Доставка супер магазин Wodolei
не приходится сомневаться и в том, что при сильной волне в приватном исчислении времени вполне могли потеряться день-два или же один говорил о часе входа в пролив, а второй – о высадке на пристань. Вдобавок есть неоспоримые признаки, указывающие на объективную дату прибытия, но я о них умолчу. Ведь более реальным, чем в сознании человека, который его пережил, день быть не может. И поэтому я говорю: экспедиция добралась до Тромсё и второго, и третьего, и четвертого июля 1872 года. Реальность дробима. (В немногочисленном обществе на борту «Адмирала Тегетхофа» дневники подчиненных тоже так отличались от записок начальства, что иной раз возникало впечатление, будто в кубрике и в каютах вели летопись не одной, а нескольких абсолютно разных экспедиций. Всяк рассказывал о своих льдах.)
Тромсё. Здесь прохладно, и южное лето – только воспоминание. Иногда падает туман. Снова готовят проводы, готовят разлуку, самую суровую из всех, пополняют снаряжение и провиант, закупают листовое железо, сталь и вяленую треску в городе, целиком выстроенном из дерева. Вайпрехт нанимает норвежских водолазов, чтобы они заделали течь; после штормов последних недель в трюме «Адмирала Тегетхофа» многовато воды. Возвращения зверобоев из северных районов моржового промысла флотский лейтенант ждет напрасно; ему придется выйти в море без сведений о том, где в этом году проходит граница дрейфующих льдов. Для матросов «Тегетхофа» последние дни в обитаемом мире – это еще и непритязательная возможность поупражняться в той жизни, что в случае счастливого возвращения из глухомани ожидает их в салонах, – в жизни, полной почестей, приглашений, непривычных разговоров и глубокого уважения; Андреас Огорд, австрийский консул в Тромсё, приглашает их на званый обед; другие следуют его примеру. Ни одно из плаваний, до сей поры совершенных этими матросами, не приносило им так много восторженных похвал, как нынешнее намерение отправиться к Северному полюсу . Выходит, Северный полюс куда желаннее, куда важнее, чем побережья Америки и Индии, где некоторым из них уже довелось побывать. Лишь спустя месяцы, глубоко во льдах и во тьме полярной ночи, Юлиус Пайер просветит последних простодушных:
При 20–30 градусах ниже нуля (по Реомюру) было заложено в сынов природы семя мудрости. Однако сей климат не благоприятствовал прорастанию оного. С мучительным разочарованием люди услышали о положении и малоценности «Северных полюсов», о том, что это не суша, не край, который надобно завоевывать, но всего-навсего точка пересечения линий, совершенно незримая в реальности!
Я пытался представить себе, что почувствовал простодушный человек, который, дрейфуя на вмерзшем во льды корабле, в окружении всех ужасов льда и мрака, вдруг узнает, что его цель вдобавок незрима – пустяковая точка, ничто. Дальше этой попытки дело у меня не пошло, я не мог почувствовать столь мучительного разочарования. Но пока что они в Тромсё, принаряжаются к приему у консула.
6 июля приглашены на званый обед к г-ну Огорду; оставались там до 12 ночи, солнце уже не заходит, и на борт мы вернулись при ярком солнечном свете. 7-го приглашены на обед к тромсёйскому градоначальнику – в красивый особняк, расположенный в лесу высоко над городом; в 2 часа ночи вернулись на борт.
8 июля побывали в шатрах у лопарей; оные живут со своими многочисленными оленьими стадами у подножия горы Кильписъяуре; в каждой жердяной постройке помещается целый род, владеющий 3–5 сотнями оленей. В таком шатре, снаружи тщательно укрытом дернинами, а внутри обтянутом оленьими шкурами, висит на цепи котел, в котором варят еду. Одежда у этих людей сшита из оленьих шкур; школьная наука им вовсе незнакома, в большинстве они язычники и верят в Юбинала, или Айку; вместе с людьми в шатрах обитает множество оленьих собак, это совершенно особенная порода; мы купили там одну собаку за 2 1/2 кёльнских талера и привезли на корабль; собака получила кличку Пекель, по-лопарски Черт, позднее матросы перекрестили ее в Пекелино.
