.. О нет, я не хочу его читать.Лиза попятилась назад. Она тоже сильно покраснела.– Филипп, мы столько лет друзья, но я никогда не спрашивала...– Можешь спрашивать о чем угодно.– Можно?–Лиза подошла к столу.– Если... Мирра Павловна согласится стать твоей женой, ты... женишься на ней?Филипп несколько смутился.– Вряд ли она согласится...– Мне важно, как ты... ну, если она согласится?– Лиза... видишь ли... ведь Мирра – это моя первая, мальчишеская еще, любовь...– Так не похоже на тебя, Филипп, изворачиваться... Скажи просто: да или нет.– Да.Лиза медленно повернулась и подошла к приемнику, стала искать в эфире... Она стояла спиной к Мальшету, чтоб он не видел, как дрожали ее пальцы. Она делала мужественные усилия, стараясь овладеть собой, и овладела. Когда она выключила приемник, Мальшет стоял уже в пальто, явно расстроенный.– Как вы все не любите ее...– проговорил он с усилием.– И все-таки вы ее не знаете. Кому ее знать, как не мне. Со школьной скамьи... Мне пора идти!«Филипп!... Ты никогда не догадывался. Не хотел догадаться. Зачем тебе...» Этого Лиза не сказала вслух, только подумала. Но Филипп не умел читать чужие мысли. Даже своего «самого близкого», по его словам, друга.– Мне пора,– повторил он и, охваченный непонятным ему чувством сожаления, шагнул к ней.– Дай-ка, дружок, я тебя поцелую. Ты на меня не сердись.Лиза подставила лицо, и он спокойно и ласково поцеловал ее в дрогнувшие губы.Так он ушел, не понимая сам, что он теряет. Но в самолете ему было до того не по себе, что, как говорится, «хоть в петлю лезь».– Тьфу ты черт!– бормотал он.– И чего на меня такая тоска напала? Нервы, что ли, расходились? Да ведь я отродясь не знал никаких нервов.В Астрахани он задержался на сутки по делам обсерватории. Хлопоты утомили и рассеяли его. На следующий день он вылетел в Москву, уже успокоенный, и всю дорогу думал о своей любви к Мирре, вспоминая то один, то другой эпизод.На аэродроме его встретила Мирра. Они долго, не в силах выговорить ни слова, смотрели друг на друга, потом обнялись. Мирра, всхлипнув, уткнула лицо в его плечо, и это было так не похоже на холодную самоуверенную Мирру, что Филипп ужаснулся. Сердце его опять заныло. Он крепко прижал Мирру к себе и поцеловал в висок. Он вдруг подумал с нежностью, что был бы счастливейшим человеком, если бы эта гордая, взбалмошная умница всю жизнь выплакивала бы свои разочарования (а их у нее будет немало!) у него на плече.Мирра первая пришла в себя и быстро повела его к такси. Был уже вечер, в сиянии люминесцентных ламп блестели лужи, накрапывал дождь.На Мирру оглядывались. Стройная, уверенная, красивая, она обращала на себя общее внимание.Они сели в такси. Ошеломленный Мальшет даже не слышал, какой она сказала адрес.Машина неслась по мокрой асфальтированной дороге, мелькали то освещенные многоэтажные дома, то мрачные темные перелески. Дождь усиливался, косые струи хлестали в запотевшее окно, шофер что-то ворчал про себя.– Куда мы едем?– спросил Мальшет. Мирра ласково сжала его руку.К нам на дачу. Там живут мои дедушка с бабушкой – хорошие старики. Ты их помнишь?– Помню.– Твоя мама не будет тебя ждать сегодня? Можно позвонить с дачи. Как там Глеб?– Здоров. Работает.– Я иногда захожу к твоей матери. Она такая интересная женщина. Изумительная собеседница. А какие у нее переводы с языков Индостана! Мы с ней большие приятели.