Бекке хотелось одного — пусть у нее в ушах перестанет звенеть. Звон мешал молиться.
Гром выстрела, потрясший залитое лунным светом небо, заставил ее зубы звякнуть о воняющий порохом ствол. Ствол выскользнул изо рта и вместе с рукой упал на бедро, когда Бекка вытянулась во весь рост, чтобы насладиться зрелищем невозможного. Адонайя вдруг остановился, закачался. Как во сне Бекка увидела падающего на колени Адонайю, во сне, который был желанным даром Господа, посланным ей в час ее смерти. Она задумчиво слизала с нижней распухшей губы слабый след ружейного масла, наблюдая, как тело Адонайи распростерлось на сжатом поле.
— Мисси, с вами все в порядке?
Она вскрикнула от легкого прикосновения чьей-то руки к своему плечу. Инстинктивно рванулась вперед, чтоб избежать его, поднырнув под эту руку. Револьвер описал полукруг, потом поднялся, как будто его слепое око могло видеть само по себе, могло найти и убить этого чужака, который набросился на нее, выскочив из тьмы.
Зрение медленно возвращалось к ней, прорываясь сквозь белую повязку паники, плотно закрывшую глаза Бекки. Она опустила револьвер и возблагодарила Деву Марию, которая не дала ее пальцу нажать на курок и спасла ее от осуждения на вечные муки.
— Эй! Полегче, мисси! Я вовсе не хотел вас пугать. Уберите-ка эту штуку! — Он кивнул на револьвер.
Разумеется, можно и убрать. Выбора-то нет. Он одной рукой держал Шифру, а в другой — черное оружие с длинным стволом. Горький дымок облачком повис над его головой. Ребенок чихнул.
— Отдайте ее мне! — крикнула Бекка. Ее слова звучали как нечто среднее между мольбой и требованием. Она все еще держала револьвер, но у него-то оружие было куда сильнее. Бекка совсем растерялась в этом таком странном для нее мире.
— Отдам. — Его широкое и очень простое лицо вряд ли скрывало что-то, но ставка была слишком высока, чтобы Бекка стала играть в эту игру, доверяя незнакомцу. — А что это за человек, а? — Он еще крепче прижал к себе Шифру и указал своим оружием в сторону поля. — Хотите, чтоб он помер? Потому что, если хотите, то я, можно сказать, начисто провалил эту работенку.
Бекка смотрела на него во все глаза, она изучала его с ног до головы. Ей нужно было только одно — пусть он отдаст ей ребенка. Шифра изворачивалась, но он держал ее со знанием дела. Малышка захватила в кулачок край куртки незнакомца и запихивала его в свой усиленно работающий ротик. Его одежда и прическа не имели ничего общего с хуторскими. Почему-то Бекке внезапно вспомнились рассказы об ангелах.
— Ты хочешь, чтоб он умер?
Бекка отвернулась и от вопроса, и от самого незнакомца. Там, внизу — за полем по всему Праведному пути, должно быть, уже разливалась тревога. Дети проснулись, те из них, кто постарше и похитрее, уже бежали к своим потайным норам. Что ж, что будет, то будет. Слишком много лет воспитания по образу и подобию Праведного Пути, слишком усердное заучивание законов и обычаев стояли сейчас между желанием Бекки спасти всех своих родичей и ее стремлением попытаться спасти Шифру.
— Ты побережешь ее для меня? — Ее голос был тверже камня.
Он удивился ее вопросу.
— Ну разумеется. Только из-за нее я и обнаружил себя. Не мог же я позволить женщине…
— Я быстро…
Она бегом спустилась с холма, юбки подоткнуты высоко, пистолет уложен в карман. К тому времени, когда она добежала до Адонайи, лежавшего среди щетины жнивья, Бекка уже начала задыхаться. Адонайя перекатился на спину, глаза таращились на луну. Кровь зачернила штанину на бедре. Бекка могла бы пересчитать ртутные шарики пота, выступившие на лице Адонайи, когда она присела возле его.
— Адонайя! — Он отвернулся, чтоб не видеть ее. — Адонайя! — Она положила ему руку на сердце, а другой сунула ствол револьвера под его подбородок. — Тебе не следовало бежать.
Изо рта Адонайи посыпались сухие крошки смеха, челюсть глухо стукнулась о ствол.
— Должно быть, не следовало. Ну а что дальше, Бекка? Убьешь меня и станешь альфом Праведного Пути? — Еще одна россыпь блестящих острых осколков звука, вылетавшего откуда-то из верхней части груди. — Что ж, чтобы сделать это, тебе придется повернуть весь мир на прежнюю дорогу! Иначе это означало бы, что мы подошли к последним дням нашего мира. Но ты виновна в нарушении срока перемирия. Не бывает такого, чтобы альф сменял альфа без передышки между ними, без времени, нужного, чтобы родились новые дети, раз погибло слишком много прежних.