Отто Криш
Вайпрехт собак недолюбливает. Пайер чрезвычайно доволен; шесть ньюфаундлендов и две лапландские собаки, думает он, вполне составят ездовую упряжку, на которой он, как два года назад на восточном побережье Гренландии, помчится по льду. Однако, невзирая на тумаки тирольцев, дикости у собак, похоже, не убывает:
В трюме были такие места, где лишь их друзья могли не опасаться растерзания.
Юлиус Пайер
Вместе со своими егерями сухопутный начальник поднимается на тромсёйские скалы, проверяя на разных высотах точность привезенных барометров. 10 июля они стоят на вершине, которую лопарь-проводник по имени Дилькоа называет Саллас-Уойви. Внизу лежат фьорды, изрезанный расселинами горный ландшафт и море.
С вершины горы мы увидели огромный столб черного дыма, в спокойном воздухе он поднимался вертикально вверх тысячи на полторы футов – северная окраина Тромсё была охвачена огнем.
Юлиус Пайер
С борта стоящего на якоре «Адмирала Тегетхофа» это видится иначе:
10 июля в северо-восточной части города вспыхнул пожар, в котором дотла сгорели несколько жилых домов и сараев; мы отрядили на берег шлюпку с большею частью команды и огнегасительными средствами. Упорная борьба с огнем продолжалась 2 1/2 часа, после чего пожар был потушен, а комиссар пожарного двора выразил г-ну начальнику Вайпрехту благодарность за оказанную помощь…
11 июля я осматривал город, в коем нет почти ничего примечательного; все дома и даже две церкви построены из дерева, как и концертный салон, где как раз выступал некий арфист.
12 июля прибыл почтовый пароход; я получил три письма – от Антона, от отца и от Теодора; тех, что пришли позднее, я уже не мог получить, потому что у нас не было времени дожидаться следующего парохода; в 5 часов пополудни иду в парную баню, а потом – на ужин, загодя заказанный в гостинице «Нильсен».
13-го утром, в 9 часов, для нас отслужили мессу в католической церкви; затем легкое угощение у приходского священника; потом на все оставшиеся у меня деньги я купил 1/2 эймера вина и 40 бутылок пива и уже без единого шиллинга в кармане поднялся на борт, ведь завтра мы покидаем Тромсё, а в Ледовитом океане деньги без надобности, не то что добрый глоток вина; в 10 вечера развели в топках огонь.
Отто Криш
В полночь «Адмирал Тегетхоф» уже под парами – готов к отплытию. Только теперь по забортному трапу поднимается ледовый боцман и гарпунщик Эллинг Карлсен; он единственный на корабле не обязан повиноваться приказам австрийского императора. С крепким моржовым гарпуном в руке, в наброшенной на плечо беломедвежьей шубе, он входит в кубрик. Старый-то какой. Здешние матросы и даже начальники годятся ему в сыновья. Самые большие ценности в небогатом карлсеновском багаже – белый курчавый парик для будущих праздников да орден Олафа Святого, которым он награжден за плавание вокруг Шпицбергена. Сколько моржей он успел уложить своим гарпуном? Карлсен не помнит. И вот наступает утро. 14 июля 1872 года, воскресенье.
Воскресным утром мы покинули маленькую тихую столицу европейского Севера. Гамбургский пакетбот, только что вошедший в гавань, проводил нас неумолкающими приветственными возгласами пассажиров, а затем мы под парами прошли узкими проливами Квальсунн и Грётсунн, мимо скал островков Сандё и Рюсё в открытое море. Шкипер Карлсен при этом служил нам лоцманом. Когда мы вышли из шхер, пал туман, целиком окутавший гигантскую скалистую башню острова Фуглё. Здесь топки загасили и подняли паруса. 15 июля мы в виду изобильного ледниками норвежского побережья шли под парусами курсом на север; 16 июля в голубой дали завиднелся мыс Нордкап, самая северная точка Европы…
Идеальной целью нашей экспедиции был Северо-Восточный проход; подлинную же ее задачу составляло изучение морских акваторий или суши к северо-востоку от Новой Земли.