Филипп молчал, чувства его были смутны. Он знал, что мечтой его матери был брак его с Миррой. Она восхищалась Миррой, ее умом, красотой, познаниями в языках, умением одеваться, ее музыкальными способностями. Лиза ей не понравилась раз и навсегда, и Августа Филипповна не сочла даже нужным это скрывать. Лиза больше к ней не заходила, когда бывала в Москве. Однажды она сказала Мальшету:– Твоя мама страстно несправедливая.Это было верно. Августа Филипповна во все вкладывала темперамент и страстность своей натуры, даже в несправедливость.Мирра умолкла. Иногда она наклонялась вперед и делала указания шоферу такси. Они долго ехали лесной дорогой. Почему-то Филипп чувствовал себя как во сне. Он и сам не знал, счастлив ли он сейчас или нет. Машина остановилась. Мирра не дала Филиппу расплатиться, решительно, но ласково толкнув его к калитке в высоком заборе, «украшенном» сверху в четыре ряда колючей проволокой.Дождь утих, шумел сад за забором. Было совсем темно, пахло оттаявшими морожеными листьями. Зима в этом году походила на нескончаемую осень.Мирра отперла калитку ключом – злобно залаяла где-то рядом собака – и снова заперла калитку.– Жека! – крикнула она, смеясь, и успокоила Филиппа.– Ничего, она на цепи.Собака умолкла.Мирра вела его за руку в темноте. По деревянному настилу дробно стучали ее высокие каблучки. Смутно чернели в саду клумбы, ветер качал обнаженные деревья, обдавая молодых людей дождем и изморозью.Мирра вдруг остановилась и обняла своего спутника.– Знал бы ты, как я люблю тебя! – прошептала она, задыхаясь.Они долго целовались в гудящем от ветра саду, где пахло оттаявшими гнилыми листьями.– Пойдем, старики ждут! – вырвалась Мирра, поправляя шапочку.Она провела его прямо в ярко освещенную большую кухню, где их так и обдало приятным теплом и запахом сосновых дров, кофе, жареного мяса и сдобы. Еще пахло сырой кожей: дед Мирры, Василий Ульянович, сапожничал в углу за низеньким столиком, на котором были разложены дратва, гвозди, кожа, баночки с клейстером и колодки. Василию Ульяновичу было около девяноста лет. Когда-то был бравым моряком и, наверное, не раз встречался с покойным капитаном Бурлакой: мир тесен, а теперь вот на пенсии, пристрастился к сапожному делу и чинил обувь для всех знакомых и соседей в дачном поселке, немного побаиваясь фининспектора. Это был еще бодрый, худощавый, лысый старичок, большой любитель радио, особенно последних известий.Круглый рижский репродуктор и сейчас был включен на полную мощность. Бабушка Анна Мартыновна, полная, круглолицая, добродушная, веселая, почти без морщин, несмотря на восемьдесят лет, тотчас выключила радио и, радостно улыбаясь, по-матерински обняла Мальшета.– Филиппушка! Помирились? Вот и хорошо, уж мы так рады с Ульянычем. Замерзли, поди, раздевайтесь скорее.Филипп расцеловал обоих стариков.– Мы будем ужинать в кухне! – крикнула Мирра, утаскивая Мальшета с собой.В передней они разделись и тотчас вернулись.– Что же это, такого гостя дорогого да в кухне кормить? – возражала Анна Мартыновна.– Он не обидится, бабушка. В кухне всего уютнее! Я, Филипп, когда их навещаю, всегда ем на кухне.Мирра убежала привести себя в порядок, а Филипп сел возле старика, который хотел закончить работу: «Пару гвоздей осталось – и готово». Но Анна Мартыновна без долгих разговоров вынесла плетеный столик со всеми сапожными принадлежностями в чулан. Накрывая на стол, она расспрашивала Мальшета о его жизни – она знала его еще учеником восьмого класса.Это были родители первой жены Львова. Когда их дочь умерла, а Львов женился вторично, старики были забыты. Помнила их только Мирра, каждый год навещала в небольшом поселке на берегу Балтийского моря. Первый свой заработок она целиком отослала старикам и с тех пор регулярно помогала им. Они нахвалиться не могли своей внучкой.