Мама покачала головой:
– Нет, нет. Ты всегда такой. Тебя ничто не способно взволновать. Ты всегда говоришь: «Все будет хорошо». Когда мама болела воспалением легких, ты тоже не беспокоился, тебе было все равно.
Папа осторожно вылил себе в стакан еще один коктейль, затем сказал, медленно подбирая слова:
– Ты так говоришь, потому что тебе кажется, будто я не люблю твою мать. Ты думаешь, что все мужчины плохо относятся к своим тещам. Поэтому ты так и говоришь. Уверяю тебя, ты ошибаешься. Я с твоей матерью более близок, чем когда-либо был со своей.
– Нет, нет, – повторила мама. – Я не только маму имею в виду. Вообще. Когда у Камиллы прошлой зимой была корь и была высоченная температура, ты тоже был спокоен. Ты сказал просто, что у нее прекрасный уход и что все дети проходят через это. И ты не тревожился обо мне, когда я ее рожала. Мама сказала, что ты сидел и читал книжку… читал книжку, когда я так мучилась и была в такой опасности!
– Ты не мучилась и не подвергалась большей опасности, чем все женщины. У тебя были абсолютно нормальные роды безо всяких осложнений.
Мама закричала в ярости:
– Я не могу этого вынести! Я не могу вынести! Как можно было прожить с… Каждый день видеть человека, который ничего не чувствует. Абсолютно бесчувственный!
Папа поставил свой стакан на ручку кресла и ушел с веранды, а мама раскачивалась взад-вперед в качалке в страшном гневе.
Я стояла в дверях, пока Бинни не окликнула меня;
– Камилла, ты сказала «спокойной ночи» маме и папе?
Тогда я вышла на веранду, и мама перестала раскачиваться. Мама посадила меня к себе на колени, и я прижалась к ее груди. Она поцеловала меня в макушку, и в щеку, и сзади – в шею, потом спустила с колен и сказала:
– Беги, ложись в постельку, деточка. Я попрошу бабушку подняться к тебе, когда она приедет.
Я пошла наверх, Бинни уложила меня в постель, пожелала спокойной ночи и вышла, прикрыв дверь. Но я не могла уснуть. Я лежала в постели с открытыми глазами и думала, что что-то ужасное случилось с дядей Тодом и бабушкой. Я все думала и думала, все боялась и боялась, пока наконец не заснула.
Меня разбудили громкие голоса и смех, я соскочила с кровати и подбежала к окну. Перед крыльцом стояла длинная машина дяди Тода, а оттуда по очереди высыпались бабушка и все Уилдинги: дядя Тод, и тетя Мардж, и трое ее детей – Подж, Тодди и Тим, и тетя Джен, вся увешанная пакетами и пакетиками. Мама повисла у бабушки на шее с криками:
– Мама, что случилось, что случилось, мы чуть с ума… Марджори, Дженни, дети, как я рада вас видеть… мама, мы думали, с тобой и Тодом что-то случилось, авария или что-то такое!
– Ну, если ты будешь висеть на телефоне целый день, никто до тебя не дозвонится, – сказала бабушка.
– Но мы не разговаривали по телефону! – воскликнула мама. – Только Рефферти один раз позвонил к вам, узнать, выехали ли вы… Но телефон молчал, и мы подумали, что вы уже в пути. Это было всего один раз, когда мы… Вы правда нам звонили?
– У меня разве есть привычка говорить, что я что-то сделала, когда я этого вовсе не делала, а, Роуз?
– У нас спаренный телефон, – сказал папа, обращаясь к бабушке. – Возможно, кто-то и занимал его целый день, а мы не знали.
– Но междугородный… Неужели нельзя что-нибудь сделать, чтобы междугородные звонки…
Дядя Тод обнял маму за плечи и сказал:
– Но мы же все уже здесь живые и здоровые. Не хочешь ли ты пригласить нас в дом? И не беспокойся об обеде. Мы все привезли с собой. Отварную свинину, и багажник забит всем на свете с огорода, и еще есть индейка, и погляди на Джен, она скупила чуть ли не весь магазин.
