еще рано, однако пора вставать, чтобы успеть встретить Мариуса.
Она чувствовала, что не может жить без Мариуса и что одного этого довольн
о, чтобы Мариус пришел. Никаких возражений не допускалось. Ведь это было б
есспорно. И то уже нестерпимо, что ей пришлось страдать целых три дня. Три
дня не видеть Мариуса Ч как только господь бог допустил это! Теперь все ж
естокие шутки судьбы, все испытания позади. Мариус придет и принесет доб
рые вести. Такова юность: она быстро осушает слезы, она считает страдание
ненужным и не приемлет его. Юность-улыбка будущего, обращенная к неведом
ому, то есть к самому себе. Быть счастливой Ч естественно для юности, само
е дыхание ее как будто напоено надеждой.
К тому же Козетта никак не могла припомнить, что говорил ей Мариус о возмо
жном своем отсутствии Ч самое большее на один день Ч и чем он объяснял е
го. Все мы замечали, как ловко прячется монета, если ее уронишь на землю, с к
аким искусством превращается она в невидимку. Бывает, что и мысли продел
ывают с нами такую же штуку: они забиваются куда-то в уголок мозга Ч и кон
чено, они потеряны, припомнить их невозможно. Козетта подосадовала на бе
сплодные усилия своей памяти. Она сказала себе, что очень совестно и нехо
рошо с ее стороны позабыть, что ей сказал Мариус.
Она встала с постели и совершила двойное омовение Ч души и тела, молитву
и умывание.
Можно лишь в крайнем случае ввести читателя в спальню новобрачных, но ни
как не в девичью спальню. Даже стихи редко на это осмеливаются, а прозе вхо
д туда запрещен.
Это чашечка нераспустившегося цветка, белизна во мраке, бутон нераскрыв
шейся лилии, куда не должен заглядывать человек, пока в нее не заглянуло с
олнце. Женщина, еще не расцветшая, священна. Полураскрытая девичья посте
ль, прелестная нагота, боящаяся самой себя, белая ножка, прячущаяся в туфл
е, грудь, которую прикрывают перед зеркалом, словно у зеркала есть глаза, с
орочка, которую поспешно натягивают на обнаженное плечо, если скрипнет с
тул или проедет мимо коляска, завязанные ленты, застегнутые крючки, затя
нутые шнурки, смущение, легкая дрожь от холода и стыдливости, изящная роб
ость движений, трепет испуга там, где нечего бояться, последовательные с
мены одежд, очаровательных, как предрассветные облака, Ч рассказывать
об этом не подобает, упоминать об этом Ч и то уже дерзость.
Человек должен взирать на пробуждение девушки с еще большим благоговен
ием, чем на восход звезды. Беззащитность должна внушать особое уважение.
Пушок персика, пепельный налет сливы, звездочки снежинок, бархатистые кр
ылья бабочки Ч все это грубо в сравнении с целомудрием, которое даже не в
едает, что оно целомудренно. Молодая девушка Ч это неясная греза, но еще н
е воплощение любви. Ее альков скрыт в темной глубине идеала. Нескромный в
зор Ч грубое оскорбление для этого смутного полумрака. Здесь даже созер
цать Ч значит осквернять.
Поэтому мы не будем описывать милой утренней суетни Козетты.
В одной восточной сказке говорится, что бог создал розу белой, но Адам взг
лянул на нее, когда она распустилась, и она застыдилась и заалела. Мы из те
х, кто смущается перед молодыми девушками и цветами, мы преклоняемся пер
ед ними.
Козетта быстро оделась, причесалась, убрала волосы, что было очень прост
о в те времена, когда женщины не взбивали еще кудрей, подсовывая снизу под
ушечки и валики, и не носили накладных буклей. Потом она растворила окно и
осмотрелась, в надежде разглядеть хоть часть улицы, угол дома, кусочек мо
стовой, чтобы не пропустить появления Мариуса. Но из окна ничего нельзя б
ыло увидеть. Внутренний дворик окружали довольно высокие стены, а в прос
ветах меж ними виднелись какие-то сады. Козетта нашла, что сады отвратите
льны: первый раз в жизни цветы показались ей безобразными. Любой кусочек
канавы на перекрестке понравился бы ей гораздо больше. Она стала смотрет
ь в небо, словно думая, что Мариус может явиться и оттуда.
Вдруг она расплакалась. Это было вызвано не переменчивостью ее настроен
ий, но упадком духа от несбывшихся надежд. Она смутно почувствовала что-т
о страшное. Вести и впрямь иногда доносятся по воздуху. Она говорила себе,
что не уверена ни в чем, что потерять друг друга из виду Ч значит погибнут
ь, и мысль, что Мариус мог бы явиться ей с неба, показалась ей уже не радостн
ой, а зловещей.
Потом набежавшие тучки рассеялись, вернулись покой и надежда, и невольна
я улыбка, полная веры в бога, вновь появилась на ее устах.
