Рабочий день сотрудников обсерватории начинался с купания в море. Но с Марфенькой никто не мог состязаться в плавании, разве что один Фома Шалый.Яша несколько раз отчаянно пускался рядом с ней, не особенно надеясь вернуться,– он бы скорее утонул, чем признался, что дальше не может плыть. Марфенька понимала это и сама первая поворачивала обратно.Ей нравилось уплывать одной так далеко, что почти исчезал берег, и отдыхать на спине, чуть отталкиваясь ногами. Ее охватывал тот же глубокий восторг, который она пережила во время прыжка с парашютом, оставаясь наедине с голубым небом.Накупавшись, медленно брели в столовую.Понемногу Христина привыкла к окружающим ее людям. Научилась смеяться их шуткам, радоваться их радостям, интересоваться их делами и немного рассказывать о своих. Как ребенок учится ходить, так Христина понемногу, каждый раз хватаясь за Марфеньку, чтоб не упасть, делала самостоятельную вылазку в жизнь.Ей очень нравилась ее работа. Нравилось заходить по утрам в высокий с застекленным потолком баллонный цех (бывший ангар), нравился мерный шум вентиляторов, запах прорезиненной материи, нравилось ступать босыми ногами или в одних чулках на огромный серебристый круг оболочки аэростата – еще его иначе называют баллоном. Она уже теперь отлично разбиралась во всех деталях: баллон, такелаж – надвесная система, снасти управления, сплетенная из прутьев ивы гондола – четырехугольная корзина в метр высотой. В этой низкой корзине подымались за облака ее Марфенька, Турышев, Яша, сам Мальшет. Ее ошибка в работе (инженер, зная добросовестность Христины, не особенно тщательно ее контролировал) могла стоить людям жизни. Поэтому во время сборки она всегда волновалась и много раз проверяла сделанное, доводя до изнеможения девчат-помощниц.На широких, поднимающихся до самого потолка полках хранились в специальных пакетах оболочки аэростатов. За их сохранность тоже отвечала Христина. Мальшет сказал: «За материальную часть у нас отвечает Христина Савельевна». Ей, недавно столь униженной, доставляло бесконечную радость уважение окружающих, то, что ее называли полным именем, советовались с ней, как с равной,– такие люди, большие ученые!Несмотря на усталость, она неохотно оставляла цех.На стройке Христину каждый день ожидал «маленький триумф», как говорила, смеясь, Марфенька. И Христина клала стены обсерватории, камень за камнем, с чувством неостывающего удовлетворения.Иногда она с недоумением размышляла над тем, почему та же самая работа в прошедшие годы не доставляла ей никакой радости, только горькое сознание: надо все перенести, что бы ни послал ей бог. Как же так, удивлялась Христина, значит, одна и та же работа в одном случае может давать счастье, в другом – казаться тягостной и нудной? Но почему?После работы опять шли к морю, купались, потом ужинали, немного отдыхали – Христина спала, Марфенька лежа читала,– а вечером... вечера были как праздник. Молодежь танцевала где придется под звездным небом, пели хором, уходили далеко по берегу моря, разговаривали, философствовали, катались на лодке, опять купались – при свете луны. В ненастную погоду собирались то у радушных Турышевых, то у Ефремовых – опять беседовали, спорили, шутили.А ночью приходил крепкий сон, без сновидений, у открытого настежь окна, и лишь изредка – старые кошмары. Тогда Христина металась, стонала, и Марфенька торопливо будила ее.Каждое утро Христина просыпалась с таким ощущением, будто сегодня большой праздник и ее ждет масса всяких удовольствий.Никогда не чувствовала себя такой счастливой, как теперь! Почему?. Почему все воспринималось так ярко, так празднично?Вот Христина стоит босыми ногами на песке и любуется высоким, как невиданный храм, безоблачным голубым торжественным небом. Мурашки бегут по спине: такая красота! Но ведь небо было так же прекрасно и прежде? Почему же были слепы ее глаза, почему краски не открывались ей во всем своем торжествующем блеске?И звезды стали крупнее – такие огромные, косматые, блистающие! Вода чище, песок ярче, небо глубже. И какие у людей глаза – чистые, сияющие, удивительно хорошие! Как все хорошо! Только бы этого не потерять! Если бы это, вот все как есть, как сейчас, можно было сохранить навсегда, на всю жизнь...Христина втихомолку молилась: «Господи, ты добрый, ты хороший, не отнимай у меня этого. Мне так хорошо! И сохрани Марфеньку!»Христина читала наизусть молитву о плавающих и путешествующих. О летающих там не упоминалось – она добавляла свои слова. И еще Христина каждый день молилась о неверующих: они не веруют, но они тоже хорошие, не надо обрушивать на них свой гнев. Высшим благом было находиться рядом с такими людьми, какие окружали ее здесь, на этом пустынном каспийском берегу.Сначала она обрела Марфеньку – добрую, сильную, красивую душой, а потом всех этих людей – большой, дружный, как одна семья, коллектив.Христина обладала достаточным жизненным опытом, чтобы знать: не во всяком коллективе есть такие люди, ей повезло, что судьба привела ее сюда, в эту обсерваторию.Обсерватория переживала свой лучший период, когда ни одна неприятность, ни одно неудовольствие не омрачало недавно рожденного коллектива. Настанет день, и – кто знает? – быть может, начнутся разногласия, мелкие и крупные обиды, даже зависть к успеху товарища. Кто знает? Но пока ничто не омрачало тесной дружбы этих разных людей, имеющих одну цель.