Только глаза и были красивы — сверкающие, голубовато-зеленые, искрящиеся живым, бешено напряженным умом.
Они буквально пылали, когда девушка ответила:
— Научи меня Жесту Признательности и Поцелую Благодарности. Обучи, как поклоняются мужскому телу, чтобы потом, когда дело будет сделано, мужчина поклонялся бы мне. Принеси мне одну из деревянных фигурок, которыми пользуются женщины, чтобы изучать мужчин. Научи, как надо ходить, чтобы глаза мужчин следили за каждым твоим шагом, а их кровь вскипала бы и влекла к тебе. Научи, как заставить их желать меня все сильнее и сильнее, и тому, как сделать так, чтоб они дрались до смерти, желая удержать меня.
Щеки Бекки пылали. Глаза же девушки светились в сумраке кухни; зрачки то расширялись, то сужались в точку. Огонь под клокочущим котлом превращал ее лицо в свирепую маску — наполовину белую, наполовину — кроваво-красную.
— Не знаю, достойна ли я, чтоб учить такому, — произнесла наконец Бекка. — Баба Фила может этого не позволить.
— Трахала я Бабу Филу в глаз! — Девчонка с силой ударила по руке Бекки, поднявшейся, чтобы закрыть ей рот. — И нечего тут жеманничать, черт бы тебя побрал! Сама знаешь, что только представляешься!
— А говорить так — грязно…
— Ничего, твои-то губы чисты. Это сказала я и скажу еще сто раз, если захочу! И никакой опасности в том нет. Никто тут не прячется, тут лишь ты да я. Самое время тебе выслушать правду, уж раз ты собираешься стать сильной и выжить.
— Но то, что ты сказала о Бабе Филе…
— А кто имеет на это больше права, чем я? — Еще несколько клочьев волос поднялись над головой девчонки; сквозь них просвечивало пламя очага.
— Никто не имеет права говорить таким языком о Бабе Филе, — ответила Бекка, сама ощущая, как проникает в ее слова непререкаемый тон ее матери. — И уж особенно ты.
— Ты только попробуй напомнить мне, что я сохранила жизнь благодаря этой старой суке, и я тебя швырну в эту печку! Как по-твоему, у меня был выбор? Я родилась лишней — ребенок с холма! Бросили, чтоб я там либо сдохла, либо чтоб меня кто-то подобрал и отнес в другой хутор. Для настоящей жизни. А не для того, чтобы влачить свои дни на чердаке и прислуживать старой, выживающей из ума вещунье. Не для того, чтоб быть лишенной всего — даже имени! А потому да, трахала я Бабу Филу в глаз, а заодно и все то, что она когда-либо сделала для меня! Пожирала дарованные мне дни, пила мою жизнь, которую накрепко повязала со своей, — вот что она со мной сделала! А теперь я — ее сторожевой пес. Вот почему она и обучила меня, как надо драться, как надо убивать, — чтоб она могла протянуть как можно дольше. А когда ее прикончат, убьют и меня. У новой вещуньи будет своя безымянная девка с холма или мальчишка, если шею Бабе Филе свернет мужик.
Девчонка сжалась в комок ярости, крикнув:
— Ну а теперь посмей мне сказать, что ты ничего этого на знала!
— Знала. — Свойственное Хэтти напускное сознание своей правоты покинуло Бекку. Она ведь предостаточно наслушалась кухонных разговоров о Бабе Филе. — Когда мне было семь лет, одна из старших женщин исчезла. Кто-то обмолвился, что она хотела убить Бабу Филу и занять ее место.
— Помню такую. — Безгубая улыбка стала совсем ледяной. — После я сама привела мужика, чтоб он унес ее тело. Я тогда была маленькая и на большее не годилась. Но даже и тогда я почувствовала, как он смотрел на меня. — Углы ее рта кривились, когда она вспоминала о прошлом.