В доме все еще спали. Здесь царила безмятежная тишина. Ни одна ставня не от
ворялась. Каморка привратника была заперта, Тусен еще не вставала, и Козе
тта решила, что и отец ее, конечно, спит. Видно много пришлось ей выстрадат
ь и страдать еще до сих пор, если она пришла к мысли, что отец ее жесток; но о
на полагалась на Мариуса. Затмение такого светила казалось ей совершенн
о невозможным. Время от времени она слышала вдалеке какие-то глухие удар
ы и говорила себе: «Как странно, что в такой ранний час хлопают воротами!»
То были пушечные залпы, громившие баррикаду.
Под окном Козетты, на несколько футов ниже, на старом почерневшем карниз
е прилепилось гнездо стрижа; край гнезда слегка выдавался за карниз, и св
ерху можно было заглянуть в этот маленький рай. Мать сидела в гнезде, расп
устив крылья веером над птенцами, отец порхал вокруг, принося в клюве кор
м и поцелуи. Восходящее солнце золотило это счастливое семейство, здесь
царил в веселье и торжестве великий закон размножения, в сиянии утра рас
цветала нежная тайна. С солнцем в волосах, с мечтами в душе, освещенная зар
ей и светившаяся любовью, Козетта невольно наклонилась и, едва осмеливая
сь признаться, что думает о Мариусе, залюбовалась птичьим семейством, са
мцом и самочкой, матерью и птенцами, охваченная тем глубоким волнением, к
акое вызывает в чистой девушке вид гнезда.

Глава одиннадцатая.
Ружье, которое бьет без промаха, но никого не убивает

Осаждавшие продолжали вести огонь. Ружейные выстрелы чередовались с ка
ртечью, правда, не производя особых повреждений. Пострадала только верхн
яя часть фасада «Коринфа»; окна второго этажа и мансарды под крышей, проб
итые пулями и картечью, постепенно разрушались. Бойцам, занимавшим этот
пост, пришлось его покинуть. Впрочем, в том и состоит тактика штурма барри
кад: стрелять как можно дольше, чтобы истощить боевые запасы повстанцев,
если те по неосторожности вздумают отвечать. Как только по более слабому
ответному огню станет заметно, что патроны и порох на исходе, дают приказ
идти на приступ. Анжольрас не попался в эту ловушку: баррикада не отвечал
а.
При каждом залпе Гаврош оттопыривал щеку языком в знак глубочайшего пре
зрения.
Ч Ладно, Ч говорил он, Ч рвите тряпье, нам как раз нужна корпия.
Курфейрак громко требовал объяснений, почему картечь не попадает в цель
, и кричал пушке:
Ч Эй, тетушка, ты что-то заболталась!
В бою стараются интриговать друг друга, как на балу. Вероятно, молчание ре
дута начало беспокоить осаждавших и заставило их опасаться какой-нибуд
ь неожиданности; необходимо было заглянуть через груду булыжников и раз
ведать, что творится за этой бесстрастной стеной, которая стояла под огн
ем, не отвечая на него. Вдруг повстанцы увидели на крыше соседнего дома бл
иставшую на солнце каску. Прислонясь к высокой печной трубе, там стоял по
жарный, неподвижно, словно на часах. Взгляд его был устремлен вниз, внутрь
баррикады.
Ч Этот соглядатай нам вовсе ни к чему, Ч сказал Анжольрас.
Жан Вальжан вернул карабин Анжольрасу, но у него оставалось ружье.
Не говоря ни слова, он прицелился в пожарного, и в ту же секунду сбитая пул
ей каска со звоном полетела на мостовую. Испуганный солдат скрылся.
На его посту появился другой наблюдатель. Это уже был офицер. Жан Вальжан,
перезарядив ружье, прицелился во вновь пришедшего и отправил каску офиц
ера вдогонку за солдатской каской. Офицер не стал упорствовать и мгновен
но ретировался. На этот раз намек был принят к сведению. Больше никто не по
являлся на крыше; слежка за баррикадой прекратилась.
Ч Почему вы не убили его? Ч спросил Боссюэ у Жана Вальжана.
Жан Вальжан не ответил.

Глава двенадцатая.
Беспорядок на службе порядка

Ч Он не ответил на мой вопрос, Ч шепнул Боссюэ на ухо Комбеферу.
Ч Этот человек расточает благодеяния при помощи ружейных выстрелов,
Ч ответил Комбефер.
Те, кто хоть немного помнит эти давно прошедшие события, знают, что национ
альная гвардия предместий храбро боролась с восстаниями. Особенно ярос
тной и упорной она показала себя в июньские дни 1832 года. Какой-нибудь безоб
идный кабатчик из «Плясуна», «Добродетели» или «Канавки», чье заведение
бастовало по случаю мятежа, дрался, как лев, видя, что его танцевальная зал
а пустует, и шел на смерть за порядок, олицетворением которого считал сво
й трактир. В ту эпоху, буржуазную и вместе с тем героическую, рыцари идеи с
тояли лицом к лицу с паладинами наживы. Прозаичность побуждений нисколь
ко не умаляла храбрости поступков. Убыль золотых запасов заставляла бан
киров распевать «Марсельезу». Буржуа мужественно проливали кровь ради
прилавка и со спартанским энтузиазмом защищали свою лавчонку Ч этот ми
крокосм родины.
