Ни один из восьмидесяти «трусов» и не подумал бежать, все бы
ли убиты, кроме начальника Бартелеми, о котором мы скажем позже.
Баррикада Сент-Антуан поражала раскатами громов, баррикада Тампль Ч мо
лчанием. Между двумя редутами была та же разница, как между страшным и зло
вещим. Одна казалась мордой зверя, другая Ч маской.
Если в грандиозном и мрачном июньском восстании сочетались гнев и загад
ка, то за первой баррикадой чудился дракон, за второй Ч сфинкс.
Две эти крепости были созданы двумя людьми. по имени Курне и Бартелеми. Ку
рне воздвиг баррикаду Сент-Антуан, Бертелеми Ч баррикаду Тампль. Кажда
я отражала черты того, кто ее построил.
Курне был человек высокого роста, широкоплечий, полнокровный, с могучими
кулаками, смелым сердцем, чистой душой, с открытым и грозным взглядом. Отв
ажный, решительный, вспыльчивый, буйный, он был самым добродушным из люде
й и самым опасным из бойцов. Война, борьба, схватка были его родной стихией
и радовали его. Он служил когда-то офицером флота; по его движениям и голо
су можно было угадать, что он сын океана, порождение бури; он врывался в би
тву, как ураган. У Курне было нечто общее с Дантоном, кроме гениальности, к
ак у Дантона было нечто общее с Геркулесом, кроме божественного происхож
дения.
Худенький, невзрачный, бледный, молчаливый Бартелеми напоминал гамена, н
о с трагической судьбой; получив как-то пощечину от полицейского, он его в
ыследил, подстерег, убил и, семнадцати лет от роду, был сослан на каторгу. В
ыйдя оттуда, он построил баррикаду.
Волею рока, в Лондоне, где позже оба они жили в изгнании, Бартелеми убил Ку
рне. Злосчастная дуэль! Некоторое время спустя, впутанный в одну из тех за
гадочных историй, где замешана страсть, в одну из тех катастроф, где франц
узское правосудие видит смягчающие обстоятельства, а английское право
судие Ч только убийство, Бартелеми был повешен. Наш общественный строй
так мрачен, что этот несчастный, который несомненно был одарен незаурядн
ым, а может быть, и выдающимся умом, в силу материальных лишений и низкого
морального уровня, начал каторгой во Франции и кончил виселицей в Англии
. Во всех случаях Бартелеми водружал одно только знамя Ч черное.

Глава вторая.
Что делать в бездне, если не беседовать?

Шестнадцать лет Ч немалый срок для тайной подготовки к восстанию, и июн
ь 1848 года научился многому в сравнении с июнем 1832 года. Поэтому баррикада на
улице Шанврери была только наброском, только зародышем по сравнению с дв
умя гигантскими баррикадами, описанными выше; но для своего времени она
была страшна.
Под наблюдением Анжольраса повстанцы работали всю ночь. Мариус ни в чем
не принимал участия. Баррикада не только была восстановлена, но и достро
ена. Ее подняли на два фута выше. Железные брусья, воткнутые в мостовую, на
поминали пики, взятые наперевес. Всевозможный хлам, собранный отовсюду и
наваленный с внешней стороны баррикады, довершал ее хаотический вид. Ис
кусно построенный редут представлял собой изнутри гладкую стену, а снар
ужи непроходимую чащу.
Лестницу из булыжников починили, так что на баррикаду можно было всходит
ь, как на крепостную cтену.
Всюду навели порядок: очистили от мусора нижнюю залу, обратили кухню в пе
ревязочную, перебинтовали раненых, собрали рассыпанный на полу и по стол
ам порох, отлили пули, набили патроны, нащипали корпии, раздали валявшеес
я на земле оружие, прибрали редут внутри, вытащили обломки, вынесли трупы.

Убитых сложили грудой на улице Мондетур, которая все еще была в руках пов
станцев. Мостовая на этом месте долго оставалась красной от крови. В числ
е мертвых были четыре национальных гвардейца пригородных войск. Их мунд
иры Анжольрас велел сохранить.
Анжольрас посоветовал всем заснуть часа на два. Совет Анжольраса был рав
носилен приказу. Однако ему последовали лишь трое или четверо. Фейи упот
ребил эти два часа, чтобы изобразить на стене против кабачка надпись:

ДА ЗДРАВСТВУЮТ НАРОДЫ!

