Где ваш фотоаппарат? Тут найдётся интересная натура…— Неужели вы всё-таки нашли его? — обрадовалась она. — Покажите же его скорее!— Силь ву пле, сударыня!А инспектор и полицейский уже тянули Щёголя через парапет. Когда Констант увидела Щёголя, она тихо ахнула:— Это же президент Поль Батист!— Экс-президент, — уточнил я. — И не Поль, а Мишель…— А ведь он был в понедельник в архиве генерала Пирра, вы оказались правы. Кто бы мог предположить! Но хорош, хорош.Таким она и сфотографировала его: и как его тащили под выкрики полицейских, и как наконец поставили на набережной.С него текло, и под ногами тотчас набежала лужица. Подтяжки вздулись на животе. Он был смешон и жалок.Констант восторженно крутилась, снимая его со всех сторон, пока не кончилась плёнка.Он понемногу пришёл в себя и начал закрываться, прятать лицо и отмахиваться. Обхватил руками плечи — и тут до него дошло!— Мой пиджак! — вскрикнул он. — Мои ключи!Ключи — это неплохо.— Мой паспорт, мой билет! Он стоил сорок две тысячи!Паспорт и билет — это замечательно, это как раз то, что надо! Хороший был у тебя билет — на сорок две тысячи, это же восемьсот долларов, дальний билет — и весьма. Я постарался припомнить расписание рейсов, которые видел в «Паласе», там стояли и цены. Нет, сегодня ты уже не улетишь, Щёголь!— Мой адрес! — продолжал он взвизгивать все громче.Я что-то не понял, как тут реагировать — радоваться или дивиться. Вот когда все сцепилось до последнего камушка. Вопли над затхлым каналом сошлись со знаком Альфреда. Я подошёл к Антуану.— У него был билет на рейс КЛМ — 843 Амстердам — Сидней. Спроси-ка у него, Тото, про этот адрес. Но… с подходцем.Антуан всегда понимал меня с полуслова. Он сунул руки в карманы, вразвалочку подошёл к Щёголю.Потом нагнулся над ним и ласково шепнул:— Если ты забыл адрес, Щёголь, я тебе помогу, но только — молчок! Запомни раз и навсегда: Веллингтон-стрит, двенадцать.— Тридцать четыре, — машинально отозвался Щёголь.— Привет от Чарли! — Антуан щёлкнул его по кончику носа. — А телеграмму ты уже дал? Не забыл ли ты пароль, Щёголь? Могу напомнить. Каково-то тебе сейчас, «дружочек»?— Мне очень плохо! — И только тогда до него дошло, что он сболтнул. Он закрыл лицо руками и, наверное, попробовал проглотить свой язык, но у него и это не вышло. Колени его подогнулись, и он присел в натёкшую с него лужу.Я подошёл, чтобы рассмотреть его поближе. Я глядел на него даже с нежностью. Слабоват ты стал, Щёголь. В тираж пора. А то что же получается: Луи на пенсии, Антуан ишачит на тебя, как вол, бедного Ивана ты прижимаешь. А сам позваниваешь колокольчиком и шатаешься по всему свету вплоть до иностранного города Сиднея? Да здравствует неравенство! Да? Так больше не пойдёт, мой миленький!Констант ничего не поняла из разговора Антуана со Щёголем.— Привет от Виля, господин инспектор.— Кто это такой? — спросил он.— Мне, право, неудобно, господин инспектор. Я же иностранец… Спросите у своих соотечественников, об этом Виле вся Бельгия знает.Констант захлопала в ладоши. Я подошёл к Щёголю и приподнял его за подтяжки.— Примите, господин инспектор, этот ценный груз. Перед вами четвёртый участник ограбления льежского банка, совершенного в сентябре сорок четвёртого года полковником Вилем. Не так ли, мсье экс-президент?Тот помалкивал.— Се ля ви, — сказал Антуан.— Папку «кабанов», похищенную из архива генерала Пирра, вы можете взять в портфеле, господин инспектор. У кого есть вопросы?— Но мотив, мотив? — с улыбкой подивилась Констант.Я просвистел ей песенку «Как прекрасно пахнут ананасы». За меня ответил Антуан.