— Пресвятая Дева, прости мне мои прегрешения. Прости меня, прости Хулио Меркадо. Смилуйся, Пресвятая Дева, прости несчастного Хулио Меркадо. Прости, что пел эту песню. Прости…
— Эй, парень, ты пел хорошую песню. Зачем просить прощения за то, что ты пел ее? — тихо проговорил Кид.
Хулио Меркадо слегка выпрямился:
— Ты человек дона Эмилиано?
— Нет, дружище.
— Ну, тогда я рад, что пел ее. Я должен был ее спеть. Потому что когда я пришел в себя, то услышал, как моя глотка вопит от боли. Поэтому и запел. Мужчинам не подобает скулить, как побитым собакам.
— Я слышал, как ты заскулил, а потом запел. Ты настоящий мужчина, Хулио.
Одним движением охотничьего ножа Монтана перерезал веревку на руках пеона, и тот рухнул на колени, восклицая:
— Зачем вы это сделали, сеньор? Привяжите меня обратно. Если утром обнаружат, что я освободился, меня запорют до смерти, а мою мать выгонят из дома. Во имя Господа, привяжите меня обратно, иначе со мной все кончено!
— Если я оставлю тебя здесь, — возразил Монтана, — то к утру ты будешь и так свободен— даже вопреки их воле. Ты умрешь, Хулио.
— Нет, я веду счет времени. Уже скоро утро.
— Ошибаешься! Ночь только наступила.
— Господи Иисусе! — прошептал Хулио.
— Ложись на землю ничком, — велел ему Монтана.
Пеон послушно лег, и Монтана принялся снимать с него изодранную рубаху. Раны на спине уже успели запечься, и местами к ним присохли клочья материи. Когда Кид осторожно стягивал со спины рубаху, все тело Хулио содрогнулось от боли, но он не издал ни единого звука, а только тяжело задышал, перекатывая во рту распухший язык.
Монтана достал фляжку с разбавленным бренди и, приподняв голову пеона, дал ему выпить.
— Вот теперь можно… можно умереть… умереть счастливым. Благослови вас Господь! Благослови вас Господь! Как вас зовут, мой благодетель?
— Я всего лишь гринго, Хулио.
— Каков бы ни был цвет вашей кожи, Господь вложил вам сердце честного мексиканца!
— Лежи спокойно, — приказал Монтана и принялся промывать раны пеона бренди.
— Ай! Ой! Ай! — шепотом запричитал Хулио, когда спирт защипал раны. — Господи Иисусе! Да это же чистый огонь!
— Ну вот, теперь все чисто, — заключил Кид. — Никакой инфекции. Тебе понятно? У тебя не заведется никакой дряни. Гноящихся ран не будет, и мухам здесь поживиться нечем.
Потом он осторожно натер спину пеона мазью.
— Я засыпаю! — пробормотал Хулио. — Боль стихает, и я засыпаю. И буду спать вечно. Ведь на небесах для бедных пеонов не уготовлено ничего, кроме сна. Ну и ладно… довольно и этого… Зато у меня по утрам не будут мерзнуть ноги… Боже милосердный, как этот мороз пробирает до самых костей! А летом меня не будет палить солнце… Будет только сон. Безмятежный райский сон. Сеньор, вы — мой благодетель. Пускай Господь озолотит вас за ваше доброе сердце.
— Вставай! — велел ему Монтана.. — Ты можешь встать?
Он взял пеона за подмышки. Меркадо напрягся, и Кид почувствовал, как под его руками вздулись бугры крепких, твердых, будто дерево, мускулов. Теперь мексиканец стоял перед ним.
— Сейчас прикроем раны от холода и сырости ночного воздуха, — приговаривал Монтана, плотно забинтовывая спину Хулио.
— Эгей! Я сейчас засмеюсь! — -восторженно зашептал парень. — Боль почти не чувствуется. В нору хоть танцевать.
— Тут еще осталось немного бренди. Выпей.
Хулио выпил и, не переставая благословлять Монтану, вернул ему пустую фляжку.
— Ну и что ты теперь намерен делать? — спросил тот.
— Заберу старую мать и подамся в горы с такой скоростью, на какую только способен мой мул.
— А ты ничего не забыл тут?
— Только поблагодарить вас, сеньор. Припадаю к вашим ногам…
Кид едва успел подхватить мексиканца, не дав тому пасть на колени.
— Будь мужчиной, Хулио. Я не хочу, чтобы ты целовал мне ноги, как побитая собака. Послушай! Я пришел сюда потому, что слышал, как ты пел «Песнь Хлыста». А теперь, если ты настоящий мужчина, сам поймешь, какой должок тебе нужно отдать до того, как ты покинешь владения Лерраса.
— Хотите сказать, что я должен убить дона Эмилиано? Сеньор, ему прекрасно известно, как люто ненавидят его пеоны, поэтому он спит под надежной охраной своих людей. А они еще злее, чем жандармы. Настоящие дьяволы.
— А если я помогу тебе добраться до него?
— Сеньор, вы отважный человек, но двоим нам с ними не справиться, будь вы хоть самим Эль-Кидом.
