– Простите, мисс, – сказал он, – всем девушкам полагается в это время идти домой. Боюсь, я должен просить вас покинуть помещение школы.
Я еще немного постояла у школы и вдруг ясно поняла, что Фрэнк не придет. Я добежала до ближайшей аптеки и вошла в телефонную будку.
– Картер, – прокричала я, – мне кто-нибудь звонил? Никто мне ничего не передавал?
– Нет, мисс, – ответила Картер. – Вам никто не звонил, только мистер Ниссен звонил вашей маме.
Я почти не обратила внимания на ехидство в ее голосе.
– Спасибо, – сказала я и повесила трубку.
Потом я отправилась на Девятую стрит. Мне не надо бы идти разыскивать Фрэнка после того, как он, не говоря ни слова, заставил меня напрасно ждать, после того, что не пришел, как обещал. Но я ничего не могла с собой поделать.
Я позвонила в домофон, и как только замок щелкнул, вошла и стала подниматься по лестнице. Оскар все лаял и лаял, но его никто не одергивал и никто не перегнулся через перила, чтобы посмотреть, кто пришел. Дверь была открыта, и Луиза с Моной стояли посреди комнаты, какие-то потерянные, точно чужие в чужом доме. Они молча смотрели на меня и ничего не говорили, пока я не спросила:
– Где Фрэнк?
У Луизы блеснули глаза, когда она заговорила, голос ее напоминал голос Картер, когда она сообщала мне, что никто не звонил, кроме Жака – моей маме.
– Он уехал, – сказала Луиза.
С довольно глупым видом я отозвалась, словно эхо:
– Уехал?
– С Биллом, – уточнила Луиза. – В Цинциннати. Они уехали сегодня утром.
– Ox, – выдохнула я.
Мои глаза шарили по углам комнаты, точно если я хорошенько посмотрю, то где-нибудь обязательно увижу Фрэнка.
Я стояла как вкопанная, пока Луиза не сказала мне:
– Увидимся завтра в школе. – И добавила, будто отвечая на мой невысказанный вопрос: – Мы с Моной не едем в Цинциннати. Мы остаемся здесь.
– Ox, – снова проговорила я.
Мона сердито отвернулась от меня и пошла из комнаты, а Луиза продолжала на меня смотреть с похожей на гримасу улыбкой. Я вышла из квартиры и стала спускаться вниз. Я почти уже дошла до входной двери, когда услышала торопливые шаги. Луиза сбежала вниз по лестнице, кинулась мне на шею, едва не сбив меня с ног, и залилась слезами. Мы стояли перед дверью, обнявшись, и Луиза рыдала во весь голос, точно надеялась, что рыдания разорвут ее на кусочки.
Потом наружная дверь открылась, и с улицы вошли две дамы, глядя на нас с любопытством. Луиза вырвалась из моих объятий и рванула вверх по лестнице, обгоняя вошедших дам. Я услышала, как залаял Оскар, потом дверь за ней захлопнулась и собачий лай стих.
Я вышла на улицу и двинулась в сторону Шестой авеню. Мне бы хотелось заплакать, как Луиза, но что-то удерживало меня. Мои глаза оставались сухими, и только резкий декабрьский ветер, дувший с Гудзонова залива, обжигал мое лицо.
Я не знала, ни что мне делать, ни куда мне идти. Я не могла пойти домой. Мама думала, что я с Фрэнком, я была не в силах вынести ее вопросы, а тем более ее жалость. Наконец я двинулась к Центральному парку и вышла к обелиску, где мы встречались с Фрэнком. Несколько мамаш и нянь собирались с детишками идти домой к обеду. Какие-то ребятишки постарше еще играли возле обелиска. Небо было такого цвета, что не скажешь: то ли синего, то ли зеленого, точно подсвеченное изнутри. На его фоне ветви деревьев смотрелись тонким кружевом. А небольшие лужицы потихоньку подергивались тоже похожим на тонкое черное кружево льдом.
Я подумала, что, возможно, Дэвид поможет мне.
