Ты конченый человек. Проспиртовался насквозь. Живешь в сумрачном мире. От пьянки до опохмелки. Едва протрезвеешь, все Наполняется болью и страданием, и ты думаешь об одном — где бы накиряться снова. Друзья твои во дворе и на работе — такие же алкаши. Большинство бесед у вас насчет того, «где достать недостающий рубль и кому потом бежать за водкой», как поет Высоцкий. Когда трубы горят, все, абсолютно все сводится к одному — где достать выпить. И неужели ты хочешь меня убедить, что у тебя рука на человека не поднимется? Ты убил его, Кузя. Ты…
— Не убивал, — всхлипнул Кузьма.
— Признавайся.
— Выпить-то хоть дашь?
Я посмотрел на Пашку. Тот кивнул:
— У меня после экспертизы еще осталось. — Он расстегнул портфель. В нем действительно лежала бутыль с мутным самогоном. Мы просчитали такой вариант заранее. По идее за такие номера шкуру спускают, но мне плевать. Главное — раскрыть убийство.
— Пиши. Признаюсь. Я его замочил…
ПРИЗНАНИЕ «СИНЯКА»

"Курс реформ — интенсификация производства», — сообщал тянувшийся вдоль длинного восьмиэтажного дома краснохолщовый лозунг, отлично просматривавшийся из кабинета областного прокурора. Через четыре года его сменит реклама кока-колы, чуть позже к ней присоединится «Твикс» — сладкая парочка.
— Ну, ты молодец, Терентий, — как пробудившийся вулкан, рокотал прокурор области Василий Николаевич Евдокимов. — Нашел-таки душегуба. Хвалю.
— Служу Советскому Союзу, — хмыкнул я.
Вид у прокурора был такой, будто он только вчера оторвался от сохи и облачился в отутюженный мундир с большими звездочками и двумя полосками в петлицах. Мундир этот не мог скрыть мозолистых крестьянских рук и топором рубленной обветренной красной физиономии. Любил прокурор области крепкое матерное словцо, был не обучен правилам этикета и вообще слыл человеком с тяжелым нравом. Точнее, слыл он таковым везде, кроме прокуратуры. Каждый сотрудник нашей конторы знал, что Евдокимов — отличный мужик, за которым следственно-прокурорские работники как за каменной стеной. И что Евдокимов терпеть не может кусочников, жуликов, мздоимцев и бандитов, по простой деревенской привычке полагая их аспидами, клопами на теле общества, которых надо уничтожать. Неудивительно, что с такими взглядами ему было нелегко работать областным прокурором.
— Правильно все-таки сделал Евдокимов, что тебя в область старшим следователем взял. Не ошибся, старый пень, — удовлетворенно хмыкнул прокурор. — Хорошо ты убивца колонул. Умеешь.
— Не я один. Мы с Норгулиным.
— Вот я и говорю — умеете, сукины дети. Волкодавы… — Прокурор отхлебнул чаю из стакана, вставленного в массивный стальной подстаканник. — Мне уже всю плешь проели. Звонят и из-под флага, и из исполкома. «Убили уважаемого человека, как движется следствие?» Я отвечаю: «Работают лучшие ребята. Раскроем». Кстати, отчего это все так зашевелились? Что собой представлял убитый?
— Ворюга областного масштаба. Вы бы видели его избушку на курьих ножках — двухэтажную, каменную. Да сколько там барахла. Да как он жил.
— Да, — вздохнул Евдокимов. — Читал «Похождения Ходжи Насреддина» Соловьева? Помнишь, как эмир говорил о своих приближенных?
— Помню. «Все воры», — кричал эмир.
— Вот-вот. Куда ни копни. Вон мясокомбинат раскрутили — сколько голов полетело, в том числе и из-под флага. В какой магазин ни приди — левый товар, пересортица, естественная убыль. Знаешь, врачи стали за операцию взятки брать. Что делается!
— По-моему, тот, кто устанавливает врачу зарплату сто рублей, а продавцу семьдесят, рассчитывает на то, что они сами доберут свое.
— Я, прокурор, чуть больше трех сотен получаю, мне тоже добирать?
— А что, кто-то и добирает.
— Гниет все. Чем дальше — тем больше. Думал, Горбачев пришел, что-то к лучшему изменится. А все только хуже. Теперь вон ворье легализовать решили. Кооперативы будем создавать. Завалят страну.
— Может, и не завалят. Ее уже столько лет завалить пытались — никому не удавалось.
— А Горбачев завалит. Камня на камне не оставит. У меня тетка, колдунья деревенская, как его увидела, так сразу и сказала — чертова отметина у него на лысине. Добра от него не жди.
Евдокимов никогда не стеснялся в выражениях. И, кстати, очень часто оказывался прав.
— Может, тряхнуть этот комбинат бытового обслуживания, Василий Николаевич? — предложил я.
— Ты же в отпуск собирался.
— Из любви к искусству могу и пострадать. Не впервой.
— Ты что-то конкретное имеешь по комбинату?
