— Я заставлю её замолчать, — опомнился Иван.— Молчи, Иван, приказываю тебе. Сам сумею ответить, — я уже полностью овладел собой, пытаясь сообразить, что может значить этот визит. — Так что же она сказала? Что-нибудь об отце? Говорите, не стесняйтесь.Женщина повысила голос, пальцы, сжимающие сумку, побелели. Наконец-то в её глазах сверкнула давно сдерживаемая ненависть. Как же глубоко эта ненависть сидела, если так долго прорывалась наружу.— Она говорит, что ваш отец убийца, — выдавила из себя Татьяна Ивановна. — Больше я не могу вам сказать.— Спокойно, Татьяна Ивановна, сейчас разберёмся, кто тут прав, а кто виноват. Не думаю, чтобы отец просто так вошёл в дом и убил человека. Это, наверное, ваш муж первым напал на него? Что же вы молчите, я жду. Тогда ведь война была, Татьяна Ивановна, что же вы робеете? — Но Татьяна Ивановна уже вышла из строя, и я повернулся к женщине в упор к её ненавидящим глазам. — Война, пиф-пиф. Или ваш муж — моего отца, или отец — вашего мужа. Я, между прочим, тоже сирота, а мать моя — вдова, да скажите же ей, Татьяна Ивановна. Теперь понятно, почему она своё имя не захотела назвать.— Как это ужасно, — тупо повторила Татьяна Ивановна, заламывая руки и прижимая ладони к щекам. — Она говорит то же самое.Женщина встала, расстегнула сумку. Я тоже поднялся, следя за её руками. Так мы стояли лицом друг к другу.— Убийцы, вы убийцы! — в бессильной злобе твердила она, — вот вам, вот… — она выхватила газету, скомкала её.Луи уже подходил к столу. За ним спешили Антуан и президент. Я бросился навстречу.— Иван, быстро спроси у Луи, знает ли он её? — Я тут же повернулся, услышав шорох, но женщины у стола уже не было. Чёрный костюм мелькнул в крутящейся двери, на столе валялась разорванная газета. — Иван, живо!Иван грузно кинулся к двери, Антуан юркнул следом.Мы подошли с Луи к столу. Татьяна Ивановна сидела в прежней позе, прижав руки к щекам. Я разгладил ладонью газету, фотография была разорвана. В зале, кажется, никто не заметил, что случилось в нашем закутке.— Татьяна Ивановна, полноте, — я оторвал от лица её руку, — ничего же не случилось, успокойтесь, прошу вас.— Простите меня, это уже прошло, — она подняла голову, виновато улыбнулась. — Меня потрясло то, что она говорила то же самое.— Что такое? Что тут произошло? — вопрошал подоспевший президент.— Небольшая демонстрация протеста. Как говорится, свобода собраний.Татьяна Ивановна, сбиваясь, объяснила президенту. Луи было кинулся к дверям, но снова вернулся к нам. Лицо Поля Батиста оставалось непроницаемым. Потом он подошёл ко мне.— Господин президент приносит вам свои извинения за случившийся инцидент, но они могли арендовать только половину зала, и хозяин оставил двери открытыми, иначе сюда не проникли бы посторонние люди. Господин президент весьма сожалеет, сейчас он обратится к хозяину.— Нашли, о чём сожалеть, — я даже рукой махнул. — Это только к лучшему. Кое-что начинает проясняться. Спросите у Луи, Татьяна Ивановна, он успел разглядеть эту женщину в чёрном костюме?— Нет, он никогда не видел её, он уверен в этом, — ответила Татьяна Ивановна.— Тогда, выходит, это работа «кабанов», — заключил я. — Кажется, на сей раз демонстрация закончилась моим поражением. Лозунги нам больше не понадобятся. Долго придётся искать эту мадам.Подоспевший Иван подтвердил мои предположения: женщина села в машину и уехала в сторону Льежа.— Надо было за ней пуститься, — подсказал я с опозданием.— Я хотел, — оправдывался Иван. — Я шёл за ней, а моя машина стояла в другом конце, я бы все равно не успел. Она уже уехала.