Однажды на собрании Марфенька вдруг неожиданно для самой себя спросила:– Товарищи, вы правда, что ли, такие хорошие, будто уже при коммунизме, или я просто еще не разобралась в вас?– Разбирайся! – посоветовал под общий хохот директор обсерватории.– Чур, не сглазить! – пошутила Христина. (Пошутила ли?)После собрания Яша потащил Марфеньку и Христину к Турышевым пить чай – они звали. Туда же пришли Лиза, Фома, Мальшет, инженер баллонного цеха Андрей Николаевич Нестеров, неразлучные друзья Вадик и Валерик, прозванные Марфенькой Аяксами.Оживленная, принаряженная Васса Кузьминична разливала чай, Вадим ей помогал. За столом не уместились – кому поставили чай на подоконник, кто присел с чашкой прямо на постели.– Тебя удивляет отсутствие склок? – обратился Филипп Михайлович к Марфеньке.– Ну, не склок... а только на удивление дружно живем. Отец рассказывал... У них в институте не так.– Хорошо живем и работаем,– серьезно подтвердила Васса Кузьминична.– Иначе не могло быть,– сказал Мальшет.– Дело в том, что сюда попали только те, кто страстно любит свое дело. Ставка у нас обычная: никаких надбавок на безводность, на пустыню. Условий... почти никаких. Оставили же столицу, «культуру», быть может, «карьеру» – и ради чего? Ради труда, кропотливого, незаметного, будничного труда во славу науки. Насильно ведь сюда никого не посылали! Ну, а кто способен ради науки на отречение от всяческих благ, тот не будет тратить драгоценное время на пустяки, дрязги. Верно я говорю, Иван Владимирович?– Безусловно так,– подтвердил Турышев. И заговорил о другом: –Мы вот с Вассой Кузьминичной на днях говорили о Марфеньке...– Обо мне? – удивилась девушка.– Да, овас... Что вы думаете о своем будущем? Не теряете ли вы этого самого драгоценного времени? Вы не предполагаете учиться заочно? Вот Лизонька уже на последнем курсе, а как незаметно промелькнули эти четыре года. Мы с удовольствием вам поможем, коль вы будете учиться заочно.– Заочно? Где? – протянула Марфенька и чуть покраснела.– Смотря какая отрасль науки вас интересует...– Иди учиться на физический,– подсказал Валерик,– у тебя же способности к математике.Яша испуганно взглянул на Марфеньку.– Меня никакая отрасль не интересует,– хладнокровно возразила она.– Мне наука так же малоинтересна, как и искусство. Я с увлечением прочту научно-популярную книгу, от души буду восторгаться произведением искусства, но все это совсем не то, что я бы хотела делать.Все мигом уставились на Марфеньку. Среди этих подвижников науки подобные слова звучали кощунством. Яша положил в сладкий чай ложки четыре сахара и стал пить, не замечая вкуса.– Вот и сглазили!–вздохнула Лиза, лукаво взглянув на побагровевшего Мальшета.– Что же бы ты хотела делать? – спросил Мальшет и потянулся в карман брюк за портсигаром (он уже второй год курил).– Я хочу быть пилотом аэростата,– пояснила Марфенька.– Вот что я хотела бы делать всю жизнь. Я хочу подняться в стратосферу. И чтоб самой управлять!– Ты, наверное, когда была маленькой, всегда говорила: я сама! – засмеялся Валерий.Мальшет смотрел на молодую девушку, наморщив лоб.– Тебя увлекают спорт, рекорды? – не понимая, спросил он.– Пожалуй, было бы замечательно установить мировой рекорд на аэростате,– задумчиво произнесла Марфенька.– Нет, спорт ради спорта меня не интересует.Мне хотелось бы водить аэростаты ради научных целей. Вот как Яша.Все вздохнули с облегчением.– Хорошо! –сказал Мальшет.– Нам как раз нужны пилоты. Отпустить тебя на курсы сейчас не могу: на учете каждый человек. Пусть тебя обучит Яша, а потом съездишь в Москву, сдашь экзамены. Есть?– Есть! – звонко ответила просиявшая Марфенька. Яша перевел дух и залпом допил сироп.В комнате, несмотря на раскрытые окна, было душно, и все вышли на воздух.Вадик и Валерик приставали к Фоме с просьбой показать им приемы бокса. Аяксы решили драться с бывшим чемпионом поочередно. Добродушный Фома согласился, но чересчур увлекся и нокаутировал Вадика. Валерик поспешно бежал, укрывшись за Вассой Кузьминичной. Все хохотали, особенно заливалась Лиза. Христина, не выносившая бокса, пошла одна к морю. Ее окликнул Мальшет. Она смущенно остановилась.– Почему ты меня стесняешься? – с досадой спросил Мальшет.– Неужели потому, что я директор? Звучит так страшно? Какая чепуха.Он предложил оробевшей Христине пройтись по берегу. Ему давно хотелось с ней поговорить по душам.– Пойми меня правильно, Христина,– начал он, опустив на этот раз отчество,– я совсем не хочу, как это говорится, залезать человеку в душу... Но ты мой товарищ по работе («Мой товарищ» – эхом отозвалось в душе Христины), и я хочу знать, что у тебя здесь...– Он приостановился – они уже подошли к излучине бухточки – и шутливо дотронулся пальцем до ее выпуклого лба.– О чем ты думаешь, всегда такая молчаливая? Что любишь? Что ненавидишь? Во что веришь?Христина молчала, наклонив голову. Мальшет ласково взял ее за руку.– Перестань дичиться. Ты веришь, что я твой друг?– Вы всем людям друг,– проронила Христина.– Не всем, положим... Скажи, это правда, что ты... религиозна?Христина испуганно уставилась на него. «Сказать правду?... А вдруг ее снимут с работы. Нет, за это не снимают».