— Пока нет. Но откуда-то взялся золотой дождь, сыпавшийся на Новоселова. Да и с самим комбинатом происходят странные трансформации. За два последних года несчастное предприятие бытового обслуживания превратилось в целый завод, который гонит всякое барахло — сумочки, туфли, безделушки. Заметьте, на огромные суммы. Чувствую, кто-то повыше Новоселова был в этом заинтересован.
— Это и без твоих чувств понятно. Если раскопаешь что-нибудь, я окажу тебе всяческую помощь. В крайнем случае возьму следователем в очередной сельский район, куда меня направят.
Евдокимов всегда был упрямым, лишенным даже намека на дипломатию человеком. Он даже пытался огрызаться на функционеров из «дома под флагом» — так в народе называли семнадцатиэтажное здание горкома и обкома партии. Название это сохранится и до более поздних времен. В 1995 году над ним будет развеваться трехцветный флаг, просторные кабинеты займут глава администрации и городское собрание и в уютных креслах усядутся такие типы, по сравнению с которыми самый крутой взяточник по узбекскому делу — просто мальчишка, а самый тупой и непробиваемый партийный работник — настоящий Сократ и гигант мысли.
Прокуроры, не умевшие ладить с обитателями домов под красными флагами, долго не засиживались в своих креслах. В восемьдесят четвертом по совету секретаря обкома дяди из Прокуратуры РСФСР решили, что крестьянской душе Евдокимова будет лучше на российских широких просторах, где по утрам мычат коровы и слышится рокот работающего трактора. Его отправили прокурорить в самый отдаленный и гиблый сельский район области, где дороги весной и осенью размокают и добраться туда можно только на вертолете.
Он быстренько посадил за злоупотребление служебным положением зампредседателя исполкома и начал уже замахиваться на других шишек. Неожиданно грянули кадровые перемены, слетел с должности секретарь обкома, и на его место прибыл товарищ из Москвы. Пошли разговоры о соц-законности, раскладывался очередной политический пасьянс, в котором зачем-то понадобилась фигура честного областного прокурора. Тогда Евдокимова вытащили из лесной глуши, стряхнули с него пыль и, к удовлетворению всей прокуратуры, посадили опять в руководящее кресло. Сколько он при таком характере в нем просидит — никто не знает. Лишь бы подольше. При нем впервые с нашей конторой начали по-настоящему считаться, а не воспринимать ее как потешное войско, что происходит в других местах.
— Давай, Терентий, вкалывай. Я умру — на мое место сядешь, — хмыкнул он.
— Этак мне лет семьдесят ждать.
— Правильно. К начальству подлизываться надо. Хвалю, — он протянул мне лопатообразную железную ладонь, я пожал ее и удалился.
После обеда, если, конечно, было время, я обычно занимался просмотром газет. Привычка. Каждый день извлекал из почтового ящика пачку образцов отечественной печатной продукции.
Чтобы внимательно от корки до корки прочитать три газеты, мне понадобилось четыре минуты. Это еще много. Иногда хватало двух. Правда, раз в неделю попадались материалы, над которыми хотелось посидеть подольше. Сегодня таковых не оказалось.
Выбросив газеты в мусорную корзину, я принялся исполнять пожелания шефа, то есть вкалывать не щадя живота на благо общества — печатать бумаги, разрабатывать дальнейший план следствия. Вечером я решил немного оторваться от суеты и предаться размышлениям. Думать следователю очень даже рекомендуется. Особенно когда кажется, что где-то недоглядел. «Без права на ошибку» — так, по-моему, именуется половина статей о врачах и милиционерах. Ошибиться я на самом деле не имел права. Но вполне бы мог…
Магнитофон «Астра» заскрипел на моем столе. Сквозь шуршание пленки доносились хриплый голос Кузьмы Бородули и мой тусклый баритон. Я второй раз прослушивал звукозапись протокола допроса, и он мне нравился все меньше. Так же не порадовали меня заключения судебно-медицинской и биологической экспертиз и протокол осмотра места происшествия.
Пашка без стука зашел в кабинет, уселся напротив и стал внимательно изучать меня глазами. Я не реагировал, продолжал слушать допрос. Через минуту Пашка не выдержал и хлопнул в ладоши перед моим носом.
— Проснись, Терентий. Ты чего, анаши накурился?
— Угу, — буркнул я.
— Наслаждаешься богатыми обертонами собственного голоса?
— Угу.
— Угу да угу. Кончай горевать. Девятнадцать тридцать. Пошли в «Ромашку», хряпнем по маленькой в честь раскрытия.
— Погоди ты со своим раскрытием. Давай вместе запись прослушаем. Есть немало интересного.
Я перемотал пленку. В кабинете зазвучали измененные некачественной лентой и дрянным микрофоном голоса — мой и Кузьмы Бородули.
" — Расскажите, что вы делали четвертого августа 1987 года.
— А ничо. Встал. Самочувствие — дрянь. Птичья болезнь мучает. Ну, это когда с опоя. Одеколончику глотнул. Потом к Александру Степановичу двинул.
— К какому именно Александру Степановичу?