— Но тебе же тогда было только семь! Неужели тот мужчина пытался… А па об этом знал?
— Баба Фила знала. — Смех девчонки был почти неотличим от хихиканья старухи, вспоминающей прошлое. — Она не позволила ему трогать меня, но обещала разрешить позже, когда я дорасту до Перемены. Она хотела, чтоб он был ее ушами и глазами среди мужчин.
— Кто… Кто это был? Что за человек?
— Он мертв, что тебе за дело до него? Или ты полагаешь, что эти сведения нужны кому-то еще?
— Нет. Никому. — Бекку мучил вопрос, который ей ужасно хотелось задать, но храбрости не хватало.
— О, не думай о том, что сказал бы наш па… — Девка с презрением произнесла это слово. — Чем меньше он знает о делах Бабы Филы, тем спокойнее будет спать. В свое время, знаешь ли. Баба Фила была совсем неплохой травницей.
— Травницей? — Бекка не видела связи с предыдущим разговором. Может, эта безымянная девка в конце концов просто сумасшедшая?
— А если б то, чем она меня поила, не помогло избавиться от плода, благословенного семенем того мужика, то холм не задает лишних вопросов. — Ее взгляд впитывал в себя отвращение, которое ощущала Бекка, но, казалось, девчонке этого было мало. Да, странные существа произрастали в сумраке того чердака…
— Во всяком случае, сейчас у нас есть новый шпион. Видишь ли, Баба вовсе не собирается сидеть и ждать, пока будущее придет к ней само собой. Она сама его творит. Этому и я научилась у нее. Сейчас я гожусь только для того, чтоб мужик использовал меня и тут же забыл, но если ты научишь меня, как доставить ему радость и заставить помнить об этом… Мои шансы на то, что я таким путем спасусь, когда старая сука сдохнет, резко возрастут. Даже в семь лет во мне было что-то такое, что привлекало их взгляды. Тот большой парень… твой родич, что ходил с тобой в Миролюбие… Том?.. У него есть все задатки, чтоб стать альфом.
— Такой разговор о мужчинах может накликать на них несчастье.
— А тут никто нас не услышит. — Глаза девчонки как будто заглянули в будущее, ведомое только ей одной. — Я стараюсь попадаться ему на глаза всегда, когда Баба Фила посылает меня вниз с поручениями. Ты обучишь меня правильным способам, и я сумею стать для него чем-то большим, чем игрушкой, с которой можно позабавиться. Он запомнит меня. В один прекрасный день он станет альфом и не позволит им убить меня. У альфа на то власти хватит.
«У альфа большая власть, — подумала Бекка, — а чтобы Том стал альфом этой фермы, па и он должны…» Ей не хотелось думать об этом. Пусть безымянная тешит себя несбыточными фантазиями. От этого никому ни тепло, ни холодно, а девчонка будет переносить свое заточение легче. Урок за урок, как договорились. Быть по сему.
— Ладно, — сказала Бекка, снимая с кухонного шкафа пару стеганых рукавиц, чтобы брать раскаленные горшки. — Я научу тебя всему, что знаю сама, но сейчас нам надо поскорее отнести кипяток, пока Селена не заявилась сюда с толстой палкой.
Они несли закрытый крышкой котел вдвоем, не давая ему раскачиваться и стараясь не коснуться его голыми ногами. Кое-кто из молодых парней еще торчал здесь; они стояли по трое и по четверо в сгущающихся сумерках, изо всех сил стараясь, чтоб группа не уменьшалась до двух человек, что могло вызвать нездоровый интерес.
Стоя, они поедали холодную еду, украденную из подвалов и складов фермы. Бекка краем глаза углядела Джеми, стоявшего с Сэмом, Джоном и Ноем. Между ними по кругу ходила бутылка.