Юлиус Пайер
Я прямо воочию вижу черную воду островного пролива, которая разглаживается за кормой «Адмирала Тегетхофа». Дымный плюмаж, каким машинист Криш украсил тромсёйское небо, еще висит над гаванью, когда пассажиры гамбургского пакетбота сходят на берег. Утро тихое, безветренное. В гостинице «Нильсен» готовят завтрак; все только и говорят что о «Тегетхофе». Куда, вы сказали, они направляются? В Японию? Через полюс? В почтовом мешке лежат письма для команды; сразу два адресованы машинисту Отто Кришу. Их для него сохранят.
А потом я вижу Йозефа Мадзини, который в доме вдовы каменотеса целыми днями бродит меж разбросанного по полу снаряжения, будто в музее, и порой сомневается, защитит ли его все это ото льдов – пуховая одежда, полотняные сапоги, спальный мешок и прочие утеплительные атрибуты. На дворе июльская жара. Он же готовит эшелонированный бросок из лета в холод, сперва самолетом – Копенгаген, Осло, Тромсё, Лонгьир; а из Лонгьира морем на северо-восток, в Ледовитый океан, все дальше, до побережья Земли Франца-Иосифа , ну а лучше всего еще дальше – до Берингова пролива и в Иокогаму.
«Ты сошел с ума», – говорит Анна Корет. Но знает, что это не шутка. Я вижу Мадзини в квартире Анны: он отчаянно старается растолковать, зачем надо ехать на Шпицберген; вечернее общество тоже хочет от него разъяснений, нет-нет, не всерьез, а так. (Итальянец-то говорит не просто на Шпицберген , да и походы по ледникам еще бы куда ни шло, причуда, – но путешествие по следам какого-то парусника, давным-давно затонувшего в Ледовитом океане? Ну кто едет в Арктику лишь затем, чтобы представить себе , что было, что могло бы быть?)
Гости сидят за столом, по-прежнему за столом, но Мадзини уже наедине с Анной; все, что он говорит, адресовано ей. Но после они уже не слушают друг друга, хотя весь вечер продолжают разговаривать, каждый из своих льдов.
ГЛАВА 5
ПЕРВЫЙ ЭКСКУРС. СЕВЕРО-ВОСТОЧНЫЙ ПРОХОД, ИЛИ БЕЛЫЙ ПУТЬ В ИНДИЮ. РЕКОНСТРУКЦИЯ МЕЧТЫ
Северный полюс, уединенная макушка Земли, окружен каменными пирамидами; это знаки, отмечающие точки, до которых сумела добраться неугомонная людская предприимчивость. Прямо над полюсом парит в зените крохотная чайка, его льдины дарят надежный жизненный приют тюленьему племени, что ищет спасенья от гарпунов, – и только для открывателей он по сей день оставался недостижим.
Как всякое развитие лишь исподволь, шаг за шагом, продвигается к все более крупным задачам, так и тусклый рассвет миросотворения распространялся мешкотно, от гомеровского земного диска до страны гипербореев; только спустя тысячелетия жажда знаний превозмогла полярные ужасы, какие, по представлениям арабов, уже в Сибири кишмя кишели. Тысячелетиями мир окрест солнечного Запада был погребен под вымыслами и мифами, которые лишь нравственный пафос древнейших поэтов-философов уберег от наивной тривиальности, присущей всему незрелому.
Ни малейшим ветерком правды не веяло в этом мире, закоснелом в кастовой нетерпимости, ничто не разгоняло обманных призраков палящего зноя, убийственной стужи, низвергающихся в бездну вод, откуда моряку нет возврата, грозных божеств ветра и моря, муравьев, стерегущих золото. Ведь и сама Земля сиротливо покоилась в беспредельном пространстве, держа на столпах своих гор хрустальный купол небес, – но покоилась она неустойчиво, перегруженная в тропиках изобильной растительностью, а на Севере скудная и голая. Эти обстоятельства, обросшие затем религиозными догмами, и обнесли тесный круг научного знания тройным кольцом стен, неприступных на протяжении тысячелетий…
Только когда люди поняли, что Земля имеет форму шара, возникли теоретические основы климатов, очень смутное поначалу представление о поясах, впервые строго научно изложенное Пифеем из Массилии за четыре столетия до P. X. в его учении о Полярном круге. Почти в то же время поход Александра в страну чудес Индию сотворил земной рай торговли и мореплавания, для достижения которого спустя 1800 лет не убоятся даже абсурдного короткого пути – через льды.