— Как к какому? К Новоселову, начальнику моему. Я договорился, что в тот день закончу ремонтировать водопровод. Часов в одиннадцать к нему приехал. Во-от…
— Он ждал вас?
— Ага.
— Где он вас встретил?
— Калитка была открыта, и я прошел на первый этаж. Во-от…
— Что было дальше?
— Плохо помню. Я уже слегонца поддатый был. Чегой-то там слово за слово. Работа моя ему, что ли, не понравилась. Или вообще. Начал он меня оскорблять всячески. Во-от…
— Как он начал вас оскорблять?
— А я чо, помню, что ли? Потом, вы сказали, на магнитофон не матюгаться… Ну, педрилой меня назвал. — Он задумался, потом добавил:
— И козлом. Нехорошее слово. Во-от…
— Дальше.
— Я его спрашиваю: отвечаешь за это слово? Ну, за козла. И за педрилу. Во-от.
— Дальше.
— А он меня по мордасам. У него настроение плохое было. Во-от.
— Дальше.
— А я за его спиной снял со стены кортик… Он рассказывал, что кортик его деду принадлежал — моряку. Подошел я к нему и р-раз — ударил его. А потом еще раз. И еще. Неча козлом обзываться… Во-от.
— Куда вы нанесли удар?
— В шею и в спину.
— Попытайтесь вспомнить точнее.
— А может, и в живот. Во, в живот.
— Точно?
— Ага.
— Он сидел или стоял?
— Сидел.
— И как вы его ударили?
— Вот так…
— То есть сверху вниз?
— Да, кажись.
— Может, не так?
— А может, и не так.
— Что было дальше?
— Он упал. Я понял, что погорячился слегка. Хотел сразу бежать. Потом подумал, что ему больше вещички не понадобятся, а у меня душа горит. Прихватил кое-чего. Во-oт.
— Вы пытались поднять или передвинуть труп?
— Чего я, дурак? Как упал — больше не трогал. Во-от…
— Кто был с вами?
— Никого не было.
— Из показаний свидетельницы явствует, что в указанный день около дома Новоселова появлялись двое — один в телогрейке, другой в светлой куртке. Как вы поясните этот факт?
— Не-а, начальник, это слишком. Групповуху мне не шей. Один я тама был. Во-от…»
Я выключил магнитофон и спросил Пашку:
— Ну, что скажешь?
— Ничего. В очередной раз послушал показания убийцы.
— Новоселов обозвал его козлом и педрилой. Ни с того ни с сего. Уголовными словечками… Все говорят, что даже пьяный он предпочитал не конфликтовать с людьми. К тому же Бородулю все называют козлом, после чего он начинает драться или махать ножом. Штамп.
— Согласен.
— Он не может описать, куда нанес удар. То, что он показал, противоречит медэкспертизе.
— Ну и что? С самого начала было ясно, что он врет. Наплел чего ни попадя, лишь бы смягчить картину происшедшего. Наверняка прикрывает кого-то. Видишь, как заволновался, когда ты о сообщнике спросил. Может, кореш этот сам и резал, а Бородуля только ему помогал. Надо его окружение крутить. Мои ребята в этом направлении работают. Кое-какая подготовка проведена. Затеяли оперативную комбинацию. Найдем мы его приятеля — не переживай. И тогда окончательно все выяснится.
— Я осмотрел еще раз его телогрейку под ультрафиолетовым облучателем. Старательно, как первоклашка, перечертил пятна крови. Вот, посмотри, картинка.
Я показал ему лист бумаги с начерченными фломастером пятнами.
— И что?
— А ты не видишь?
— Хочешь сказать — несостыковка локализации пятен с предполагаемой картиной происшествия.
— Что из этого выходит?
— То же, что и раньше, — в районных прокуратурах у вас работают придурки, которые не могут толком составить протокол осмотра места происшествия. И на основании этой бумаженции мы не правильно реконструировали картину.
— Может, и так… Знаешь, подъезжай завтра ко мне часов в девять утра. Съездим в одно местечко.
— Куда?
— На завод счетно-аналитических машин.
…На заводе САМ работало около двадцати тысяч человек. Предприятие производило электронные машины и счетные аппараты. Оно располагалось на окраине города, куда мы добрались в переполненном автобусе. Пашка злился и нудил, что мы занимаемся ерундой. Но он прекрасно понимал, что деваться некуда. Такой большой знак вопроса, который возник у нас, должен быть обязательно снят.
Тетка-вохровка в пиджаке с зелеными петлицами, на которых приютились эмблемы с двумя перекрещенными ружьями, долго выясняла, кто мы и откуда, в то время как мимо нас гурьбой валил народ без всяких документов. Поголовная бдительность охранников учреждений и предприятий, проявляемая исключительно к работникам правоохранительных органов, объясняется, по-моему, просто. «Ходютъ тут всякие начальники с красными книжками. А мы тоже не лыком шиты, тоже власть имеем. Вот не пущу — и все». Наконец мы дозвонились из проходной до заместителя директора по кадрам, тут же прибежала секретарша и отвела нас к шефу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36