– О, заходите, заходите, – говорила мама, раскинув руки и жестом приглашая всех в дом. – Дорогие мои, как я рада всех вас видеть. Погостите у нас недельку. Камилла будет так счастлива поиграть с детьми.
– А где Камилла? Где Камилла? – верещали дети.
Тогда я не выдержала. Я сбежала вниз, крича: «Привет, привет, привет!» – а Бинни неслась следом, неся за мной мои тапочки.
Тетя Марджори подхватила меня и крепко обняла.
– Зачем тебе тапочки в такой теплый вечер, а, эльф? – сказала она.
И ребятишки скакали вокруг меня, а я попросила:
– Можно я поужинаю вместе с вами, можно? Ну, пожалуйста!
Мама спросила:
– Как ты думаешь, Рефф? Разрешить ей?
– Тебе решать, Роуз, – сказал папа. – Если ты будешь беспокоиться, что она так поздно не спит, то отошли ее наверх. Нам уже хватит беспокойств на сегодняшний день.
Голос его звучал глухо и холодно, я видела, что он все еще сердится на нее за то, что она наговорила ему сегодня днем.
– Да ради Бога, пусть побудет с нами, – вступил в разговор дядя Тод. – Она крепкий, здоровый ребенок. Детям идет на пользу иногда нарушать строгий распорядок. Роди еще парочку, Роуз, и ты не будешь так переживать за Камиллу.
Подж, старшая из моих двоюродных, сказала:
– Пожалуйста, тетя Роуз, пусть Камилла побудет с нами, я о ней позабочусь.
Тетя Джен добавила:
– Она завтра может поспать подольше.
Понемногу все чемоданы отнесли наверх, всех расселили по разным комнатам. Моя комната была самая большая. В ней стояли две кровати, а еще принесли и разложили две раскладушки, и я была очень рада, что со мной будут спать мои двоюродные: Подж, Тодди и Тим.
Когда все опять спустились вниз, я поняла, что папа более чем сердит на маму. Он сидел на подлокотнике кресла, в котором помещалась тетя Джен, смеялся и шутил с ней, а с мамой говорил только, если она обращалась к нему с каким-нибудь вопросом. За ужином тетя Джен сидела рядом с папой, и он опять говорил только с ней, и она в ответ смеялась и что-то говорила ему, и было такое впечатление, точно они одни, окруженные светом свечи, а все остальные где-то снаружи, в темноте. Я посмотрела на маму, которая сидела на другом конце стола. Она была очень бледна, говорила как-то чересчур возбужденно и ничего не ела.
После ужина нас отправили спать. Тодди и Тим мгновенно заснули, а ко мне сон не шел. Я слышала, что Подж тоже ворочается на соседней кровати.
– Подж, – прошептала я.
– Тебе не спится? – так же шепотом спросила Подж.
– Нет.
– Давай проберемся на цыпочках на лестницу и посидим там, и поглядим, что делают взрослые. Мы дома часто это проделываем. Это забавно.
Мы уселись на площадке. Нам был виден весь холл и за двустворчатой дверью – гостиная. Они все там сидели и разговаривали, но через какое-то время папа и тетя Джен вышли в холл. Подж толкнула меня, мол, сиди тихо. Папа обнимал тетю Джен за талию. Он смотрел на нее, наклонив голову, потому что тетя Джен была маленького роста, а она снизу взглядывала на него. И опять показалось, что они окружены все тем же светом свечи. Они постояли, глядя друг другу в глаза, а затем медленно вернулись в гостиную. Папа так и не снял свою руку с талии тети Джен.
Подж прошептала:
– Я слышала, как мама говорила моему папе, что тетя Джен влюблена в твоего папу.
Я ничего не ответила. Через какое-то время Подж снова зашептала:
– Ой, Камилла, до чего же твоя мама красивая! Она прямо похожа на всех принцесс из всех сказок. Тете Джен далеко до тети Роуз!
