Но этот легкий дефект делал их еще забавнее, интереснее. Робин постепенно привык их воспринимать как диковинных животных, достаточно сообразительных, чтобы усвоить кое-что, не более. Комнатные зверьки, с обезоруживающей наивностью стремящиеся во всем ему угодить.
«Конечно, они пришли оттуда, – говорила Антония, – но мы их приручили. Глядя на них, ты можешь создать представление о туземцах, которые кишмя кишат по ту сторону стен. Самураи нашли подходящее словечко для этих существ, они называли их hinin – нелюди».
Нет, Робин не испытывал никакого интереса к внешнему миру. Он прожил в нем худшую часть своей жизни и не собирался приобретать новый опыт.
Колючая проволока изгороди, мерцающая на свету. Грязь, всюду грязь, запах навоза. Мрачный лес… Старик с лицом, поросшим седой щетиной, жесткой, как колючки. Живой кактус с непонятной речью.
Эти обрывки воспоминаний по-прежнему причиняли боль, и Робин ни за что на свете не хотел бы туда вернуться. Он гордился тем, что принадлежит к избранным, живет в настоящем раю, сказочном оазисе, не затронутом всеобщим разложением. Сам дворец, его золото и мрамор казались ему невыразимо прекрасными. И пажи, и слуги не раз повторяли, что ему дано редкое счастье жить среди такой роскоши.
На берегу озера возвышался уменьшенный по сравнению с реальными размерами замок-крепость, построенный специально для Робина. Гигантская игрушка, где он проводил все дни, когда был маленьким. От тех незабываемых мгновений восторга у Робина сохранилось настолько живое и яркое впечатление, что к горлу подступили слезы. Стоило мальчику закрыть глаза, как он видел себя в доспехах средневекового рыцаря на обходной галерее миниатюрного замка, отдающего приказ пажам подготовиться к обороне и отбросить противника подальше. На стене были установлены пушки с пружинным механизмом, позволяющим обрушивать тряпичные ядра на головы осаждающих.
«Это не просто забава, – объясняла ему матушка. – Так ты лучше осознаешь свой долг, свое предназначение. В игре ты научишься сталкиваться с обстоятельствами, которые станут реальностью, когда мы отправимся отвоевывать наше дорогое королевство. Не буду от тебя скрывать: схватка будет смертельной. И ты должен серьезно подготовиться. Не вздумай щадить своих маленьких приятелей, они – плебеи и не оценят твоих благородных порывов».
Она была права. Очень скоро Робин в этом убедился. Когда он ударял кого-нибудь из пажей своим деревянным мечом, ребенок не упрекал его, даже если в глазах были слезы, напротив, старался улыбнуться: «Все хорошо, ваше величество, вы должны упражняться; быть побитым вами – большое счастье».
По дворцу бегало множество таких мальчишек – темнокожих, с черными блестящими волосами, и все они состояли на службе у Робина. Самым старшим из них едва исполнилось десять лет. И говорили они с одинаковым акцентом, общаясь между собой на языке, которого Робин не понимал и называл обезьяньим бормотанием. Из таких приветливых, услужливых ребятишек и состояла свита Робина. К его огромному удовольствию, они никогда не отказывались поиграть с ним, не оспаривали его приказаний.
Правда, было кое-что смущавшее Робби… В глазах самого взрослого пажа по имени Пако порой вспыхивали дерзкие огоньки, что вызывало раздражение у наследного принца. Пако был приставлен к конюшне и ухаживал за пони. В его неизменной вежливости, граничащей с раболепием, постоянной улыбке и подчеркнутой почтительности было что-то чрезмерное, искусственное, отдающее издевкой. Робин его не любил и никогда не щадил во время поединков на деревянных мечах. Пожалуй, это была единственная фальшивая нота в гармонии дворцовой жизни. «Подумаешь, он полностью в моих руках», – рассуждал Робин и не собирался жаловаться на наглеца, твердо решив разделаться с ним в один прекрасный день без посторонней помощи.
Шли годы, словно длился чарующий сон, в котором все время меняются картины волшебных видений. Зимой снег превращал парк в хрустальный ларец, где каждый звук обретал неожиданную новизну.
«Здесь снег белый, – говорила Антония, крепко прижимая Робина к своей шубке, подбитой горностаем, – а там, за стенами, падает черный снег, настолько он загрязнен всякими вредными выбросами. Страшное зрелище, да к тому же он отвратительно пахнет».
От этих слов Робина пробирала дрожь. Черный снег? Возможно ли такое? Из кустов выбегали лани и козочки похрустеть кормом в расставленных вокруг озера кормушках. Зверьки не пугались, когда Робин приближался, чтобы их погладить.
«Божий дар, – утверждала Антония, – все короли нашего рода им обладают. Дикие животные нас не боятся. Если ты что-нибудь им прикажешь, они тотчас повинуются. Одна из королевских привилегий, не поддающаяся объяснению».