Эти три слова, вырезанные на камне гвоздем, еще можно было прочесть в 1848 год
у.
Три женщины воспользовались ночной передышкой и куда-то исчезли: вероят
но, им удалось скрыться где-нибудь в соседнем доме. Повстанцы облегченно
вздохнули.
Большинство раненых еще могли и хотели участвовать в бою. В кухне, котора
я стала перевязочной, на тюфяках и соломенных подстилках лежало пятеро т
яжело раненных, в том числе два солдата муниципальной гвардии. Солдат пе
ревязали в первую очередь.
В нижней зале остался только Мабеф, накрытый черным покрывалом, и Жавер, п
ривязанный к столбу.
Ч Здесь будет мертвецкая, Ч сказал Анжольрас.
В комнате, едва освещенной свечой, в самой глубине, где за столом, наподоби
е перекладины, виднелся стол с покойником, смутно вырисовывались очерта
ния громадного креста, образуемого стоящим во весь рост Жавером и лежащи
м Мабефом.
Дышло омнибуса, хотя и обломанное при обстреле, еще достаточно хорошо де
ржалось, и на нем укрепили знамя.
Анжольрас, отличавшийся свойством настоящего командира Ч всегда прет
ворять слово в дело Ч привязал к этому древку пробитую пулями и залитую
кровью одежду убитого старика.
Накормить людей было уже нечем. Не осталось ни хлеба, ни мяса. За шестнадца
ть часов, проведенных на баррикаде, пятьдесят человек уничтожили скудны
е запасы кабачка. Рано или поздно любая сражающаяся баррикада неизбежно
становится плотом «Медузы». Пришлось примириться с голодом. Наступили п
ервые часы того спартански сурового дня 6 июня, когда Жанн, которого обсту
пили повстанцы на баррикаде Сен-Мерри, с криками: «Хлеба! Дайте есть!» Ч о
твечал! «К чему? Теперь три часа. В четыре мы будем убиты».
Так как есть было нечего, Анжольрас не разрешил и пить. Он запретил вино и
разделил водку на порции.
В погребе было обнаружено пятнадцать полных, плотно закупоренных бутыл
ок Анжольрас и Комбефер обследовали их. Поднявшись наверх, Комбефер заяв
ил:
Ч Это из старых запасов дядюшки Гюшлу, он начал с бакалейной торговли.
Ч Вино, должно быть, отменное, Ч заметил Боссюэ, Ч хорошо, что Грантер с
пит. Будь он на ногах, попробуй-ка уберечь от него бутылки.
Несмотря на ропот, Анжольрас наложил запрет на эти пятнадцать бутылок и,
чтобы никто не посягнул на них, велел положить их под стол, на котором поко
ился старый Мабеф.
Около двух часов ночи сделали перекличку. На баррикаде еще оставалось тр
идцать семь человек.
Светало. Только что потушили факел, воткнутый на старое место, в щель межд
у булыжниками. Баррикада, походившая внутри на небольшой огороженный дв
орик посреди улицы, была погружена в темноту, а сверху, в неверных предрас
светных сумерках, напоминала палубу разбитого корабля. Бойцы баррикады,
бродившие взад и вперед, казались зыбкими тенями. Над этим зловещим гнез
дом мрака вырастали сизые очертания молчаливых домов, в вышине смутно бе
лели трубы. Небо приняло нежный неопределенный оттенок, не то белый, не то
голубой. В вышине с радостным щебетаньем носились птицы. На крыше высоко
го дома, обращенного на восток и служившего опорой баррикаде, появился р
озовый отблеск. В слуховом оконце третьего этажа утренний ветер шевелил
седые волосы на голове убитого человека.
Ч Я рад, что потушили факел, Ч сказал Курфейрак, обращаясь к Фейи, Ч мен
я раздражал этот огонь, трепещущий на ветру, будто от страха. Пламя факела
подобно мудрости трусов: оно плохо освещает, потому что дрожит.
Заря пробуждает умы, как пробуждает птиц: все заговорили.
Увидев кошку, пробиравшуюся по желобу на крыше, Жоли нашел повод для фило
софских размышлений.
Ч Что такое кошка? Ч воскликнул он. Ч Это поправка. Господь бог, сотвори
в мышь, сказал: «Стойка, я сделал глупость». И сотворил кошку. Кошка Ч это и
справленная опечатка мыши. Мышь, потом кошка-это проверенный и исправле
нный пробный оттиск творения.
Комбефер, окруженный студентами и рабочими, говорил о погибших, о Жане Пр
увере, о Баореле, о Мабефе, даже о Кабюке и о суровой печали Анжольраса. Он с
казал:
Ч Гармодий и Аристогитон, Брут, Хереас, Стефанус, Кромвель, Шарлотта Корд
е, Занд Ч все они, нанеся удар, испытали сердечную муку. Сердце наше столь
чувствительно, а жизнь человеческая столь загадочна, что даже при полити
ческом убийстве, при убийстве освободительном, когда оно совершено, раск
аянье в убийстве человека сильнее, чем радость служения человечеству.
И минуту спустя Ч так причудливы повороты мысли в беседе Ч от стихов Жа
на Прувера Комбефер уже перешел к сравнению переводчиков «Георгик»: Ро
Ч с Курнаном, Курнана Ч с Делилем, отмечая отдельные отрывки, переведен
ные Мальфилатром, в особенности чудесные строки о смерти Цезаря; при упо
минании о Цезаре разговор снова вернулся к Бруту.
Ч Убийство Цезаря справедливо, Ч сказал Комбефер. Ч Цицерон был суров
к Цезарю, и был прав. Такая суровость Ч не злостная хула. Когда Зоил оскор
бляет Гомера, Мевий оскорбляет Вергилия, Визе Ч Мольера, Поп Ч Шекспира,
Фрерон Ч Вольтера, тут действует древний закон зависти и ненависти: ген
ии всегда подвергаются преследованию, великих людей всегда так или инач
е травят. Но Зоил одно, а Цицерон другое. Цицерон карает мыслью так же, как Б
рут карает мечом. Лично я порицаю этот вид правосудия, но в древности его д
опускали. Цезарь, который переступил Рубикон, раздавал от своего имени в
ысшие должности, на что имел право лишь народ, и не вставал с места при поя
влении сената, поступал, по словам Евтропия, как царь, даже больше Ч как т
иран: regia ас раеnе tyrannica
По-царски и почти тиранически (лат.)
. Он был великий человек; тем хуже, или, вернее, лучше: тем убедительне
е пример. Его двадцать три раны трогают меня куда меньше, чем плевок на чел
е Иисуса Христа. Цезаря закололи сенаторы, Христа били по щекам рабы. По ст
епени оскорбления узнают бога.
Боссюэ, стоя на груде камней с карабином в руках и возвышаясь над всеми, во
склицал:
Ч О Кидатеней, о Миррин, о Пробалинф, о прекрасный Эантид! Кто дарует мне с
частье произносить стихи Гомера, подобно греку из Лаврия или из Эдаптеон
а!