Когда я добралась до Перри-стрит, я встала перед дверью, не нажимая кнопки звонка. У меня было такое чувство, что я сейчас не смогу говорить ни с кем на свете. И когда я уже решила, что пойду бродить и бродить, пока у меня не прояснится в голове, неожиданно для самой себя подняла руку и нажала на кнопку дверного звонка. Через несколько секунд миссис Гаусс открыла дверь, и было заметно, что она вовсе не рада меня видеть. Она стояла в дверном проеме, ничего не говоря и недружелюбно на меня поглядывая, пока я не спросила:
– Можно мне повидать Дэвида?
– Лучше не надо, – сказала она. – Он ведь вас не ожидает? Он мне ничего про вас не говорил.
– Нет, но…
– Ему трудно принимать неожиданных посетителей, – перебила меня миссис Гаусс. – Он любит знать заранее.
– Простите, – сказала я и повернулась, чтобы уйти.
Но тут послышался голос Дэвида:
– Ма, с кем ты разговариваешь?
– Это управляющий, – сказала она. – Не тревожься, Дэви, мой мальчик.
Я поглядела на миссис Гаусс с разинутым ртом.
– Но как же… – возмутилась я.
– Если это миссис Тарталья, я хочу ее видеть, – крикнул из своей комнаты Дэвид.
– Нет, она не может сейчас. Она очень занята, – ответила ему миссис Гаусс.
– Пришли ее ко мне, – раздался повелительно-сердитый голос Дэвида.
Миссис Гаусс попыталась подвинуть меня к двери, но я вдруг разозлилась и, обойдя ее сбоку, кинулась в комнату Дэвида.
Дэвид сидел в своем кресле, увидев меня, он воскликнул:
– А, миссис Тарталья! Я так и думал.
Миссис Гаусс подошла и стала в дверях.
– Все в порядке, ма, – сказал Дэвид. – Из тебя враль – никакой. Ступай в кухню и выпей стаканчик винца. Это тебя подбодрит.
Она стрельнула в меня сердитым взглядом и оставила нас одних.
– Прости, дорогая, – сказал Дэвид. – Не расстраивайся. Ей кажется, что она тебя не пускала для моего же блага. В воскресенье у меня была тяжелая депрессия, и поскольку это случилось после твоего ухода, она обвинила во всем тебя. Прости, что она была с тобой груба. И не суди ее слишком строго.
– Мне не надо бы приходить, – сказала я. – Только…
Дэвид захлопнул книжку, которую читал, и положил ее на столик рядом с креслом.
– Она любит меня слишком сильно. Хочет защитить меня, – проговорил он. – Никак не может взять в толк, что в защите я нуждаюсь меньше всего. Я рад твоему приходу, Камилла. Мне это на пользу. Я не впаду в тоску. Прошлый раз это случилось не из-за тебя. Я, я сам и еще раз я – самое паршивое трио, какое можно себе представить.
Он внимательно посмотрел на меня.
– Что случилось? Она тебя напугала?
– Нет, – сказала я. – Дело не в этом.
– Но что-то тебя расстроило. Что именно?
– Это… – начала я, но не смогла говорить. Я не могла сказать ему, что Фрэнк уехал, не попрощавшись со мной, не сказав мне ни слова, ни слова.
– Расстроилась, что Фрэнк уехал? – сказал он. – Плохо, конечно. Но это было неизбежно. Не так важно, что он уехал в Цинциннати. Плохо, что Билл и Мона расстались. Фрэнк забегал на минуточку утром проститься. Все это неожиданно, правда?
– Да, – пробормотала я.
Должно быть, я выглядела так, как будто Дэвид меня ударил, потому что он спросил очень мягко:
– Камилла, разве Фрэнк не попрощался с тобой?
– Нет.
Дэвид потянулся, взял меня за руку, а я рухнула на колени возле его кресла, потому что меня не держали ноги. Он потянул меня к себе, и голова моя прижалась к его твердой груди. Он сказал ласковым голосом:
– Камилла, не суди Фрэнка. Все время от времени совершают необъяснимые поступки. Не объяснимые даже самим себе. Фрэнк никогда не причинил бы тебе боль намеренно.
Но я поняла, что бы Дэвид ни сказал, это не сможет меня утешить.