Юлиус Пайер
Меж тем как в моем воображении «Адмирал Тегетхоф» проходит под парами первые поля дрейфующих льдов, а Йозеф Мадзини, сидя в самолете Скандинавских авиалиний, видит внизу ослепительно белые облачные громады, я тихонько погружаюсь во тьму времен, скольжу сквозь столетия к истокам грезы. Ведь когда итальянцы-матросы «Тегетхофа» ставят паруса, европейское мореплавание еще не рассталось с одной из самых долгих своих грез – с грезой о том, что где-то у полярного побережья Сибири непременно найдется короткий, окаймленный паковыми льдами путь на северо-восток, в Японию, Китай и Индию, Северо-Восточный проход из Атлантического океана в Тихий.
Однако к 1872 году в вечных льдах пропали целые флоты, а Северо-Восточный проход так и не был найден. Хронисты заполнили описаниями ледовых катастроф многие фолианты, сообщали о кораблях, что отплыли с товарами на продажу, с подарками, с тяжелыми пушками и рекомендательными письмами к императорам Японии и Китая, но никуда не прибыли и не вернулись. В конце концов хронисты и те уже не знали, сколько моряков погибло в поисках северо-восточной трассы. Тысяча? Тысяча четыреста или больше? Статистика гибелей всегда оставалась противоречивой и неполной – напрасная попытка облечь в цифры ужас и беспощадность этого окутанного мифами пути. (В канцеляриях возникли трудности с классификацией: зверобойный флот, вмерзший в паковые льды и дрейфовавший с ними все дальше и дальше на северо-восток, за сибирский мыс Челюскина, а затем раздавленный ледовым сжатием и затонувший, – считать ли тех, кто погиб и пострадал в такой катастрофе, жертвами Северо-Восточного прохода или же просто жертвами Ледовитого океана?) Корабли тонули. Хронисты писали. Арктике было все равно.
Если кто-то пожелает вникнуть в предысторию северо-восточной грезы, ему придется мысленно уйти даже не в глубь веков, а в глубь тысячелетий, и задолго до начала христианского летосчисления обнаружатся зарисовки холодного моря; он попробует представить себе полярные плавания Пифея из Массилии или Гимилькона Карфагенянина, дубовые драккары викингов и их кормчих – скажем, Бьярни Херьюльфссона и Лейфа Эйрикссона, которые еще на рубеже второго тысячелетия частью под парусами, частью на веслах достигли берегов Северной Америки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Тромсё. Здесь прохладно, и южное лето – только воспоминание. Иногда падает туман. Снова готовят проводы, готовят разлуку, самую суровую из всех, пополняют снаряжение и провиант, закупают листовое железо, сталь и вяленую треску в городе, целиком выстроенном из дерева. Вайпрехт нанимает норвежских водолазов, чтобы они заделали течь; после штормов последних недель в трюме «Адмирала Тегетхофа» многовато воды. Возвращения зверобоев из северных районов моржового промысла флотский лейтенант ждет напрасно; ему придется выйти в море без сведений о том, где в этом году проходит граница дрейфующих льдов. Для матросов «Тегетхофа» последние дни в обитаемом мире – это еще и непритязательная возможность поупражняться в той жизни, что в случае счастливого возвращения из глухомани ожидает их в салонах, – в жизни, полной почестей, приглашений, непривычных разговоров и глубокого уважения; Андреас Огорд, австрийский консул в Тромсё, приглашает их на званый обед; другие следуют его примеру. Ни одно из плаваний, до сей поры совершенных этими матросами, не приносило им так много восторженных похвал, как нынешнее намерение отправиться к Северному полюсу . Выходит, Северный полюс куда желаннее, куда важнее, чем побережья Америки и Индии, где некоторым из них уже довелось побывать. Лишь спустя месяцы, глубоко во льдах и во тьме полярной ночи, Юлиус Пайер просветит последних простодушных:
При 20–30 градусах ниже нуля (по Реомюру) было заложено в сынов природы семя мудрости. Однако сей климат не благоприятствовал прорастанию оного. С мучительным разочарованием люди услышали о положении и малоценности «Северных полюсов», о том, что это не суша, не край, который надобно завоевывать, но всего-навсего точка пересечения линий, совершенно незримая в реальности!