Когда у них случилось несчастье – сгорел дом, Мирра убедила отца забрать их на дачу. Львов, подумав, согласился: все равно надо им помогать, так пусть хоть караулят дачу и садовничают. Анна Мартыновна к тому же была неплохой кухаркой, на случай гостей. Им отвели комнату возле кухни, внизу, там они и доживали свой век в неустанных хлопотах, довольные, что внучка похоронит их.Вошла улыбающаяся Мирра в простеньком клетчатом платье с белым воротничком, подстриженная «под мальчика». Лицо ее сияло свежестью: ни пудры, ни следов губной помады.– Бабушка, я сама приготовлю Филиппу мусс, как он любит. У нас есть лимон? – Повязав бабушкин передник, она стала, смеясь, готовить.Поужинали, выпили шампанского, поговорили по душам. Филипп рассказал про обсерваторию, и Мирра увела его наверх. В комнатах застоялся холод, вещи покрыты чехлами, картины и люстры обернуты бумагой, словно гигантские куколки, дремлющие до весны.– Ты, Филипп, будешь ночевать в угловой на диване. Там хорошо натоплено. А я рядом, в своей комнате,– сказала Мирра.– Посидим у тебя: уютнее, и рояль. Я сыграю тебе, как прежде. Старики прослушают последние известия и лягут спать. А мы будем разговаривать всю ночь. Ты не хочешь спать?– Нет,– ответил Мальшет, обнимая и целуя ее.В угловой было действительно тепло и уютно. Мирра включила свет – все лампочки, какие были в комнате, задернула шторы на окнах и присела к роялю. Филипп устроился поудобнее в кресле.– Что сыграть? – спросила Мирра и лукаво посмотрела на него, совсем как прежде.– Бетховена.– Патетическую сонату?– Да.– Я люблю эту вещь, Филипп! Сильного человека бьет и бьет судьба. Он не сдается, идет своим путем, а рок его преследует все упорнее и жестче. И вот человек плачет... Это очень страшно, когда плачет сильный человек. Когда-то я написала стихи о Бетховене, но потеряла их, помню две строчки. И назвал он безмерную печаль своюСонатой «патетик»! Правда, хорошо?Для любителя Мирра играла превосходно. Не избери она себе научную карьеру, из нее бы вышла незаурядная пианистка. Мальшет заслушался... Он вздрогнул от удара крышки, когда Мирра захлопнула рояль. Мальшет потянулся за портсигаром.– Пожалуй, и я закурю,– сказала Мирра грустно.– Ты куришь теперь?– Нет. За компанию, иногда.Они сели рядом на диване, курили и разговаривали.Мирра стала с юмором рассказывать, как она защищала диссертацию, как оппоненты пытались ее «подкузьмить», но из этого ничего не вышло.Мальшет от души смеялся. Потом он захотел пить и пошел вниз за водой. В кухне было уже все убрано. Старики сидели на стульях рядышком, у самого репродуктора, и слушали международные новости. Мальшет пожелал им покойной ночи и забрал графин с водой. Потом он опять целовал Мирру.– Ты меня любишь? – спрашивал он между поцелуями.– Люблю!– Когда мы поженимся?Мирра ответила долгим поцелуем. Как ни был взволнован и возбужден Филипп, смутное подозрение шевельнулось в нем.– Ты согласна быть моей женой? – настойчиво спросил он, чуть отодвигая ее от себя, чтоб заглянуть в лицо.– Потом поговорим... послезавтра... Филипп, милый!...Мальшет резко поднялся.– Почему послезавтра?Он прошелся по комнате, хмурясь достал папиросу. Мирра одернула платье, неохотно поправила прическу, надела свесившуюся туфлю.– Эх, Филипп, ты хочешь испортить этот вечер? Зачем? Я так думала о тебе, желала этого дня.– Ты согласна быть моей женой?