— Он очень хотел разбогатеть. Сорок лет, а он всё ещё рядовой учитель. И война уже кончается. На войне он тоже не стал героем. И тут он узнает, что полковник Виль собирается совершить налёт на банк, но вся четвёрка уже укомплектована. Двое рядом с Вилем, они ближайшие его помощники, их не тронешь. А четвёртый, Альфред Меланже, в лесу. И он предаёт «кабанов» вместе с их командиром, чтобы занять вакансию. Заодно он получает самое надёжное в мире алиби — могильную плиту, потому что тут ему ещё раз повезло: в день освобождения Льежа погибает его кузен Поль Делагранж, и Мишель берет себе его имя, надёжно и казалось бы навеки прикрыв своё преступление могильной плитой. О том, как он переменил имя, я уже рассказывал, для большей безопасности он разделил чужую фамилию на три части. И полковник Виль безбоязненно оставляет его в Бельгии, потому что ему надо иметь тут своего человека. Мишель заработал свою долю: тридцать семь миллионов двести пятьдесят тысяч. Капитал требует вложений, и тогда он вступает в сговор с бароном Мариенвальдом… Остальное, как говорится, дело техники. Я надеюсь, что наш инспектор достойно справится с этой задачей.— Ну что, ж друзья, — я обнял Антуана и Виллема, — дело о «кабанах» можно считать завершённым.— Дело об особом диверсионном отряде «Кабан» и полковнике Виле только начинается, — возразила Констант, деловито защёлкивая футляр аппарата. — Это будет лучший заголовок года, но я вам его не скажу.— Мерси, сударыня, — я поклонился.— А теперь мы пойдём в кабачок, — предложил Антуан. — Я знаю тут одно местечко, куда, бывало, хаживали Тиль и Ламме Гудзак. Там и поговорим. Кажется, мы сегодня ещё не завтракали.— Сначала вы пройдёте в полицию, — сурово заявил инспектор, — и я составлю протокол.— Кончай тянуть резину, инспектор, — сказал я ему. — Мы приглашаем.— Всё-таки вы хулиганы, — сказала Ирма по-русски, но её никто не понял. ГЛАВА 28 — Салют, Серж! С бонжуром, ребята…— Чао, Витторио. С благополучным.— А-а, привет! Выражаю тебе своё полное. Как съездишенз?— Банзай гезунд, Витю-сан. Кахен твейн делахт?— Комси комса, или, по-нашему, абсолюман. А каки васи делаете?— Токанава тояма, что означает в переводе: на том же уровне плюс пять процентози.— Значит, у тебя все о'кэй?— Ах, ребята. Если бы вы только видели! Этого ни в сказке сказать, ни пером написать, вы никогда не поверите, вы никогда не узнаете. Это надо видеть, это надо чувствовать, это надо обонять; какие шампиньоны я ел в сметане, это же умереть!— Смотрите на него — он уцелел!— Как же ты выжил, бедненький? Аж осунулся. Просто глядеть на него невозможно, до чего он осунулся.— А нам оставил?— Нам он выдаст сухим пайком.— Честно говорю, ребята. Какие шампиньоны! Такие и в сладком сне не приснятся. Сюзанна, жена Антуана, готовила.— Я всегда знал: в нём погиб великий чревоугодник.— Значит, он ещё и насюзанился? Вот это парень!— А что? Осанка у него вполне. Сразу заметно: человек ел шампиньоны.— Клокочете мелкой завистью? Насчёт Сюзанны ты мимо дал, Сержик. Я же вам от души рассказываю. Этот Антуан, знаете, какой парень! Антуан — это человек.— Партизан?— Что за вопрос!— А как по-ихнему партизан?— Так и будет — партизан. Это же французское слово.— А я-то думал, что партизаны только у нас были. Выходит, мы их у французов позаимствовали?— Что же сие означает?— Партизан — это буквально соратник.— Значит, мы твои партизаны?— Нет, ребята, это я ваш партизан.— Смотрите, как скромничает! Я его буквально не узнаю.— Перед нами новый человек!— А что? Нашампиньонился и сделался скромным — закономерная деградация.— Скромность украшает даже штурманов.— Наш Коля, к примеру, третьего дня не то что шампиньоны. — Комара съел. И ничего — помалкивает.— Коля съел Комара? И вы молчите?!— Наш Коля теперь в финале. Об этом знает весь мир и ближайшие планеты.— Так он же в деревню ездил?— Виват, Николя! Как же это произошло? Чистая или по очкам?— По чистой положил его наш Коля. В третьем раунде. Комар и пикнуть не успел.— Вот это номер! Коля в финале, а я про шампиньоны вам заливаю.— Скромность, скромность…— Комар для меня не проблема. А вот теперь в финале с Эдиком придётся, это уже кое-что.— Эдик — это штучка. Он гармоничен.— Неужто в финале с Эдиком? А кто его сейчас тренирует? Когда финал?