Я пытался представить себе, что почувствовал простодушный человек, который, дрейфуя на вмерзшем во льды корабле, в окружении всех ужасов льда и мрака, вдруг узнает, что его цель вдобавок незрима – пустяковая точка, ничто. Дальше этой попытки дело у меня не пошло, я не мог почувствовать столь мучительного разочарования. Но пока что они в Тромсё, принаряжаются к приему у консула.
6 июля приглашены на званый обед к г-ну Огорду; оставались там до 12 ночи, солнце уже не заходит, и на борт мы вернулись при ярком солнечном свете. 7-го приглашены на обед к тромсёйскому градоначальнику – в красивый особняк, расположенный в лесу высоко над городом; в 2 часа ночи вернулись на борт.
8 июля побывали в шатрах у лопарей; оные живут со своими многочисленными оленьими стадами у подножия горы Кильписъяуре; в каждой жердяной постройке помещается целый род, владеющий 3–5 сотнями оленей. В таком шатре, снаружи тщательно укрытом дернинами, а внутри обтянутом оленьими шкурами, висит на цепи котел, в котором варят еду. Одежда у этих людей сшита из оленьих шкур; школьная наука им вовсе незнакома, в большинстве они язычники и верят в Юбинала, или Айку; вместе с людьми в шатрах обитает множество оленьих собак, это совершенно особенная порода; мы купили там одну собаку за 2 1/2 кёльнских талера и привезли на корабль; собака получила кличку Пекель, по-лопарски Черт, позднее матросы перекрестили ее в Пекелино.
Отто Криш
Вайпрехт собак недолюбливает. Пайер чрезвычайно доволен; шесть ньюфаундлендов и две лапландские собаки, думает он, вполне составят ездовую упряжку, на которой он, как два года назад на восточном побережье Гренландии, помчится по льду. Однако, невзирая на тумаки тирольцев, дикости у собак, похоже, не убывает:
В трюме были такие места, где лишь их друзья могли не опасаться растерзания.
Юлиус Пайер
Вместе со своими егерями сухопутный начальник поднимается на тромсёйские скалы, проверяя на разных высотах точность привезенных барометров. 10 июля они стоят на вершине, которую лопарь-проводник по имени Дилькоа называет Саллас-Уойви. Внизу лежат фьорды, изрезанный расселинами горный ландшафт и море.
С вершины горы мы увидели огромный столб черного дыма, в спокойном воздухе он поднимался вертикально вверх тысячи на полторы футов – северная окраина Тромсё была охвачена огнем.
Юлиус Пайер
С борта стоящего на якоре «Адмирала Тегетхофа» это видится иначе:
10 июля в северо-восточной части города вспыхнул пожар, в котором дотла сгорели несколько жилых домов и сараев; мы отрядили на берег шлюпку с большею частью команды и огнегасительными средствами. Упорная борьба с огнем продолжалась 2 1/2 часа, после чего пожар был потушен, а комиссар пожарного двора выразил г-ну начальнику Вайпрехту благодарность за оказанную помощь…
11 июля я осматривал город, в коем нет почти ничего примечательного; все дома и даже две церкви построены из дерева, как и концертный салон, где как раз выступал некий арфист.
12 июля прибыл почтовый пароход; я получил три письма – от Антона, от отца и от Теодора; тех, что пришли позднее, я уже не мог получить, потому что у нас не было времени дожидаться следующего парохода; в 5 часов пополудни иду в парную баню, а потом – на ужин, загодя заказанный в гостинице «Нильсен».
13-го утром, в 9 часов, для нас отслужили мессу в католической церкви; затем легкое угощение у приходского священника; потом на все оставшиеся у меня деньги я купил 1/2 эймера вина и 40 бутылок пива и уже без единого шиллинга в кармане поднялся на борт, ведь завтра мы покидаем Тромсё, а в Ледовитом океане деньги без надобности, не то что добрый глоток вина; в 10 вечера развели в топках огонь.