Глава третья.
Чем светлее, тем мрачнее

Анжольрас отправился на разведку. Он вышел незаметно через переулок Мон
детур, проскользнув вдоль стен.
Повстанцы, надо сказать, были полны надежд. Удачно отразив ночную атаку, о
ни заранее относились с пренебрежением к новой атаке на рассвете. Они жд
али ее посмеиваясь. Все так же верили в успех, как и в правоту своего дела. К
роме того, к ним, бесспорно, должны прийти подкрепления. На это они твердо
рассчитывали. С тою легкой уверенностью в победе, которая составляет одн
о из преимуществ французского воина, они разделяли наступающий день на т
ри фазы: в шесть утра «соответствующим образом подготовленный» полк пер
ейдет на их сторону, в полдень Ч восстание всего Парижа, на закате Ч рево
люция.
Они слышали набатный колокол Сен-Мерри, не замолкавший ни на минуту со вч
ерашнего дня; это доказывало, что вторая баррикада, большая баррикада Жа
нна, все еще держалась.
Все эти чаянья и слухи передавались от группы к группе веселым и грозным
шепотом, напоминавшим воинственное жужжанье пчелиного улья.
Появился Анжольрас. Он возвратился из своей отважной разведки в угрюмой
окрестной тьме. С минуту он молча прислушивался к оживленному говору, ск
рестив руки на груди. Потом, свежий и румяный в лучах разгоравшегося расс
вета, он сказал:
Ч Вся армия Парижа в боевой готовности. Треть этой армии угрожает нашей
баррикаде. Кроме того, там национальная гвардия. Я разглядел кивера пято
го линейного и значки шестого легиона. Через час нас атакуют. Что касаетс
я народа, он бунтовал вчера, а нынче утром не тронется с места. Ждать нам не
чего, надеяться не на что. Ни на одно предместье, ни на один полк. Нас покину
ли все.
Эти слова прервали гул голосов и произвели такое же впечатление, как пер
вые капли дождя на пчелиный рой перед началом грозы. Все онемели. На миг на
ступила невыразимая тишина; казалось, слышался полет смерти.
Но этот миг был краток.
Из дальней группы, стоявшей в самом темном углу, чей-то голос крикнул Анжо
льрасу:
Ч Будь что будет! Подымем баррикаду на двадцать футов выше и останемся з
десь все до одного. Граждане, поклянемся клятвой мертвецов! Докажем, что е
сли народ предает республиканцев, то республиканцы не предают народ!
Слова эти рассеяли гнетущий туман личных тревог и страхов и были встрече
ны восторженными криками.
Никто так и не узнал имени человека, произнесшего эти слова. То был безвес
тный рабочий, никому неведомый, забытый, незаметный герой, тот великий не
знакомец, который всегда появляется при исторических кризисах, при заро
ждении нового общественного строя, чтобы в нужную минуту властным голос
ом произнести решающее слово и вновь кануть во мрак, воплотив в себе на кр
аткий миг, при блеске молнии, дух народа и божества.
Это непреклонное решение было настолько в духе 6 июня 1832 года, что почти одн
овременно на баррикаде Сен-Мерри прозвучал возглас, который вошел в ист
орию и упоминался на судебном процессе: «Придут к нам на помощь или не при
дут, не все ли равно! Погибнем здесь все до последнего!»
Очевидно, обе баррикады, хотя и разобщенные внешне, были объединены духо
вно.

Глава четвертая.
Пятью меньше, одним больше

После того как выступил незнакомец, провозгласивший «клятву мертвецов
», и выразил в этой формуле общее душевное состояние, из всех уст вырвался
радостный и грозный крик, зловещий по смыслу, но звучавший торжеством.
Ч Да здравствует смерть! Останемся здесь все до одного!
Ч Почему же все? Ч спросил Анжольрас.
Ч Все! Все!
Анжольрас возразил:
Ч Позиция у нас выгодная, баррикада превосходная. Вполне достаточно тр
идцати человек.
1 2 3 4 5 6 7