— У Эдика правосторонняя стойка. И реакция у него на уровне. Берегись его левой.— И вообще Эдик гармоничен.— Зато с Эдиком интереснее. Будет на что поглядеть.— Что вы, ребята? Коля самого Комара уложил. Да после этого Эдик сразу лапки поднимет. Он сдаст психологически.— Эдик психологически не сдаст. Эдик гармоничен.— Заладил. А Коля наш что — не гармоничен?— У Коли коронка — встречный прямой. Садись на него в ближний бой, Коля, и всё будет в ажуре.— А чего же ты про Веру не спросишь? Скромность заела?— Спрашивается, где Вера?— Очнулся. Верочка отгул взяла по уходу за отцом.— Волнующе и непонятно…— Отцу операцию делали. «Излишки» какие-то вырезали. Так она теперь у него днюет и ночует.— Сплошные чудеса. Что же толкнуло её на этот героический шаг?— Ты и толкнул, дольче Вита. Уж больно она задумчивая стала, когда ты её в щёчку чмокнул.— О чём нашёптывал ей у трапа? Признавайся открыто.— Ребята, вы меня знаете. Я вас тоже. И я со всей ответственностью заявляю: я славы не ищу. Я рядовой советский труженик. Зачем я буду присваивать себе то, чего не совершал?— Вот к чему приводят поцелуи в запрещённом месте.— Здравствуй, Тиль.В дверях стоял Командир, и в руках у него брюссельская газета. Я вскочил.— Разрешите доложить, Командир. Штурман Виктор Маслов явился из краткосрочного отпуска. Готов приступить к своим обязанностям.— Вы только поглядите, товарищи, что пишут тут про нашего штурмана. — Командир развернул газету. — Узнаете?Там я стоял в рост и сурово указывал пальцем. Фотография занимала два столбца. А по соседству в таком же формате был выставлен обмокший Щёголь. Он стоял на полусогнутых, изо всех сил закрываясь от меня руками, смешно у него получалось. Даже на застывшем снимке видно было, как у него поджилки трясутся.— Так это же наш Витторио. Напартизанился он у них, как я погляжу.— Насюзанился, напартизанился, наобонялся…— «Русский Тиль мстит за отца», — с выражением сказал Командир, указывая на заголовок, набранный аршинными буквами.— Смотрите, и медаль на кителе какая-то.— Что вы, ребята, это не он. Он в это время питался шампиньонами.— Первый раз вижу, ребята, честно говорю. Я тут совершенно ни при чём. Это все Антуан.— Предварительный диагноз отменяется. Это не скромность, это корень кубический из скромности. Это святой наив.— Я же говорил: перед нами другой человек. Перед нами — Тиль Уленшпигель.— И мы ему верили…— Ну зачем вы, ребята… — взмолился я. — Да ещё при Командире.— Приедем — разберёмся в твоём поведении, — отрезал Командир. — Доложишь в экипаже, что ты там творил…— Я больше не буду, Командир, — ответил я. — Ведь и повода больше нет, отец-то у меня был один…— Борт ноль сорок один слушает, — сказал Николай. — Командир, порт запрашивает вылет.— По местам, — приказал Командир.— Правый готов, — сказал Виктор-старший.— Левый готов, — сказал Командир.— Приступить к проверке системы, — сказал Сергей.— Вас понял, — продолжал Николай. — Видимость пять километров, ветер северо-северо-западный, до трех баллов.— Скорректировать маршрут, — сказал командир.— Ветер северо-северо-западный, до трех баллов, маршрут принимаю, — ответил я.— Выходим на ВПП, — сказал Командир.Ведомая тягачом машина беззвучно качнулась и тронулась с места, заносясь правым крылом. Мы разворачивались, и я увидел здание вокзала с галереей. Антуан стоял в стороне от прочих, у меня сердце защемило, когда я увидел его одинокую фигуру на верхней галерее, вот так и мать стояла на краю поля, провожая меня.Антуан заметил, как мы тронулись, и поднял руку.Машина продолжала разворачиваться, вокзал проплыл и начал уходить за срез иллюминатора. А мы пойдём с полосы прямо на север, и я не увижу Антуана сверху, там только вата облаков и общие планы.Я на секунду оторвался от карты, чтобы последний раз глянуть в окошко:— Оревуар, Антуан!
1968-1971

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43