Каждую зиму Робин спускался на берег замерзшего озера к своим любимцам. Не только лани, олени и лисицы, но и стаи волков выходили из лесу, чтобы выразить свое почтение будущему королю Южной Умбрии. Обычно за церемонией с самого высокого балкона дворца наблюдала улыбающаяся Антония. Безбоязненно прикасаясь к диким зверям, Робин испытывал непередаваемое чувство восторга, мгновенно постигая смысл матушкиных объяснений, когда она произносила такие слова, как «голубая кровь» или «порода». Он отличался от всех прочих, был наделен сверхъестественной властью, мог повелевать людьми и животными. Не просто маленький мальчик вроде пажей и служек – Робин был вылеплен совсем из другого теста.
«Похитившая тебя вероломная женщина задалась целью помешать развитию твоих способностей, – однажды сказала ему Антония. – И она почти преуспела в этом. Если бы мы слишком долго искали тебя, от них бы ничего не осталось и сегодня ты был бы потерян для трона».
Робин проводил большую часть времени с матушкой, а отца видел редко. Мужчина с седыми усами, отзывающийся на имя Андрейс, всегда оставался незаметным. Тихий, вечно чем-то озабоченный, немногословный, он обычно ограничивался тем, что взъерошивал густую шевелюру мальчика, если тот попадался ему в какой-нибудь галерее дворца. Отец не носил пышный, увешанный медалями мундир, а предпочитал неброскую одежду блекло-серых тонов, которая делала его совсем скромным и незначительным. По правде говоря, он мало подходил для роли принца-консорта. Робин однажды заговорил об этом с Антонией, и та ответила:
«Он вынужден часто отлучаться из дворца, чтобы подготовить наше возвращение в Умбрию. Я тебе уже говорила: за стенами другой мир, где все – грязь и страдание, что не может не отражаться на лице твоего отца. Но радость жизни к нему вернется, едва ты взойдешь на трон, дитя мое, вот увидишь. Как только корона увенчает эту белокурую головку, твой папа сразу станет другим человеком».
Оживлялся Андрейс только перед рождественскими праздниками, когда часы напролет проводил в мастерской за изготовлением невероятных, превосходящих самую смелую фантазию игрушек. Для Робина он долгое время оставался воплощением Санта-Клауса, колдующего в недрах своего тайного заводика над чудесными подарками для детворы. Мальчик не раз подглядывал за седоусым чародеем через подвальное окошко и видел, как самозабвенно, с упоением тот мастерил лошадку-качалку, маленькую карету, салазки с золотой насечкой. Однажды в канун Рождества Робин получил упряжку механических северных оленей, ноги которых приводились в движение нажатием педали, скрытой в глубине саней. В тот день малыш, наполовину спрятанный под серебряными нитями бороды, изображал Санта-Клауса и распределял подарки среди пажей и служек. Все спешили выразить ему сердечную признательность, кроме Пако, чье показное раболепие и на этот раз сопровождалось вспыхнувшими в глазах насмешливыми искорками.
Во дворце Робин встречал Рождество семь раз; о каждом празднике он помнил во всех подробностях, все они были для него источником радости и веселья. Все… за исключением двух последних, протекавших в необъяснимо грустной, даже холодной атмосфере. Впервые в поведении матери проявилось желание уединиться, отдалиться от Робина. Она была рассеянна, не сажала его, как раньше, к себе на колени, не прижимала к груди, а при любой попытке приласкаться отстранялась, произнося одну и ту же фразу: «Хватит этих детских выходок, ты уже слишком взрослый».
Странно, но обычно сдержанный Андрейс на этот раз мобилизовал всю свою изобретательность и удвоил энергию, чтобы хоть немного развеять огорчение мальчика.
В ту ночь Робин никак не мог заснуть и, отправившись бродить по галереям дворца, стал нечаянным свидетелем странного разговора родителей.
– Ты должна сделать усилие, – прозвучал недовольный голос Андрейса, – бедный малыш просто потрясен. У меня нет сил на это смотреть.
– Перестань звать его «малыш»! – раздраженно возразила Антония. – Он перестал им быть, вот в чем все дело.
– Ты с ума сошла, ему только десять лет!
– Слишком много. Я вижу, как он изменился. Разве ты не замечаешь, что его ноги начинают покрываться шерстью? Я почувствовала, когда в последний раз его ласкала. Да, он преображается, превращается в подростка. Скоро у него вырастут усы, появится пух на подбородке. Я не вынесу подобного кошмара. Ты же знаешь, что это вызывает у меня отвращение. Нужно поступить как обычно…
В голосе Антонии, неузнаваемом, с незнакомыми свистящими звуками, напоминающими змеиное шипение, слышалась трудно сдерживаемая ярость. Прижавшись к мраморной колонне, Робби дрожал. Неужели это говорилось о нем? Шерсть? Он скоро покроется шерстью? Превратится в зверя, возможно, в волка-оборотня? Кто-то навел на него порчу?