— Слишком много, — согласилась Бекка. Она отложила револьвер, положив его подальше, чтобы Адонайя не мог дотянуться до него. Адонайя был повержен, ранен, но она слишком хорошо знала его, чтобы доверять. — Я не собираюсь менять законы. Я не хочу, чтобы ты умер от моей руки. Пользуйся временем перемирия, которое ты заработал, Адонайя. Наслаждайся им. Ни один человек не посмеет коснуться тебя, пока оно длится, верно? Таков закон. А потом… Ты будешь править Праведным Путем, пока того захочет Господь.
Из пояса своей юбки Бекка вытащила две прямые булавки и показала их ему.
— Воля Господа да исполнится, — сказала она. А затем воспользовалась ими — быстро, решительно. Булавки были тем единственным, что было суждено увидеть Адонайе до истечения дней оставшейся у него жизни.
20
Я брат братьям моим, я опора для их друзей, я летящая во тьме стрела для их врагов, и я скорее умру, чем опозорю себя в очах их.

Он двигался с бесшумной грацией, подобной которой Бекка не видела еще ни в одном человеке, даже в Джеми. Его глаза пронизывали темноту так, будто обладали внутренними источниками света. Сначала Бекка просто испугалась, видя, с какой легкостью и быстротой он шагает по пересеченной и неизвестной ему местности, продолжая держать на руках Шифру. Бекка же, карабкаясь за ним и оступаясь, задыхалась, будто в горле у нее стоял комок чего-то твердого, что нужно было раскусывать зубами, чтобы проглотить.
Он так и не отдал ей Шифры. Даже когда они перевалили через вершину холма и оказались среди старых мертвых яблоневых деревьев, чьи ветви тянули к ним сухие пальцы голодных старух. Тут он остановился и огляделся, ища что-то, но и тогда продолжал крепко прижимать к себе девочку.
Они все еще слышали стоны и вопли Адонайи, хотя на таком расстоянии звуки казались какими-то водянистыми — вроде размазанной по тарелке жидкой овсяной кашки. Воздух среди мертвых стволов был неподвижен, и ветра, который мог бы донести до Бекки эти крики боли в их полном звучании, не было и в помине. Бекка напрягала слух, чтобы не потерять ни единой крошки страданий Адонайи в ночной темноте. Это доставляло ей истинное наслаждение.
— Ага, вот она, там и лежит, где я ее оставил. — Мужчина переложил Шифру с одной руки на другую и нагнулся, чтобы просунуть руку с ружьем в широкую кожаную лямку. Квадратная красная канистра, значительно больше фляжки, ударила его по бедру, когда он выпрямился.
Бекка узнала запах; впервые она почувствовала его, когда па разрешил ей покататься на большой жатке-сноповязалке. Весь сарай, где держали эту драгоценную машину, пропах тем же, чем и канистра мужчины. Теперь она вспомнила и эту емкость — видела, как ее родичи-мужчины грузили множество таких канистр в один из хуторских фургонов, когда собирались домой после праздника Окончания Жатвы. Канистры потом скрылись под брезентом, но их запах долго держался в холодном осеннем воздухе.
— Ты украл это! — крикнула она, показывая на тяжела покачивающуюся канистру, и тут же, как только эти слова сорвались с ее языка, пожалела, что не откусила его до того. Глупо швырять обвинения человеку, который обладает такими преимуществами перед ней. О, как плохо быть женщиной, которая хоть раз вырвалась из узды! Она уже никогда не наденет ее снова, хотя бы для того, чтобы держать язык за зубами в присутствии мужчин.
К ее удивлению, мужчина казался скорее пристыженным, чем рассерженным. Лунного света было больше чем достаточно, чтобы увидеть, как он съежился.
— Но ведь тут совсем его немножко, мисси. Всего одна жалкая баночка. А мы его хорошо обменяем. Знаете, торговля, она идет по кругу, по кругу; так, во всяком случае, мне объяснял Мол. Впрочем, то, что я видел сам, тоже это подтверждает. Через некоторое время она вернется в ваш хутор или мы принесем вам взамен что-то, в чем вы нуждаетесь куда больше, чем в этом пустяке. Кто знает? — Его голос дрожал, в нем не чувствовалось особой уверенности. — Мисси, вы же не станете держать на меня зло из-за этого?
Бекка не видела ничего забавного в жестокой насмешливости незнакомца. Она затаит на него зло? Как будто это имеет значение! Конечно, у нее есть револьвер, но он тоже вооружен и знает, как пользоваться своим оружием. И Шифра у него в руках. Все преимущества у него. Так какой же смысл ему говорить с ней так робко и мягко?
Разве что он кое-что унюхал. Разумеется, дорога уничтожает запах женщины, у которой кончается течка и появляются крови. Но есть мужчины, которые не обращают внимания на такие сантименты и которые считают нормальным предъявить права на принимающую женщину, даже если она совсем близка к тому, чтобы перестать быть принимающей.
«А ворье и вообще не делает никаких различий!»