Дэвид вздохнул:
– Чем я могу тебе помочь, а, Камилла?
Я покачала головой и встала на ноги.
– Ты понемногу успокоишься. Ты это знаешь, Камилла?
– Нет, – ответила я.
– Ты сейчас и не хочешь успокаиваться, – сказал Дэвид. – Верно? Но мало-помалу это пройдет.
– Мне надо идти, – сказала я.
– Куда ты пойдешь?
– Не знаю. Куда-нибудь. Пойду поброжу.
– Камилла, – сказал Дэвид, хватая меня за руку и притягивая к себе. – Фрэнк был у тебя первым, ведь так? Поверь мне, поверь мне, так лучше – без горечи. Было все красиво, у тебя и Фрэнка. Это кончилось, не по твоей и не по его вине, так что это навсегда останется с тобой. Никто этого у тебя не сможет отнять.
«Но горечь есть, – подумала я. – Есть горечь. Фрэнк уехал и не попрощался со мной. Не подумал обо мне».
– Когда кто-то из любящих пытается свести на нет то прекрасное, что было, тогда ты все теряешь. Но то, что было между вами с вами, и останется, даже если вы больше и не встретитесь. Если вы не встретитесь, оно даже усилится.
– До свидания, – сказала я.
Дэвид снова вздохнул.
– Хорошо, дорогая. Знаю, ты меня сейчас не слышишь. Приходи как-нибудь навестить старого дядюшку Дэвида, ладно?
– Да, – сказала я, хотя знала, что мне это всегда будет причинять боль, потому что Дэвид был как бы частью Фрэнка. Все было действительно так, как сказал Дэвид, между мной и Фрэнком, а вот теперь, уехав и не попрощавшись, Фрэнк все разрушил. Единственно, чего мне сейчас хотелось, это забыть его. Хотя я знала, что это невозможно. Теперь я даже радовалась, что меня отправляют в пансион.
Я пошла в музыкальный магазин Стефановских, но там возле прилавка ожидали несколько покупателей. Миссис Стефановски извинилась перед мужчиной в жокейской фуражке и поспешила ко мне навстречу.
– Итак, Фрэнки уехал! – воскликнула она. – И твое маленькое сердечко болит. Я понимаю, милая, я понимаю.
– Правда? – спросила я. – А Дэвид считает, я слишком молода, чтобы переживать по-настоящему.
– Конечно же нет, конечно, не слишком молода, – сказала она. – Ясно, что переживаешь по-настоящему. Я хотела бы поговорить с тобой, но видишь, у меня люди… – Миссис Стефановски посмотрела на меня озабоченно. – Придешь завтра к нам пообедать?
– Да, – сказала я. – Спасибо.
– Фрэнки забежал сегодня утречком попрощаться. Плохо, что он уехал.
Миссис Стефановски надо было вернуться к покупателям. Я постояла еще минуточку, прислушиваясь к мелодиям, которые, смешиваясь, лились из будочек для прослушивания пластинок, потом повернулась и вышла из магазина.
Я думала пройти всю дорогу до дома пешком. Решила, что если я смогу дойти пешком, то во мне ничего другого не останется, кроме усталости, и тогда я просто рухну в постель и усну. Но было слишком далеко. У меня стали подгибаться ноги, и я спустилась в метро.
Когда я вошла в дом, то поняла, что Жак там у нас, с мамой.
Привратник сказал:
– Добрый вечер, мисс Камилла, – со своей ехидной улыбочкой, от которой у меня теперь уже больше ничего не сжималось внутри.
Я вошла в лифт. «Лифтовый мальчик» проговорил, причмокивая, как будто ел некий экзотический фрукт:
– Добрый вечер, мисс Камилла. У вас там наверху гости.
– Да?
– Этот мистер Ниссен. Он спросил, дома ли вы, и сказал, что поднимется и подождет.
«Лифтовый мальчик» посмотрел меня со своей обычной ухмылочкой, выпуская на четырнадцатом – который на самом деле тринадцатый – этаже. Я достала ключ из кармана своего пальто цвета морской волны и вошла в квартиру. Из гостиной доносились голоса. Мама вышла встретить меня.