Она сказала просто:– Филипп Михайлович, я верю в бога– Гм! Всегда, с детства?– Нет. Я потом стала верить, когда прочла Евангелие– Но почему?– Уж очень великие слова, такое нельзя придумать!– Они искренние! Тот, кто их писал, чистосердечно верил И все же он ошибался Это ведь все равно, что вера в Зевса Нелепость!Увлекшись, Мальшет прочел Христине целую лекцию. Она слушала, радуясь, что он говорит для нее одной. Мальшет понял, что его слова впустую.– Тебя не убедишь! – Он вдруг с горячностью потряс ее за плечи.– Посмотри вверх. Видишь миры? Рано или поздно ты сама поймешь: нет на небесах никого, кому бы могла молиться, на кого бы могла надеяться. Это придумал слабый, одинокий человек в своем страхе. И это его успокоило. Религия несчастных и обремененных. Я читал Евангелие. Одно время я очень увлекался историей религий. Их множество, начиная с языческих. И все же никаких богов нет. Знаешь, что есть?– Знаю, Марфенька говорила: закон тяготения есть, электроны и протоны есть! – в отчаянии воскликнула Христина.– Но ведь это страшно, Филипп Михайлович!– Это прекрасно и величественно!– Но кто же тогда все это создал?– А кто бога создал?– Он был всегда. Он вечный...– И материя вечна.– О! Я такая неразвитая, я не умею доказать Я про сто верю всем сердцем– Учись – и тебе скоро понадобятся доказательства!– Я с осени буду учиться в восьмом классе, заочно, но я все равно буду верить, сколько бы ни училась.– Ерунда. Ты сама перестанешь верить, когда пере станешь бояться. Твоя вера – это твой страх. Я уверен, что ты каждую ночь умоляешь отклонить от тебя все беды. За Марфеньку, наверное, просишь. Ведь так?Филипп пытливо заглянул в ее лицо, приблизившись, так как сумерки сгустились. Губы ее чуть вздрагивали«В ней что-то есть притягивающее...– неожиданно подумал он.– Я бы не удивился, если бы кто-то полюбил ее, страстно, на всю жизнь. Как-то никто еще не видит... Она очень глубокая натура, как Лиза. Но Лиза вся – свет, утро, а эта бродит во мраке».– Это пройдет у тебя,– сказал он вслух.– Ты станешь здоровой, сильной, смелой. Интересно будет тогда посмотреть на тебя... А ты... красивая!– Филипп Михайлович!...– Тебя, верно, ищет Марфенька... Пошли. Мальшет в молчании проводил Христину до дому и пошел к себе. Христина долго смотрела ему вслед, потом вошла в комнату.Марфеньки не было. Не зажигая огня, Христина села на подоконник, затаив дыхание. Сердце ее билось усиленно. Он сказал: «А ты... красивая!» Это ей, Христине, сказал Филипп Мальшет: «Ты... красивая!»В комнате было душно. Молодая женщина снова вышла наружу. Ночь была темной, знойной, безлунной. Прямо над головой сиял Млечный Путь. «Видишь миры?»Вижу. Я вижу. «Ты... красивая!»
Глава третьяЗАМЫСЛЫ, СОМНЕНИЯ, НАДЕЖДЫ(Дневник Яши Ефремова) Вышла в роман-газете моя повесть «Альбатрос».Странно и приятно было держать ее в руках: еще всюду валяются черновики, еще так недавно, кроме меня самого, никто о ней ничего не знал.Мачеха говорит: «Вот куда государственные денежки летят: Яшка чего-то там набредил, а они печатают».Отец и то смотрит с каким-то удивлением, особенно когда узнал, сколько я за это получу денег. В поселке столько разговоров об этом! Они тоже не одобряют.Кажется, один только Афанасий Афанасьевич радуется от всего сердца. Он сказал мне при встрече: «Ничего, парень, нет пророка в своем отечестве. Так повелось исстари, что в родном городе признают самыми последними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33