— Я и есть Эль-Кид!
— Боже милостивый! — хрипло выдавил Хулио. — Вы и вправду он?
— Да.
— Тогда идемте. Я знаю, мексиканские пули вас не берут, а мексиканские руки не способны удержать. Идемте! И если с вашей помощью я доберусь до этого негодяя, то суну ему в рот кляп, привяжу к тому же самому дереву и отделаю не хуже, чем он меня!
Усадьба Лерраса ничем не отличалась от большинства других таких же, принадлежащих здешним богатым семействам. Низкое, приземистое здание раскинуло свои огромные крылья по обе стороны от фасада. Толстые, фута в четыре, стены хранили тепло очагов зимой и предохраняли от жары летом. За главным зданием располагались дворовые постройки, за ними шли загоны, а за загонами — небольшая деревенька из беленых хижин, в которых ютились работавшие на окрестных полях пеоны. Спальня управляющего, Эмилиано Лопеса, находилась в восточном крыле, в огромном помещении, где некогда ночевали еще конкистадоры. На выложенном мозаичной плиткой полу стояла огромная кровать с балдахином. Очаг в спальне был настолько велик, что в него закладывали целые бревна. Вся мебель, состоявшая из дивана и нескольких кресел, была обита потравленным молью красным бархатом. На потолке угадывались потрескавшиеся и местами осыпавшиеся изображения ангелов, нарисованные поверх штукатурки. Сам дон Эмилиано крепко спал под балдахином, улыбаясь во сне.
Это был молодой и красивый мужчина в самом расцвете сил, которого ждало блестяще будущее — женитьба на Доротее Леррас и ее миллионах. Должно быть, сладкие мечты и вызывали на лице спящего Эмилиано счастливую улыбку; к ним еще примешивались приятные ощущения, оставшиеся у него после истязания пеона.
Надо сказать, что дон Лопес был убежденным сторонником самых крутых мер по отношению к пеонам и держал их в ежовых рукавицах. У него никто не осмеливался бежать. Однажды он целых три недели преследовал двоих беглецов, а когда настиг их, то запорол насмерть, собрав на казнь всех пеонов, чтобы те видели, как вершится правосудие. После этого случая никто больше не пытался скрыться. Пеоны почитали волю управляющего за волю самого Господа, благодаря чему доходы поместья постоянно увеличивались, что не могло не радовать сердце благородного Томаса Лерраса, который с благосклонностью смотрел и на то, чтобы отдать Эмилиано Лопесу руку своей дочери, Доротеи.
Заботясь о личной безопасности и о прочности своей власти, Эмилиано навербовал себе приспешников, замешенных из такого же крутого теста, что и жандармы. Набирал их по тюрьмам, выпуская на свободу самых отпетых негодяев и убийц, в обмен на клятву не совершать больше ни одного убийства, кроме как по его приказанию. Это были безгранично преданные ему люди. Каждый загубил по меньшей мере по паре душ, каждый владел четырьмя крепкими мустангами, достаточным количеством ружей и револьверов, а также самой красивой, расшитой блестками одеждой. У них было вволю пульке на каждый день, а по выходным — бренди. Дважды в неделю им готовили жареного козленка, и почти все они имели собственный надел земли. Но, несмотря на это, дисциплина поддерживалась на самом высоком уровне, малейшие попытки неповиновения жестоко подавлялись твердой рукой самого управляющего. Строптивца приволакивали к нему, и он лично пускал его в расход.
Четверо из таких удальцов спали в спальне по правую руку от своего господина. Еще четверо похрапывали от него слева. А под распахнутым настежь окном, находившимся довольно высоко от земли, расхаживал взад и вперед девятый страж, сменявшийся дважды за ночь. Таким образом, дон Эмилиано полностью обеспечил охрану собственной персоны и только посмеивался над ненавистью пеонов.
Этой ночью караул под окном нес молодой, сильный парень по имени Хуан Торрес, похотливый повеса, ловкий и быстрый в схватке, как ягуар. Заметив вынырнувшую из темноты неясную фигуру, направлявшуюся к нему, он быстро вскинул к плечу обрезанный дробовик и приказал незнакомцу остановиться.
Но тот продолжал двигаться прямо на него.
— Давай пошевеливайся! — крикнул приближавшийся. — Дон Эмилиано немедленно требует тебя к себе.
— Это зачем? — удивился Торрес.
— Из-за девчонки, идиот!
Хуан Торрес растерялся. На ум парню пришло сразу несколько девушек, поскольку ему было что вспоминать. Но какую именно имел в виду управляющий?
Опустив ружье, поинтересовался:
— А ты кто такой?
— Эль-Кид! — ответил Монтана и огрел парня рукояткой револьвера по голове.
Хуан Торрес рухнул как подкошенный. Однако, падая, успел нажать на оба спусковых крючка разом, и заряд прорыл в пыли перед ним глубокую борозду.
Неожиданный выстрел на мгновение привел Кида в замешательство.