– Камилла, – сказала она, – мы так тревожились.
– Почему?
– Луиза ждет тебя в твоей комнате.
– Я не хочу видеть Луизу. Я вообще не хочу никого видеть.
– О, дорогая моя, – сказала мама. – Я знаю, как ты печалишься, что Фрэнк уехал в Цинциннати. Но подумай, насколько хуже, чем тебе, Луизе и миссис Роуэн. Подожди, ты поедешь в пансион и подружишься с новыми девочками. Дорогая, все забудется, обещаю тебе. Ты ведь веришь маме, когда она что-нибудь обещает, ведь правда?
– Нет, – отрезала я.
Тень набежала на мамино лицо. Но она взяла себя в руки.
– Дорогая, – сказала она. – Жак здесь, потому что он пришел попрощаться. Я уверена, ты позволишь мне с ним хотя бы попрощаться. Думаю, я должна это сделать.
– Не знаю, – сказала я. – Все это не имеет ко мне никакого отношения.
– Камилла, – начала было мама, потом передумала, не стала говорить то, что собиралась сказать, а сказала вместо этого: – Пойди в гостиную и попрощайся с ним. Скажи, я жду его в холле. А потом иди к Луизе.
Давно уже я не слышала, чтобы мама говорила так безапелляционно. Я пошла в гостиную. Жак стоял возле окна и смотрел на крыши домов.
– Я пришла попрощаться, – сказала я. «О прощай, прощай, Фрэнк, прощай», – звучало у меня в голове.
Жак повернулся и протянул мне руку.
– До свидания, Камилла, дорогая. До свидания. До встречи, если нам суждено еще встретиться.
Больше мне некуда было идти, как в свою комнату, где меня ждала Луиза. Она, как и Жак, стояла у окна. Когда я вошла, она протянула мне письмо.
– Вот, – сказала она. – Фрэнк велел передать это тебе. Я хотела его выкинуть. Но потом я… Вот оно.
Я взяла письмо, повернулась к ней спиной и вскрыла конверт.
«Камилла, – начиналось оно решительно, – Билл и Мона расходятся. Я еду с Биллом в Цинциннати. Луиза остается с Моной. Вот так. Я не могу с тобой попрощаться. Ты знаешь почему? Пойми сама. Я не могу написать всего, что чувствую. И это ты тоже пойми».
Письмо было подписано «С любовью. Фрэнк». Слово «любовь» было написано торопливым, каким-то дрожащим почерком, точно ему было нелегко его написать.
Я сложила письмо и сунула его обратно в конверт.
– Фрэнк сказал, чтобы я передала его тебе в школе. Он просил передать непременно до конца уроков.
– Ох!
– Прости, – сказала Луиза. – Я думаю, мне хотелось, чтобы тебе тоже было плохо.
– Да ладно, – сказала я.
– Увидимся завтра в школе.
– Хорошо.
– Придешь пораньше? Раз ты тоже скоро уезжаешь…
– Хорошо, – повторила я.
– Мне надо назад к Моне. Я нужна ей. Она не хотела меня отпускать, но я сказала, что мне надо передать тебе письмо. Ладно, пока.
– Пока, – ответила я.
Я выключила свет и подошла к окну. В большинстве окон в домах напротив горел свет. А над домами небо было темным и ясным, и в темноте, пульсируя, горела всего одна звезда. Глядя на нее, я не загадала никакого желания. Мне нечего было пожелать.
Я держала письмо Фрэнка в руках. Я знала, что оно всегда будет со мной и что теперь мне не надо стараться забыть Фрэнка.
Я снова посмотрела на звезду. Она пульсировала живым светом, и вдруг глаза мои наполнились слезами и я начала всхлипывать.
– Нет, – сказала я себе твердо. – Нет, Камилла. Бетельгейзе, – произнесла я сердито. – Бетельгейзе, альфа Ориона. Это первая звезда, чей диаметр был измерен. Ее диаметр – сто миллионов миль, и она отстоит от нас на пятьсот световых лет.
Я сообщила себе все это, и слезы отступили, и я поняла, что не буду плакать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20