Я это и так знала. По их внешности нельзя было даже понять, что они сестры. Тетя Джен была маленького роста, у нее были коротко стриженные каштановые волосы, по манерам она напоминала маленького любопытного воробышка. Она всегда старалась сделать что-то доброе, и ее все очень любили. Но я никогда не видела никого, кто бы смотрел на нее, как люди обычно смотрели на маму.
Потом мама вышла в холл, немного постояла, следом вышел папа.
– Ну, что тебе нужно? – спросил он тихо.
У мамы голос дрожал, когда она сказала:
– Любви. Но ты, по-видимому, не способен мне ее дать.
Папа ответил, все еще сердясь на нее:
– Я предупреждал тебя еще до свадьбы, что не склонен к внешним проявлениям чувств.
Мама усмехнулась и сказала несчастным голосом:
– Я не могла себе представить, чтобы кто-нибудь доходил в этом до такой крайности.
– Я такой, какой есть, – сказал папа.
– Но ты очень даже демонстрировал свои чувства сегодня по отношению к Джен.
– Джен не требует любви, – сказал папа. – Гораздо легче проявлять любовь, когда ее из тебя не вытряхивают.
– Так или иначе, ты думаешь, это честно по отношению к Джен? – спросила мама. – То, как ты вел себя с ней сегодня весь вечер? Не говоря уже о том, что это нечестно по отношению ко мне.
– Ну, это мне самому решать, – отрезал папа.
Он двинулся было назад, в гостиную, но мама его остановила.
– Ну, раз ты так думаешь, так нам, может быть, лучше разъехаться? – сказала мама.
В голосе у папы зазвучали холодные нотки.
– Может быть, и так, – сказал он.
В глазах у мамы мелькнула паника, как у затравленного зверя.
– Неужели проявить немного любви такая уж трудная задача? – проговорила она.
– Прости, – сказал папа.
– Ты считаешь, что мог бы полюбить Джен? – спросила мама. – Так, как мне бы хотелось, чтобы меня любили?
В голосе ее звучал страх.
– Не думаю, – ответил папа и, повернувшись, пошел в гостиную.
Мама прислонилась к стене и стояла бледная и красивая, похожая на отчаявшегося ангела. Она стояла так, прислонившись к стене, но не плакала.
Подж взяла меня за руку, и мы вернулись в мою комнату. Подж ничего не сказала по поводу услышанного. Я тоже промолчала.
Весь остаток недели Уилдинги гостили у нас, играли, купались, ели с аппетитом за разложенным столом в столовой. Казалось, все, что мы слышали с Подж, все эти ужасные вещи, которые они говорили друг другу, просто нам приснились. Мама и папа выглядели вполне счастливыми, как будто они никогда ничего подобного не говорили.
Но я знала, что мне ничего не приснилось.
Тетя Джен потом вышла замуж и уехала в Бирмингем, штат Алабама. После того как бабушка умерла, дядя Тод переехал в Калифорнию, и мы имеем сведения о них в основном на Рождество и в дни рождения.
Вот два воспоминания, которые все эти годы укрывались где-то глубоко-глубоко в моем сознании. Теперь мои чувства по отношению к папе стали иными. Он, так же, как и мама, не был просто моим папой. Он был Рефферти Дикинсон, полностью отдельная личность, так же, как и я – Камилла Дикинсон. И вот наконец я открыла для себя, что мои родители не были созданы только для меня, что они отдельные люди, такие же, как встречаются мне на улице и живут в доме напротив. С того самого дня рождения и до сих пор я не осознавала этого. И это осознание теперь причинило мне неожиданную боль. Оказывается, осознание того, что твои родители – человеческие существа, еще больше выводит из душевного равновесия, чем осознание таковым себя самого. Я лежала на нижней полке Луизиной кровати, и мне казалось, будто на меня навалился тяжелый груз, давит, давит мне на грудь, вот-вот раздавит сердце.