Отто Криш
В полночь «Адмирал Тегетхоф» уже под парами – готов к отплытию. Только теперь по забортному трапу поднимается ледовый боцман и гарпунщик Эллинг Карлсен; он единственный на корабле не обязан повиноваться приказам австрийского императора. С крепким моржовым гарпуном в руке, в наброшенной на плечо беломедвежьей шубе, он входит в кубрик. Старый-то какой. Здешние матросы и даже начальники годятся ему в сыновья. Самые большие ценности в небогатом карлсеновском багаже – белый курчавый парик для будущих праздников да орден Олафа Святого, которым он награжден за плавание вокруг Шпицбергена. Сколько моржей он успел уложить своим гарпуном? Карлсен не помнит. И вот наступает утро. 14 июля 1872 года, воскресенье.
Воскресным утром мы покинули маленькую тихую столицу европейского Севера. Гамбургский пакетбот, только что вошедший в гавань, проводил нас неумолкающими приветственными возгласами пассажиров, а затем мы под парами прошли узкими проливами Квальсунн и Грётсунн, мимо скал островков Сандё и Рюсё в открытое море. Шкипер Карлсен при этом служил нам лоцманом. Когда мы вышли из шхер, пал туман, целиком окутавший гигантскую скалистую башню острова Фуглё. Здесь топки загасили и подняли паруса. 15 июля мы в виду изобильного ледниками норвежского побережья шли под парусами курсом на север; 16 июля в голубой дали завиднелся мыс Нордкап, самая северная точка Европы…
Идеальной целью нашей экспедиции был Северо-Восточный проход; подлинную же ее задачу составляло изучение морских акваторий или суши к северо-востоку от Новой Земли.
Юлиус Пайер
Я прямо воочию вижу черную воду островного пролива, которая разглаживается за кормой «Адмирала Тегетхофа». Дымный плюмаж, каким машинист Криш украсил тромсёйское небо, еще висит над гаванью, когда пассажиры гамбургского пакетбота сходят на берег. Утро тихое, безветренное. В гостинице «Нильсен» готовят завтрак; все только и говорят что о «Тегетхофе». Куда, вы сказали, они направляются? В Японию? Через полюс? В почтовом мешке лежат письма для команды; сразу два адресованы машинисту Отто Кришу. Их для него сохранят.
А потом я вижу Йозефа Мадзини, который в доме вдовы каменотеса целыми днями бродит меж разбросанного по полу снаряжения, будто в музее, и порой сомневается, защитит ли его все это ото льдов – пуховая одежда, полотняные сапоги, спальный мешок и прочие утеплительные атрибуты. На дворе июльская жара. Он же готовит эшелонированный бросок из лета в холод, сперва самолетом – Копенгаген, Осло, Тромсё, Лонгьир; а из Лонгьира морем на северо-восток, в Ледовитый океан, все дальше, до побережья Земли Франца-Иосифа , ну а лучше всего еще дальше – до Берингова пролива и в Иокогаму.
«Ты сошел с ума», – говорит Анна Корет. Но знает, что это не шутка. Я вижу Мадзини в квартире Анны: он отчаянно старается растолковать, зачем надо ехать на Шпицберген; вечернее общество тоже хочет от него разъяснений, нет-нет, не всерьез, а так. (Итальянец-то говорит не просто на Шпицберген , да и походы по ледникам еще бы куда ни шло, причуда, – но путешествие по следам какого-то парусника, давным-давно затонувшего в Ледовитом океане? Ну кто едет в Арктику лишь затем, чтобы представить себе , что было, что могло бы быть?)
Гости сидят за столом, по-прежнему за столом, но Мадзини уже наедине с Анной; все, что он говорит, адресовано ей. Но после они уже не слушают друг друга, хотя весь вечер продолжают разговаривать, каждый из своих льдов.
ГЛАВА 5
ПЕРВЫЙ ЭКСКУРС. СЕВЕРО-ВОСТОЧНЫЙ ПРОХОД, ИЛИ БЕЛЫЙ ПУТЬ В ИНДИЮ. РЕКОНСТРУКЦИЯ МЕЧТЫ
Северный полюс, уединенная макушка Земли, окружен каменными пирамидами; это знаки, отмечающие точки, до которых сумела добраться неугомонная людская предприимчивость. Прямо над полюсом парит в зените крохотная чайка, его льдины дарят надежный жизненный приют тюленьему племени, что ищет спасенья от гарпунов, – и только для открывателей он по сей день оставался недостижим.