Антуан положил передо мной листок, на котором было написано: 9325Х.— Браво, Антуан! Мне бы самому ни за что не догадаться. Теперь-то мы её найдём.— Она живёт далеко. Этот номер из Западной Фландрии, — пояснил тот, — у них такие буквы в индексе.— Хорошо, что не из Западной Германии, — засмеялся я, — вот тогда ты задал бы мне загадку.— В машине сидел мужчина, — продолжал Антуан. — Он ждал её и курил сигару. Машина была синяя, марка «Феррари».— Тоже неплохо. Сигара приобщается к делу в качестве главного вещественного доказательства. Но ты не сказал мне сорт сигары. Без этого я не смогу работать.Антуан засмеялся.— Я тоже видел, как он курил сигару, — подтвердил Иван. — И вообще, у него был вид капиталиста.— Спасибо, Иван. Если он ещё и капиталист, то мы его быстро найдём. — Я повернулся к Татьяне Ивановне. — Так что же всё-таки она говорила? Что такое то же самое?— Она говорила, что её ребёнок рос сиротой без отцовской ласки, и она осталась вдовой на всю жизнь.— Это же лирика, Татьяна Ивановна. Бедная вдовушка укатила на шикарном лимузине к своей бедной сиротке — какая трогательная картина. А тогда, между прочим, война была. А на войне, между прочим, пули летают.Я решительно направился к стойке, за которой президент вёл переговоры с хозяином. От стойки отделился коренастый мужчина со смуглым лицом. Он протянул мне руку.— Он все слышал, — перевёл Иван, — как ты с ихней мадам разговаривал, и после этого он имеет честь пожать твою партизанскую руку.— Разрешите представиться, — сказал смуглолицый, голос его был сухим и решительным. — Матье Ру.— Боже мой, — вздохнула за моей спиной Татьяна Ивановна, — неужели эта ужасная война никогда не кончится? ГЛАВА 14 Нет, не таким представлял я его. И встреча наша рисовалась по-иному, думалось: сам его найду, сам начну наш мужской разговор. Я и первую фразу придумал. «Здравствуйте, Матье Ру, — сказал бы я. — Вот мы и встретились, мсье, похоже, вы меня не ждали?»И снова все перевернулось. Он и рта не раскрыл, а я уже знал, что он скажет: на мосту не был. Ничего нового он мне не скажет.Он смотрел и улыбался, весёлые морщинки собрались в уголках глаз.Я изобразил ответную улыбку.Он продолжал улыбаться, взбираясь на табурет. Я расположился рядом. Коль он сам явился, пусть сам и доложит, с чем пришёл.Президент Поль Батист завершил переговоры с хозяином и присоединился к нам.— Мсье де Ла Гранж, — произнёс я, — весьма сожалею, но сегодня вечером мы не поедем к Матье Ру.Поль Батист удивился.— Матье Ру перед вами, — торжественно заключил я.Президент удивился ещё более, они быстро заговорили.— Президент говорит, что он ему кажется знакомым, — по ходу переводил Иван, — они могли встречаться в убежище Виля, но тот мсье не узнает нашего президента. Он не знал, что мы его искали. Он прочитал эту газету и сам решил, что ты будешь иметь интерес узнать про Альфреда Меланже, командира группы «Кабан». Поэтому он приехал на нашу церемонию. Он может рассказать тебе и про отца, один раз он видел его в лесной хижине.— Понятно, — ответил я, хотя понятно было не очень. — Выходит, сам он в группе не состоял?— Об этом он ещё не рассказал, — ответил Иван.— Так спроси же у него.— Ты мешаешь мне слушать, — ненадолго обиделся Иван. — А то у меня выходит в оба уха. Он говорит, что ему приятно с тобой познакомиться. Ты правильно поступил с этой женщиной. Он сообщает, что мы все можем рассчитывать на его правду.Не скоро, видно, доберёмся до дела с такой общительностью. Я решил набраться терпения. У меня больше нет бесполезных вопросов.