Но Хулио Меркадо не стал зря терять время. Метнувшись мимо Монтаны, он подпрыгнул, ухватился за край распахнутого окна и, подтянувшись, влез внутрь. В противоположном углу комнаты дон Эмилиано услышал топот ног своих охранников, бросившихся на улицу, чтобы выяснить причину выстрела. Это были по-своему хорошие, преданными ему парни, которые не стали бы удирать, едва лишь заслышав звук выстрела.
Эмилиано почти уже встал с кровати, когда увидел силуэт влезавшего в окно человека. И тут же вслед за ним в оконном проеме замаячили голова и плечи второго, более высокого человека, который мягко, будто большая кошка, соскочил с подоконника на пол спальни.
— Дон Эмилиано! — взволнованно воскликнул первый. — Неожиданное нападение. Это бандиты!
— Вот дьявол! — воскликнул управляющий и бросился к окну.
В темноте он не узнал этих двоих, проникших в спальню, чтобы предупредить его об опасности. К тому же слишком торопился оценить обстановку снаружи, и ему было не до подозрений. Надо сказать, что дон Эмилиано давно ожидал разбойного нападения — но только не среди ночи. Это было не по правилам и совсем не по-мексикански. Истинный мексиканец — не важно, разбойник он или нет — дерется днем, а ночью, как и подобает истинному джентльмену, спит. И неуклонно придерживается таких правил. Поэтому управляющий в смятении подскочил к окну, и тут на его голову обрушился удар. Его нанес тот парень, что был выше. Дон Эмилиано рухнул на пол. Тогда ему мгновенно связали руки, в рот сунули кляп.
Он попытался сопротивляться, но быстро обмяк, поскольку не мог дышать ртом и сразу же стал задыхаться. В живот ему уткнулось что-то твердое, и высокий парень произнес:
— Мы не собираемся убивать тебя, Лопес. Веди себя благоразумно и доверься своему покорному слуге.
В манере этого парня говорить было нечто такое, что у Лопеса моментально пропала всякая охота к сопротивлению.
Его отвели в комнату, находившуюся справа от спальни. За окном слышались голоса его верных и преданных стражей:
— Хуан Торрес! Хуан Торрес! Что случилось? Очнись… Господи помилуй. Да он, кажись, мертв!
— Надеюсь, что нет, — пробормотал стоявший рядом с доном Эмилиано высокий человек. — Я не собирался проламывать ему череп… Хулио, возьми оружие! Много не бери — хватит пары патронташей, ружья или двух, да парочки револьверов.
Хулио не мешкая нагрузился самым современным оружием, которым дон Эмилиано всегда заботливо снабжал своих личных «стражей порядка». Перекинув через левое плечо четыре патронташа с патронами для ружей и револьверов, он повел Лопеса и высокого парня по коридору, который заканчивался выходом во двор. По всему дому слышалось шлепанье босых ног, но, к удивлению дона Эмилиано, рядом с ними так никто и не появился.
Они остановились на улице под ночными звездами. Вблизи не было слышно ни звука; лишь с дальнего конца большого дома доносился гул голосов.
— Хулио, нам нужны лошади, и хорошие, — сказал высокий. — Где тут конюшни? Где конюшни с лошадьми Эмилиано?
Поселившийся в сердце управляющего страх сменился ужасом. Ужас был сильнее страха, ведь то, что эти двое посмели поднять руку на человека аристократического происхождения, уже само по себе являлось немалым святотатством; но еще большим святотатством в глазах Лопеса было то, что они проникли в крыло конюшни, где содержались самые породистые лошади. На самом деле эти красавцы принадлежали не ему, а самому дону Томасу!
Глава 3
— Зажги лампу, — велел высокий.
Хулио отыскал лампу, но перёд тем, как зажечь, попытался возразить:
— Но ведь он увидит наши лица, сеньор…
— А ты что, не хочешь, чтобы он знал, кто с ним так поступил? — отозвался высокий. — Пусть поглядит на тебя, Хулио. А что касается меня, то я в маске.
— А если кто-нибудь из слуг заметит свет?
— Придется рискнуть. В жизни без риска не обойтись, Хулио. Зажги лампу.
Язычок пламени лизнул фитиль. Скрипнув ржавыми петлями, захлопнулась дверца фонаря. Огонь усилился, затем пару раз мигнул и наконец занялся ровным голубоватым пламенем. Теперь Эмилиано мог видеть лицо Хулио Меркадо. Сердце управляющего болезненно сжалось, ему показалось, что он все еще чувствует в своей ладони рукоять хлыста. Лопес был уверен, что ему конец. Правда, у этих хладнокровных негодяев нет времени на долгую пытку, но он не сомневался, что смерть его будет ужасной.
Однако, несмотря на неутешительные мысли, у дона Эмилиано хватало выдержки и душевных сил, чтобы испытывать одновременно с гневом и презрением жгучий стыд — особенно когда он увидел, как эти двое приглядываются к просторным стойлам лошадей дона Томаса. Эти кони годились даже под королевское седло, и никому в усадьбе, за исключением дона Эмилиано, не позволялось ездить на них во время длительного отсутствия их владельца.
— Ну-ка, скажи, какие из них здесь самые лучшие? — поинтересовался высокий человек в маске,
— Вот эта кобыла, — посоветовал Хулио.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26