Пробежал Вилли, таща факел, чтоб зажечь фонари. Осенний вечер был непривычно тих, и топот босых ног мальчишки по утоптанной земле раздавался отчетливо и громко. Иногда слышался скрип — ноги ступали на полоску гравия.
Перед входом в дом была привязана старая костлявая лошадь.
Бекка так торопилась вбежать в дом и поздороваться с мисс Линн, что наверняка обварилась бы кипятком. Но безымянная девка притормозила ее, приложив палец к губам; все ее недавнее красноречие было убрано и спрятано под замок. Зато ее глаза в свете фонаря ясно говорили: будь осторожна, учись.
Они вошли спокойно и достойно, глаза опущены на их ношу. Кто-то засветил лампы и зажег огонь в камине гостиной. Сидел там только один Пол. И почему это Тали позволила ему вернуться сюда? Взгляд Бекки не поднимался выше сапог па, сидевшего в большом кресле у самого камина, но искоса она все же успела увидеть его лицо. На нем были написаны печаль, усталость и заботы. Особенно глубоко они гнездились в уголках рта и в глазах.
— Ты опоздала, Бекка, — сказал он.
Опоздала… Целый рой слов бился у нее в горле. А у девки Бабы Филы лицо было совсем каменное. Резкий запах плыл в воздухе — сладко-кислый запах алкоголя. Пол кивнул на закрытую дверь комнаты.
— Иди, повидай маму.
Котел оттягивал руки девушек мертвым грузом. Безымянная остановилась, вынудив тем самым Бекку опустить котел на пол. Потом она прислонилась к косяку и скользнула вниз, сев у стояка на корточки. Бекка повернула дверную ручку, но не раньше, чем обменялась со странной и страшноватой прислужницей Бабы Филы прощальным взглядом.
Именно в это мгновение их мысли как бы слились, переливаясь из прошлого в настоящее: «Мне было тогда семь, столько же, сколько тебе».
«Ей было семь, когда и мне исполнилось семь. Значит, мы родились в одном и том же году. Родилась для холма, так как в том году Праведный Путь в девчонках не нуждался. Она старше меня, но ведь могло случиться и так? Первым пришел, первым и получай. Ну а если? Па ценит мою маму и детей, которых она ему рожает. И даже если она родилась первой, то есть последней девочкой, которая была нужна Праведному Пути, то когда родилась я, для нее все могло измениться. И изменил это па».
У альфа есть такая власть.
У альфа в руках много власти.
Жизнь Бекки уже готова была прерваться, уже послана была какая-то несчастная личность, чтоб вырвать ее из объятий матери. «Но ты же обещал мне, Пол! Ты же говорил, что она будет жить!» Дело альфа принимать решение, право альфа изменять его. Бог дает. Господин наш Царь — отнимает. Если так случилось, то у этой девушки когда-то было свое имя. И вместо того, чтобы отправить ее на холм, ее отдали Бабе Филе, чтоб она прислуживала старухе всю свою оставшуюся жизнь.
Могло так случиться? Та часть мозга Бекки, которая превращала мысли в слова, начисто отвергала подобную возможность. А та, что ведала чувствами — догадками, инстинктами, дурацкими девчачьими выдумками, та отвечала — да, да, да! Стоило только поглядеть в глаза безымянной, но когда-то имевшей имя девушки.
«Ты у меня в долгу, Бекка. — Подергивание уголков губ подтверждало это. — Ты достаточно умна, чтоб не отрицать того, что знаешь наверняка. Или наоборот — слишком глупа. Вот почему ты свободна и жива, а я заперта на чердаке и должна сама обдумывать планы, как спастись, когда придет мое время. И все это потому, что чрево твоей матери рождает умниц — с иголочки новенькие отводки с Древа Познания. И разве не прекрасен вкус Знания? Это единственный вкус, который остается на языке навсегда».
