.
Произошло нечто совершенно поразительное, о чем я хотел бы
рассказать. Пошлой весной К. посадила в Лантони вишню. - так гласила
надпись на ярлыке. Она частенько говаривала, уже после того, как доктор Н.
сообщил нам плохие новости, что ей не суждено увидеть, как расцветет ее
деревце. И однако во время нашего последнего визита, как раз перед тем,
как она легла в больницу (а из-за магазина мы могли приезжать сюда только
по выходным), вишня зацвела, но странными зелеными цветами. Стоял октябрь,
а по всем правилам вишня должна цвести в конце апреля, и цветы ее должны
быть белыми. Мы смеялись и плакали, и думали, что в питомнике перепутали
саженцы. Но когда я приехал туда в прошлом месяце (я не мог заставить себя
приехать раньше), деревце цвело снова - большие белые пушистые цветки,
словно застывшие облака густого пара. Вероятно, следовало обратиться к
ботаникам, но мне казалось, это будет святотатством по отношению к дереву
К. Вместо этого, полагая, что разгадка таинственного поведения вишни
кроется в почве, я взял с собой в город немного земли для анализа. Я
провел анализ самостоятельно, и либо сошел с ума, либо там полным-полно
золота!
Целую неделю не делал никаких записей.
Я начал копать в Лантони. Непростое дело - копать так, чтобы не
повредить корни вишни К. Я рою вглубь, а потом вбок. Чувствую, что обязан
это сделать.
В следующие выходные Фарбелоу углубился в землю еще больше и снова
взял образцы для анализа. И снова в них оказалось золото. Следующая запись
оказалась очень длинной. Джеффри читал, время от времени поглядывая в окно
на Мэддокса.
Теперь мне все известно. Но я не знаю, что делать. Я рыл двое
выходных подряд, оставляя малыша Гвиннеда присматривать за аптекой. И ради
золота... мне казалось, я обязан рыть, просто чтобы знать. Тяжелая
работенка для пожилого человека, но я не сдавался, и вчера в полдень
натолкнулся на гладкую каменную плиту. Мне показалось, что я достиг конца
моего туннеля. Оставалось или бросить все, или начать рыть где-нибудь в
другом месте. Но тут я увидел трещину в плите, которая шла слишком прямо,
чтобы быть делом рук природы. Я очистил участок побольше и увидел большой
четырехугольник. Неимоверным усилием мне удалось его поднять. Под ним
оказалось отверстие. Я пролез туда и очутился в пещере с низким сводом,
залитой призрачным зеленым светом. Я решил, что это древний могильник, ибо
посередине на каменной глыбе увидел тело громадного, заросшего шерстью
человека. Я думал, он мертв, а тело сохранилось благодаря какому-то
капризу природы, создавшему и этот странный зеленоватый свет. Но
прикоснувшись к телу, я обнаружил, что оно твердо и холодно. Холоднее
самого холодного льда. Оно обжигало, словно сухая углекислота. И теперь я
совершенно точно знал, что он жив. И тут я видел надпись на поверхности
каменной плиты. Она гласила: "MERLINUS SUM. QUI ME TAN CII TARBAT MUNDUM".
Кажется, это латынь, но купить словарь я смогу только завтра. Я ушел и
задвинул каменную крышку пещеры на прежнее место.
Три дня никаких записей. А потом:
Я принял решение. Теперь я знаю, как должен поступить. Не могу просто
так оставить его и уйти. Уверен, что мне суждено было найти его, что и
дерево, и золото служили знамениями. Знамениями, предназначенными лишь для
меня одного. Я ощущал это в воздухе пещеры. А еще я чувствовал, что в моих
руках он сможет использовать свои силы на всеобщее благо. Как именно, я
пока не знаю. Может, он остановит эти мерзкие войны на Дальнем Востоке,
или вернет мне мою дорогую К.
Проблема в том, как привязать его ко мне. Я мог придумать только один
способ. Пока он еще не до конца проснулся, я сделаю ему несколько инъекций
какого-нибудь наркотика (проще всего морфия). Проснувшись, ему придется
делать то, что я ему скажу. Иначе он не получит новой дозы. Боюсь, это
звучит не слишком благородно, но я действительно хочу попытаться
использовать его на благо человечества. Дай Бог, чтобы мои поступки
оказались оправданными.
Латинская надпись, как мне кажется, означает: "Я - Мерлин. Тот, кто
тронет меня, изменит мир". Я уже прикоснулся к нему. Это изменить
невозможно.
"Ну и ну, - подумал Джеффри, - все получилось совсем не так, как
планировал мистер Фарбелоу." Подумать только: мечтать, что Мерлин станет
его рабом. Судя по всему, получилось как раз наоборот. Джеффри
переворачивал страницы в поисках пробуждения Мерлина, но тут краем глаза
заметил, что Мэддокс пошевелился. Быстро положив дневник на место, мальчик
выскользнул из дома во двор. Он пробежал через длинный, пустой сарай,
полный жердочек для охотничьих птиц, и пролез в открытое окно в его конце.
Отсюда, оставаясь незамеченным, он мог наблюдать за колодцем и воротом.
Только тут Джеффри заметил цветущую вишню, с которой все и началось.
Фарбелоу уже опускал плиту на место, а Салли, с лицом белее мела, о
чем-то шепталась с Мэддоксом.

11. НЕКРОМАНТ
Джеффри чувствовал, что сейчас не самое удобное время задавать
вопросы. Молча он сменил Фарбелоу у ворота и опустил плиту. Бывший
аптекарь, по-отечески обняв Салли за плечи, отвел девочку в свой домик и
уложил в одну из кроватей на втором этаже. А сам прилег отдохнуть на
диванчике. Джеффри, предоставленный самому себе, провел время, наблюдая с
башни у ворот за птицами. Ничего особенного он не увидел.
Они рано поужинали и, хотя сумерки за окном еще только начинали
сгущаться, отправились спать. Стоило им лечь, как Салли, за весь вечер
сказавшая едва несколько слов, воскликнула:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20