– Потом поговорили бы...– Почему не сейчас?– Я слишком утомлена для серьезного разговора.– А-а... Разговор будет очень серьезный. Мальшет посмотрел на часы. – Ты права, уже половина второго, иди спать.– Но я не хочу от тебя уходить.– Можешьсидеть.– Ты не хочешь меня поцеловать?– А я не знаю, свою я невесту целую или, быть может, чужую?– Никогда не думала, что ты такой ханжа! При чем здесь загс?Мальшет бросил папиросу. В нем уже закипало раздражение, но он взял себя в руки.– Мирра,– ласково позвал он ее,– что ты хочешь делать с нашей любовью?– Я хочу любить тебя!– Значит, ты не хочешь быть моей женой...– упавшим голосом ответил он.– Эх! Зачем все портить? Так было хорошо! Я хотела говорить об этом послезавтра – в понедельник. Хоть два дня простого человеческого счастья. Я бы сама варила кофе, ухаживала за тобой, как твоя жена. А ты...Мирра чуть не заплакала от разочарования.– Но почему два дня,– Мальшет сел рядом и ласково взял ее руки в свои,– когда мы можем быть вместе всю жизнь?– Мы не можем быть счастливы вместе,– тихо возразила Мирра.– Это зависит от нас самих!– Послушай, Филипп...– Мирра обняла его, но он не шевельнулся, словно одеревенел.– Неужели нельзя обсудить это потом? Я стосковалась о тебе. Я так устала, у меня был тяжелый день...Мальшет гневно сбросил ее руку.– Говори начистоту все! Почему мы не можем быть мужем и женой, как все люди! Ты же сказала, что любишь меня?Мирра села в уголок дивана и заплакала навзрыд. Мальшет угрюмо смотрел на нее, но не трогался с места. Мирра плакала долго. Она поняла, что это был конец всему, и не в «ханжестве» Филиппа была причина, а в его чувстве достоинства. Приходилось объясняться откровенно.Мирра всталаи села у стола, положив обе руки на его скользкую лакированную поверхность.– Сядь,– сказала она Мальшету, и он тоже сел к столу.– У каждого человека свое представление о счастье,– начала Мирра.– У тебя Каспий, обсерватория... пустыня...– Я все понимаю!– перебил ее Филипп, лицо его смягчилось.– Ты не можешь оставить Москву, свою научную работу. Я знал это. Моя мать тоже никогда бы не оставила Москвы. Я все понимаю и люблю тебя, какая ты есть. Я уже обдумал это. Ты будешь жить в Москве, я на Каспии. Я буду проводить свой отпуск в Москве, а ты свой на море. Два месяца в году вместе! Кроме того, ведь я часто бываю в Москве в командировках. Мирра, девочка моя, все это не препятствия, когда любишь.– Ничего не получится!– расстроенно вскричала Мирра.– Я так мечтала создать у себя круг знакомых: артисты, писатели, ученые, академики! Самые интересные люди столицы. У меня есть где принять... У нас же прекрасная квартира в центре, я ее обставила по-современному, а летом эта дача... два рояля, в городе и здесь... Мачеха мне в этом поможет, она умеет принять. Я уже приобрела много таких друзей и... и...– Салон!– зло усмехнулся Мальшет.– Значит, это правда, что ты выходишь замуж за Оленева,– соображая, сказал он.– Тебе импонирует, что он академик...«Она сухая, расчетливая карьеристка или фантазерка, которая по наивности тешит себя иллюзиями...– подумал устало Мальшет.– Тоже мечты... Но какие убогие мечты!»Мирра снова заплакала, опустив голову на стол.– Чего же ты плачешь?– спросил Филипп.– Выходи за Оленева!Мирра продолжала плакать, и Мальшет ласково погладил ее волосы.– Кстати, ведь я не возражаю, чтоб ты принимала у себя своих друзей.– Ничего не выйдет! Ты же всех разгонишь... О боже мой! Ты начнешь говорить им правду в глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33