В следующее мгновение Робин уже представлял себя в образе дикого кабана, выбегающего из дворца, чтобы укрыться в лесной чаще. В голове вспыхнула мысль: а если зверьки, появляющиеся у озера, в действительности мальчики и девочки, ставшие жертвами чьего-то волшебства? Все эти лани, кролики, волки могли быть его братьями и сестрами, другими детьми Антонии… И все они, околдованные врагами-коммунистами, отныне должны искать прибежище в лесу, чтобы не оскорблять своим зверским обличьем взор королевы.
Робина охватила паника, но он постарался взять себя в руки. Тем временем Андрейс продолжал:
– Напрасно я надеялся, что ты привяжешься к мальчику. Мы стареем, милая, и скоро возраст и недостаток сил не позволят нам заниматься маленькими детьми.
– Ты стареешь! – отрезала Антония. – Я, напротив, в прекрасной форме и еще раз повторяю: подростки меня не интересуют. Ты ведь знаешь, у них только одно на уме – секс, и ничего, кроме секса. Через год-другой все мысли Робина сведутся к тому, чтобы уединиться в сарае с какой-нибудь девчонкой-мексиканкой из его теперешних служанок. Я для него перестану существовать. Нет, его время прошло, с этим нужно кончать. От него больше нечего ждать, он скоро перестанет быть собой, опустится.
– Он чудесный мальчик, – пролепетал Андрейс.
– Был чудесным, – поправила Антония. – Ты мужчина и не можешь понять моих чувств.
Андрейс снова вздохнул.
– Это причинит ребенку огромное горе, – сказал он печально. – Вспомни, что произошло с тем, другим… его предшественником… Все кончилось плачевно…
– Не понимаю твоих намеков, – оборвала его Антония. – Как только они исчезают с моих глаз, я перестаю о них думать. Лица этих детей навсегда стираются из моей памяти, словно их никогда не существовало.
– Со мной все по-другому. Я о них помню, помню всегда. Опасно начинать все сначала, мы слишком стары для таких испытаний. Можно было бы продолжать воспитание этого ребенка, наблюдать за тем, как он будет взрослеть.
– Довольно, – злобно прошипела Антония, – очнись! Что это вдруг на тебя нашло? Ты прекрасно знаешь, что мелешь чепуху. Став взрослым, Робин обязательно поймет, что мы… Полный идиотизм! Уж не напился ли ты сегодня? Раньше тебя отличала большая сообразительность. Покончить с этим, и все. Его час пробил. Ты не догадывался о таком финале? В десять лет они перестают быть хорошенькими мальчиками и превращаются в отвратительных животных, а я не потерплю этого у себя в доме. Ты знаешь, что делать. Прими все необходимые меры и избавь меня от его присутствия – чем раньше, тем лучше. Я не желаю больше его выносить, он мне противен.
– А ведь ты его любила! – упорствовал отец. – Больше, чем прежних. Была им очарована. Вспомни-ка. Мы пошли на огромный риск. Подумай только, двухлетний ребенок! Это противоречило нашим правилам, ведь с самого начала было решено: только младенцы. Мальчишка уже соображал, у него было прошлое, но ведь ты не желала другого. Его красота сводила тебя с ума.
– Ну хватит! – донесся крик Антонии.
Раздался шум резко отодвигаемого стула, звон разбитого стекла. Робин хотел бежать, но ноги его не слушались. Ему пришлось еще долго стоять за мраморной колонной и ждать, пока к нему вернутся силы. Только тогда он смог добраться до спальни. В голове у него звенело. Мир содрогнулся и рассыпался в прах.
В ту ночь Робин не сомкнул глаз. Рассвет застал его за безрадостными размышлениями над загадочным спором родителей, из которого он мало что понял, однако вынес одно: его ожидает опасность, потрясение, которое разрушит жизнь. Не связано ли это с происками врагов короны? Не задумала ли Антония удалить его из дворца, чтобы помешать осуществиться их гнусным намерениям? Да, скорее всего.
Когда солнце стояло уже высоко, Робин вышел из дворца и направился к озеру. Чувство тревоги не проходило, ему казалось, что он вот-вот лишится самого дорогого. Подойдя к кромке воды, мальчик обернулся и посмотрел на дворец с его башенками, бойницами, подъемным мостом и трепетавшими на ветру знаменами. И сразу же откуда-то из таинственной глубины его существа поднялось и захлестнуло волной чувство утраты; перед мысленным взором Робина проплыли картины детства. Ему с необычайной ясностью представилось, как он, облаченный в сияющие доспехи и верхом на пони, готовился принять участие в турнире, устроенном в его честь.
Да, это произошло на его восьмилетие, он твердо помнил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52