— Бекка? — Мисс Линн открыла дверь. Она улыбалась. — Входи, дитя. Пора познакомиться с сестренкой. — Травница ввела ее в комнату и закрыла за ней дверь. Хэтти лежала на полу на матрасе, под спину подложена целая гора подушек. Резкие запахи пота и крови исчезли, их выгнали за дверь вместе с грязным бельем и родильной стойкой. Простыню с окна убрали, и оконный переплет рассекал серый и пурпурный квадрат неба. Других жен в комнате не было.
— Поздновато ты подошла, — мягко упрекнула мисс Линн. — Нам пришлось воспользоваться той водой, что была в кувшинах, чтоб обмыть ее. Я сделала все возможное, чтоб охранить твою маму и малышку от родильной горячки. Полагаю, удалось.
— Котел был слишком горяч, — начала объяснять Бекка.
— Не имеет значения. Я принимала детей, когда не хватало гораздо большего, нежели чашка горячей воды.
— Бекка… — Волосы Хэтти были зачесаны назад и перевязаны счастливой голубой ленточкой. Новорожденная в белых пеленках сосала грудь, а Хэтти улыбалась обеим своим девочкам. — Встань на колени и погляди-ка на нее получше. — Любовь придала голосу Хэтти непривычную мягкость.
Бекка повиновалась. Мисс Линн чем-то занялась; шорох и шарканье шагов создавали фон, на котором дети знакомились друг с другом.
— Ее зовут Шифра.
Тут мисс Линн не могла не вмешаться:
— Это в честь повитухи в Писании, да, Хэтти? Той, что рассказывала, как весело и живо рожали еврейки своих детей. А по мне — так и эта девица уж чересчур веселилась во время родов.
На лице Хэтти засветилась слабая улыбка, когда она согнутым пальцем, вложенным в ребячий ротик, заставила девочку отпустить сосок. И тут же переложила ее к другой груди.
— Да, она очень торопилась родиться. Должно быть, ангелы шепнули ей, что ее ждет прекрасная жизнь, Бог да благословит ее!
Бекка увидела, как ее собственная рука как бы сама собой тянется коснуться поросли золотых волосиков, выбившихся из-под надвинутой на головку пеленки. Видеть, обонять, осязать ребенка казалось ей цепью невероятных чудес. Новорожденная слегка вздрогнула от ее прикосновения, но все ее внимание было поглощено грудью Хэтти.
— Пол жутко обрадовался, — шепнула Хэтти.
— Вот как? — Бекка произнесла это слишком громко, и в ее голосе прозвучало слишком много удивления. Ее мать бросила на нее вопрошающий взгляд.
— А как же иначе? Разве можно сомневаться… Как только Селена сказала ему об этом, он так громко закричал от радости, что вся ферма наверняка уже знает эту важную новость.
— Если он так рад… — Бекка решила лучше промолчать и удержать при себе дальнейшие результаты своих наблюдений: «Если он так рад, то почему же выглядел таким печальным — там, в гостиной? О Господи, не дай ему изменить свое решение! Если он сейчас вырвет эту чудесную девчушку из маминых рук, то, клянусь, я буду той, кто убьет его».
Мисс Линн протянула руки за ребенком.
— Она хорошо поела. А теперь ты должна поспать, Хэтти. Утром вас обеих отправят наверх. — Травница положила малютку в колыбель, стоявшую у Хэтти в головах. Она помогла роженице устроиться поудобнее, затем погасила лампу, которая стояла по другую сторону матраса, и притушила свет других ламп. — Ну вот, теперь хорошо. Можно не опасаться, что она собьет ее во сне. Проводи меня до лошади, Бекка.
— Вы уже уезжаете? В такую темень?
— Твой па велел своим людям ждать меня на дороге, чтоб в целости и сохранности проводить до дому. Он мало о чем забывает.
За дверями комнаты, где спали Хэтти и Шифра, дом казался совсем обезлюдевшим. Безымянная девушка ушла, вместе с ней исчез и котел, кресло перед камином пустовало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61