Матье Ру поставил рюмку и сказал своё слово. Лица у всех вытянулись. Я смотрел в этот момент на Антуана и увидел, как у того глаза сузились, и желваки задвигались. Сюзанна вскрикнула и принялась растерянно поправлять волосы. Луи негодующе перебил Матье Ру, быстро и как-то растерянно заговорил Поль Батист, потом Антуан. А у Ивана снова челюсть отвалилась.— Не томи душу, Иван. Про «кабанов», да?— Он сказал, что «кабанов» предали, — молвил Иван упавшим голосом.— Что я тебе говорил! — воскликнул я и осёкся. А почему, собственно, должен я знать обо всём этом? Зачем, собственно, стремился к этому знанию? На что мне оно? Но задумал — вот и дождался. Но что же я хотел услышать? Что должен был услышать? У меня аж под ложечкой засосало, когда я на секунду представил себе, что было бы, не будь сказаны эти слова. Но слово сказано. Не стало амбразуры, закрываемой жарким телом, не стало штурвала, выворачивающего на последний таран, не стало знамени, подхваченного отчаянной рукой, — все убил один предатель, только он один и убил всех, только он и остался единственной реальностью в этом неверном мире. Не будет мне теперь покоя. Не нужен мне покой теперь.Вот почему я должен был услышать это слово и рвался к нему сквозь немоту могильной плиты. Я и сам сейчас другой, давно готов к такому слову, с той самой минуты, как мадам Люба молвила.Теперь они говорили все разом, не до меня им стало, они свои заботы выясняли, они ещё надеялись, что слово сказано не до конца и неточно. Но я-то знал, что надежды нет. Ру терпеливо отвечал на вопросы, то и дело поглядывая на меня. А я другим сделался, холодным и пустым.Я обернулся и увидел Татьяну Ивановну, которая подошла к нам, привлечённая громкими голосами.— Вы слышали, Татьяна Ивановна? — обратился я к ней как к последней своей опоре. — Всё-таки он был там, этот Иуда. Недаром говорят: если бы Иуды не было, его следовало бы выдумать. Не прожить нам без Иуды на этом свете. Имени его он, конечно, не знает? О чём они там шумят?— По-моему, он в самом деле не знает того человека, — ответила она, поглаживая мою руку и глядя на меня влажными глазами. — Он объясняет вашим друзьям, каким образом он узнал об этом.— Конечно, друзья у меня ещё есть, — я усмехнулся.Антуан подошёл ко мне, больно сжал плечо.— Мы его найдём, Виктор, — сказал он. Я увидел его тоскливые глаза и подумал, что и у меня, верно, такая же тоска в глазах. Не хотел бы я видеть тоску в глазах друга.— Найдём, Антуан, — как эхо отозвался я. Как быстро мы можем установить по номеру машины имя владельца?— Это несложно, но сначала мы поедем к Альфреду Меланже. Ру знает его адрес.— Не слишком ли много он знает, Антуан? — спросил я. — Что-то затянулся его монолог.— Ты должен мне верить, Виктор.Мы отошли с Антуаном от стойки и сели за тот же столик, где только что сидела женщина в чёрном. Татьяна Ивановна была нашей «связной».Ру подошёл к нам. Я пригласил его сесть.— Когда я ехал сюда, то ещё не знал, что скажу вам об этом, — начал он. — Но я увидел вас и понял, что должен сказать все. Теперь вы знаете это.— Увы, мсье Ру, я ещё ничего не знаю.— Я расскажу все, что мне известно об этой печальной истории.Иван и Луи присоединились к нам. Поль Батист отошёл, сославшись на дела. Луи сердито отослал женщин, с грохотом подвинул стул. Он никак не мог успокоиться и то и дело наскакивал на Ру с вопросами и возражениями. Иван тоже встревал в разговор. Татьяна Ивановна деловито и терпеливо переводила все, что они говорили, выкрикивали, в чём сомневались. В конце концов из путаных вопросов, воспоминаний, перебивов такая стала проясняться картина.