В сущности это было очень серьезно. В борьбу вступали новые социальные с
илы в ожидании того дня, когда наступит равновесие.
Другим характерным признаком того времени было сочетание анархии с «пр
авительственностью» (варварское наименование партии благонамеренных
). Стояли за порядок, но без дисциплины. То барабан внезапно бил сбор по при
хоти полковника национальной гвардии; то капитан шел в огонь по вдохнове
нию, а национальный гвардеец дрался «за идею» на свой страх и риск. В опасн
ые минуты, в решительные дни действовали не столько по приказам командир
ов, сколько по внушению инстинкта. В армии, которая защищала правопорядо
к, встречались настоящие смельчаки, разившие мечом, вроде Фаннико, или пе
ром, как Анри Фонфред.
Цивилизация, к несчастью, представленная в ту эпоху скорее объединением
интересов, чем союзом принципов, была, или считала себя, в опасности; она в
зывала о помощи, и каждый, воображая себя ее оплотом, охранял ее, защищал и
выручал, как умел; первый встречный брал на себя задачу спасения обществ
а.
Усердие становилось иногда гибельным. Какой-нибудь взвод национальных
гвардейцев своей властью учреждал военный совет и в пять минут выносил и
приводил в исполнение приговор над пленным повстанцем. Жан Прувер пал ж
ертвой именно такого суда. Это был свирепый закон Линча, который ни одна п
артия не имеет права ставить в упрек другой, так как он одинаково применя
ется и в республиканской Америке и в монархической Европе. Но суду Линча
легко было впасть в ошибку. Как-то в дни восстания, на Королевской площади
, национальные гвардейцы погнались было со штыками наперевес за молодым
поэтом Поль-Эме Гранье, и он спасся только потому, что спрятался в подворо
тне дома э 6. Ему кричали: «Вот еще один сен-симонист!», его чуть не убили. На с
амом же деле он нес под мышкой томик мемуаров герцога Сен-Симона. Какой-т
о национальный гвардеец прочел на обложке слово «Сен-Симон» и завопил: «
Смерть ему!»
6 июня 1832 года отряд национальных гвардейцев предместья под командой выше
упомянутого капитана Фаннико по собственной прихоти и капризу обрек се
бя на уничтожение на улице Шанврери. Этот факт, как он ни странен, был уста
новлен судебным следствием, назначенным после восстания 1832 года. Капитан
Фаннико, нечто вроде кондотьера порядка, нетерпеливый и дерзкий буржуа,
из тех, кого мы только что охарактеризовали, фанатичный и своенравный пр
иверженец «правительственности», не мог устоять перед искушением откр
ыть огонь до назначенного срока Ч он домогался чести овладеть баррикад
ой в одиночку, то есть силами одного своего отряда. Взбешенный появление
м на баррикаде красного флага, а вслед за ним старого сюртука, принятого и
м за черный флаг, он начал громко ругать генералов и корпусных командиро
в, которые изволят где-то там совещаться, не видя, что настал час решитель
ной атаки, и, как выразился один из них, «предоставляют восстанию варитьс
я в собственном соку». Сам же он находил, что баррикада вполне созрела для
атаки и, как всякий зрелый плод, должна пасть; поэтому он отважился на штур
м.
Его люди были такие же смельчаки, как он сам, Ч «бесноватые», как сказал о
дин свидетель. Рота его, та самая, что расстреляла поэта Жана Прувера, была
головным отрядом батальона, построенного на углу улицы. В ту минуту, когд
а этого меньше всего ожидали, капитан повел своих солдат в атаку на барри
каду. Это нападение, в котором было больше пыла, чем военного искусства, до
рого обошлось отряду Фаннико. Не успели они пробежать и половины расстоя
ния до баррикады, как их встретили дружным залпом. Четверо смельчаков, бе
жавших впереди, были убиты выстрелами в упор у самого подножия редута, и о
тважная кучка национальных гвардейцев, людей храбрых, но без всякой воен
ной выдержки, после некоторого колебания принуждена была отступить, ост
авив на мостовой пятнадцать трупов. Минута замешательства дала повстан
цам время перезарядить ружья, и нападавших настиг новый смертоносный за
лп прежде, чем они успели отойти за угол улицы, служивший им прикрытием. На
миг отряд оказался между двух огней и попал под картечь своего же артилл
ерийского орудия, которое, не получив приказа, продолжало стрельбу. Бесс
трашный и безрассудный Фаннико стал одной из жертв этой картечи. Он был у
бит пушкой, то есть самим правопорядком.
Эта атака, скорее отчаянная, чем опасная, возмутила Анжольраса.
Ч Глупцы! Ч воскликнул он. Ч Они губят своих людей, и мы только попусту
тратим снаряды.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7