Из гостиной донесся голос Моны:
– Как же насчет Фрэнка? Неужели тебе наплевать, что он проводит столько времени с этими итальянскими дешевками?
– А как с девочкой Дикинсон? – устало отозвался Билл. – Мне казалось, у него это новое увлечение.
– Эта маленькая избалованная гадючка? Я, пожалуй, предпочту итальянок. Они по крайней мере обыкновенные люди.
Луиза подняла голову от своего блокнота и сказала каким-то нарочитым тоном:
– Фрэнк пошел на ланч с Помпилией Риччиоли. Может, он и на ужин останется. Он часто остается.
Лежа на ее кровати, я подумала: «О нет! Жизнь слишком сложна, слишком ужасна. Как все это можно вынести?»
И повернулась лицом к стене.
– Прости, – сказала Луиза, – прости, Камилла. Мне не стоило этого говорить.
– Мне наплевать, – сказала я.
– И не обращай внимания на Мону. Она на самом деле так не думает.
– Мне наплевать, – повторила я.
Какая разница? Какая разница, что Мона думает, или Билл, или Луиза, или кто-то там еще? Я лежала, уставившись на верхние пружины, полная страха перед Помпилией Риччиоли и какими-то там еще итальянскими девчонками, которые, по крайней мере «обыкновенные люди».
Неожиданно в гостиной взвизгнула Мона:
– О, будь проклята война! Будь проклята! Она уже много лет как кончилась. Так что же она не кончается! Фрэнк половину своего времени проводит на Перри-стрит у этого безногого. Почему нельзя забыть про эту войну? Она кончилась. Почему она не оставляет нас в покое?
– А почему ты не оставишь меня в покое? – задал вопрос Билл.
Луиза хлопнула блокнотом по столу:
– Пошли отсюда. Давай выведем Оскара или сходим в кино. Или еще что-нибудь придумаем.
– Я не могу, – ответила я.
– Почему?
Мне не хотелось отвечать, но я все-таки сказала:
– Мы уговорились встретиться с Фрэнком.
– Ты кретинка, что бежишь к нему, чуть только он тебя поманит. Тебе это еще не ясно, Камилла Дикинсон? Ни один мужчина не будет уважать девушку, которая откликается на первый же зов.
– Ничего не поделаешь, – сказала я.
– Пошли, Камилла, – настаивала Луиза. – Заставь его подождать немного. Это пойдет ему на пользу.
– Я не могу, – сказала я. – Не могу.
– Меня тошнит от тебя, – заявила Луиза. – Так тошнит, что сейчас вырвет.
Тут хлопнула входная дверь, и я услышала шаги Фрэнка. Он прошел через гостиную, ничего не сказав Моне и Биллу, и встал на пороге Луизиной комнаты.
– Привет.
– Привет, – отозвалась я.
– Чего ты явился? – спросила Луиза. Вопрос звучал грубовато. – Я считала, что ты ушел на весь день.
– Нетушки. У меня свидание с Камиллой.
– Камилла занята.
– Ничего подобного, – возразила я.
Луиза повернулась ко мне:
– Но ты сказала, что проведешь этот день со мной.
Я затрясла головой:
– Я сказала, что приду к тебе утром. Вот и пришла. И все утро провела с тобой.
– Очень я уважаю тех, кто нарушает обещания, – со злой иронией процедила Луиза.
– Ничего я не нарушала. Я сказала, что приду, и пришла.
– Я не про это, – заметила Луиза с презрением, – и ты прекрасно знаешь. Не разыгрывай дурочку, Камилла Дикинсон. Ты не рассказала мне про Жака и про то, где ты пропадала вчера вечером.
– Я и не обещала тебе, что расскажу.
Луиза побледнела. Она всегда бледнела, когда злилась.
– Мона сказала, что ты избалованная маленькая гадючка и даже не похожа на человека, и она права. Давай катись со своим Фрэнком, но только больше никогда не жди моей помощи ни в чем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20