Матье Ру в тридцать восьмом году окончил медицинский факультет и работал хирургом в Льеже. Он уже тогда отдалённо был знаком с Альфредом Меланже, который учился на том же факультете, но был на два курса старше. Когда началась война, они потеряли друг друга. Ру пошёл в армию, в битве на Лисе был тяжело ранен в бедро, несколько месяцев провалялся в госпитале, после чего вернулся в Льеж и вступил в ряды Сопротивления. Ру воевал как врач. По первому зову он мчался на партизанские стоянки, оказывал помощь, прятал раненых партизан на своей льежской квартире. Гестапо установило за ним наблюдение. Тогда он оставил Льеж и стал партизанским врачом в убежище Виля. В марте сорок четвёртого года его впервые отвели в хижину «кабанов». Альфред Меланже был ранен в ногу во время дерзкого налёта на немецкую нефтебазу, о котором мы уже слышали от Жермен. Борис Маслов спас тогда Альфреда и тащил его на себе до самой хижины. Ру сделал операцию, извлёк осколок. Он жалеет, что слишком мало поговорил в тот раз с партизанами. Через полторы недели он снова побывал в хижине, чтобы проверить рану Альфреда, но почти все партизаны были на задании, и опять им не удалось поговорить как следует. После этого Ру не видел Альфреда до самого конца войны и даже считал, как и все в штабе, что Альфред погиб со своей группой. И вот уже в сорок пятом году в начале апреля к его дому подъехала машина. Это было вечером. Ру кончил приём больных и поднялся к себе наверх. Человек, который был за рулём, давал сигналы. Выглянув в окно, Ру услышал, что его зовут. Он поспешно спустился вниз и узнал раненого Альфреда. Пуля пробила руку у самого плеча, кабина была залита кровью. Альфред увидел Ру и тут же потерял сознание. С помощью дежурной сиделки и жены Ру перенёс Альфреда в перевязочную и извлёк пулю. Меланже потерял много крови и долго не приходил в сознание.Что же случилось? Об этом рассказал сам Альфред на другой день, когда пришёл в себя. Но рассказывал он странно, отрывочно и явно не желал говорить всего. Он утверждал, что проехал семьдесят километров после того, как его ранили, и это само по себе было удивительно: как он мог вести машину с такой серьёзной раной.Кто его ранил? На этот вопрос последовал столь же удивительный ответ. Альфред знает, кто стрелял в него, но не может назвать имени этого человека. Это был предатель, который предал их во время войны, из-за него погибли девять человек, и Альфред дал слово, что расправится с ним сам. Он тоже стрелял в предателя и тоже ранил, может, даже убил, Альфред просил Матье посмотреть в газетах, нет ли сообщений о разбитой машине под Намюром. Больше он ничего не сказал.Альфред провёл в доме Ру четыре дня, а на пятый заявил, что уезжает, хотя был ещё слаб. Как ни уговаривал его Ру, Альфред стоял на своём: он должен быть дома, за ним будет ухаживать сестра. Ру повёз его в Марш. По дороге он пытался последний раз повлиять на Альфреда: если предатель известен, надо объявить его имя властям и отдать под суд. Однако Альфред был непреклонен: он должен сам отомстить за гибель друзей. Предатель слишком хитро сделал дело, против него почти нет улик, власти в лучшем случае посадят его в тюрьму, а этого мало, его нужно убить, и только Альфред может совершить справедливый суд. В этом он видит свой долг перед друзьями.— Сколько я ни убеждал его, что нужно действовать законным путём, — закончил рассказ Матье, — Альфред не согласился со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43