Как всякое развитие лишь исподволь, шаг за шагом, продвигается к все более крупным задачам, так и тусклый рассвет миросотворения распространялся мешкотно, от гомеровского земного диска до страны гипербореев; только спустя тысячелетия жажда знаний превозмогла полярные ужасы, какие, по представлениям арабов, уже в Сибири кишмя кишели. Тысячелетиями мир окрест солнечного Запада был погребен под вымыслами и мифами, которые лишь нравственный пафос древнейших поэтов-философов уберег от наивной тривиальности, присущей всему незрелому.
Ни малейшим ветерком правды не веяло в этом мире, закоснелом в кастовой нетерпимости, ничто не разгоняло обманных призраков палящего зноя, убийственной стужи, низвергающихся в бездну вод, откуда моряку нет возврата, грозных божеств ветра и моря, муравьев, стерегущих золото. Ведь и сама Земля сиротливо покоилась в беспредельном пространстве, держа на столпах своих гор хрустальный купол небес, – но покоилась она неустойчиво, перегруженная в тропиках изобильной растительностью, а на Севере скудная и голая. Эти обстоятельства, обросшие затем религиозными догмами, и обнесли тесный круг научного знания тройным кольцом стен, неприступных на протяжении тысячелетий…
Только когда люди поняли, что Земля имеет форму шара, возникли теоретические основы климатов, очень смутное поначалу представление о поясах, впервые строго научно изложенное Пифеем из Массилии за четыре столетия до P. X. в его учении о Полярном круге. Почти в то же время поход Александра в страну чудес Индию сотворил земной рай торговли и мореплавания, для достижения которого спустя 1800 лет не убоятся даже абсурдного короткого пути – через льды.
Юлиус Пайер
Меж тем как в моем воображении «Адмирал Тегетхоф» проходит под парами первые поля дрейфующих льдов, а Йозеф Мадзини, сидя в самолете Скандинавских авиалиний, видит внизу ослепительно белые облачные громады, я тихонько погружаюсь во тьму времен, скольжу сквозь столетия к истокам грезы. Ведь когда итальянцы-матросы «Тегетхофа» ставят паруса, европейское мореплавание еще не рассталось с одной из самых долгих своих грез – с грезой о том, что где-то у полярного побережья Сибири непременно найдется короткий, окаймленный паковыми льдами путь на северо-восток, в Японию, Китай и Индию, Северо-Восточный проход из Атлантического океана в Тихий.
Однако к 1872 году в вечных льдах пропали целые флоты, а Северо-Восточный проход так и не был найден. Хронисты заполнили описаниями ледовых катастроф многие фолианты, сообщали о кораблях, что отплыли с товарами на продажу, с подарками, с тяжелыми пушками и рекомендательными письмами к императорам Японии и Китая, но никуда не прибыли и не вернулись. В конце концов хронисты и те уже не знали, сколько моряков погибло в поисках северо-восточной трассы. Тысяча? Тысяча четыреста или больше? Статистика гибелей всегда оставалась противоречивой и неполной – напрасная попытка облечь в цифры ужас и беспощадность этого окутанного мифами пути. (В канцеляриях возникли трудности с классификацией: зверобойный флот, вмерзший в паковые льды и дрейфовавший с ними все дальше и дальше на северо-восток, за сибирский мыс Челюскина, а затем раздавленный ледовым сжатием и затонувший, – считать ли тех, кто погиб и пострадал в такой катастрофе, жертвами Северо-Восточного прохода или же просто жертвами Ледовитого океана?) Корабли тонули. Хронисты писали. Арктике было все равно.
Если кто-то пожелает вникнуть в предысторию северо-восточной грезы, ему придется мысленно уйти даже не в глубь веков, а в глубь тысячелетий, и задолго до начала христианского летосчисления обнаружатся зарисовки холодного моря; он попробует представить себе полярные плавания Пифея из Массилии или Гимилькона Карфагенянина, дубовые драккары викингов и их кормчих – скажем, Бьярни Херьюльфссона и Лейфа Эйрикссона, которые еще на рубеже второго тысячелетия частью под парусами, частью на веслах достигли берегов Северной Америки;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28