Мысль, нашептанная Червем, вызвала головокружение. Тоскливое болезненное ощущение в животе было сейчас куда сильнее, чем оно бывало обычно перед прекращением течки. Тряпка, засунутая между ногами, ощущалась как набрякший и неудобный груз. Все домашние наставления Хэтти снова промелькнули в уме Бекки, настоятельно требуя, чтобы она нашла местечко, где можно как следует привести себя в порядок. Глухой смех, зазвучавший у нее в голове, прогнал эти барские замашки далеко-далеко.
Мужчина все еще смотрел на Бекку, но не так, как обычно смотрит мужчина на принимающую женщину. В глазах не было похоти, которая Бекке была прекрасно знакома. Этот человек казался ей все более и более загадочным. Ей чудилось, что она как бы вышла из собственного тела и слышит со стороны, как ее губы выговаривают сбивчивые невразумительные уверения, смывающие с лица мужчины выражение неуверенности.
— Спасибо, мисси, — сказал он, и в этих словах действительно прозвучала признательность. Ничего не добавив, он повернулся и зашагал на восток, скользя меж стволов погибших от голода яблонь.
— Подождите! Куда вы идете? — Бекка ухватилась за ту руку, которая как в люльке держала Шифру. Девочка тихо постанывала. Скоро она закричит или от боли в изуродованной ноге, или от голода, или потому что мокрая, или от холода. Бекка вцепилась в полу мягкой кожаной куртки незнакомца. — Отдайте мне ее!
Его широкое загорелое лицо было спокойно, как вода в глубоком колодце.
— Будет лучше, если по той местности, которую нам предстоит пересечь сегодня ночью, ее понесу я, мисси. Нам придется идти быстро, особенно если нас начнут преследовать. Я могу сражаться, но только Богу известно, сколько хуторян выйдет охотиться на нас, когда тому парню удастся поднять тревогу. Я хочу, чтобы мои братья были рядом со мной, если врагов окажется слишком много. — Он приподнял ребенка чуть выше и улыбнулся маленькому похудевшему личику. — А кроме того, я думаю, что вскоре кое-кто проголодается. Там, куда мы идем, найдется, чем ее покормить. — Его губы сжались, а глаза утратили блеск. — А еще мы там найдем то, чем полечить ее раны, пока не стало слишком поздно.
Его глаза все время перебегали с Шифры на Бекку, и в них было то холодное, суровое, оценивающее выражение, которое много раз мерещилось Бекке, когда она представляла, что сам Господь смотрит на ее дрожащую душу в Судный День. Под этим взглядом дыхание, несущее слова, прерывалось еще в горле, превращаясь в тоскливые безмолвные вздохи. Незнакомец знал, кто оставил ребенка на том жутком холме. Какое-то проклятое ухищрение позволило ему установить это. Теперь настала ее очередь, заикаясь, бормотать объяснения и оправдания.
— Пожалуйста… мистер… малышка… у меня не было выбора. Это я оставила ее на холме, но я не могла поступить иначе. Ни в одном другом известном мне месте она не была бы в безопасности. Шифра — моя сестра, полная сестра, а не просто родич. Наш па был альфом Праведного Пути, и его убил, предательски убил тот, кто остался там… — и она показала куда-то за спину, на поле, где она бросила Адонайю лежать в одиночестве. — После того, как наш па погиб, пришло время Чистки…
— Не смей говорить мне об этом! — Он рассек воздух длинным стволом ружья, как бы обрезая дальнейший разговор. — Там, откуда я родом, мы много чего слыхали о хуторских делах. И, да поможет вам Бог, эти рассказы верны.
Он поглядел на Бекку с такой жалостью, что она почувствовала, как где-то внутри у нее закипает возмущение. Выражение на лице незнакомца было то же самое, которое всегда возникало на лицах жен па, когда они говорили о Голодных Годах и о людях, невежественных до такой степени, что они не вняли пророкам Господина нашего Царя, когда те пришли, а обратились со своими чахнущими семьями к новым законам и обычаям, что и привело их к гибели.
Только невежество, убийственное невежество и могло вызвать на лице другого человека выражение столь глубокой жалости. И он осмелился смотреть на нее вот так!
— Мистер, я не знаю, кто вы такой или откуда вы взялись, но на вашем месте я бы сначала сверила все те сказки, которые вы слыхали, с тем, что есть на самом деле.
Незнакомец только головой покачал.
— Зовут меня Гилбером Ливи. Там, откуда я пришел, у нас побывало немало народу, так что нам рассказывали о жизни на хуторах. — Он произнес слово «хутора» так, что оно прозвучало как грязное ругательство. — Я сын священника. Я не могу даже слушать о таких грязных делах, не осквернив себя, а один Бог знает, найду ли я по эту сторону города место, где смогу по-настоящему очиститься.
Город! Это слово заставило Бекку так резко повернуть голову, будто что-то-хлестнуло ее по лицу. Множество вопросов зашевелилось у нее на языке, но прежде чем она успела задать хотя бы один, мужчина взглянул на беспокойно копошащегося ребенка.
— Она — вот что сейчас главное, — сказал он с такой нежностью, что сердце Бекки еще сильнее, чем всегда, потянулось к девочке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61