А так продолжал еще держаться в седле. Вернее, на стуле. Держался из последних сил. Не падал.
– Место учебы или работы?
– ПХТИ.
– Чего?!
– Там же написано.
За окном наяривал ливень. Федор Пантелеев посматривал на косые изобильные струи. Пора было переходить от анкетных данных к делу. Где, как, что? И речи не могло быть о том, чтобы в такую погоду идти на лодке осматривать остров, возле которого проходила рыбалка. А уж обойти топкие берега огромного Вялье-озера и вовсе невозможно.
Он достал из планшета карту. Расстелил перед Кофи.
– Вот Васнецовка, – ткнул он желтым от никотина ногтем с каемкой грязи. – Видите? А вот озеро. Ориентируетесь?
Среднюю школу Кофи оканчивал в Порто-Ново. География давалась ему с трудом. С тех пор пользоваться картами не доводилось.
– Нужно вообразить, что мы находимся где-то здесь? – неуверенно спросил Кофи.
И в свою очередь ткнул черно-розовым пальцем в скопление коричневых прямоугольничков. Начался обстоятельный разговор об условных обозначениях, примененных для Васнецовки и ее окрестностей. Подключился и Борис. Вместе они довольно точно отметили то место у острова, где Константин Васильевич остался вчера удить рыбу.
Любовь Семеновна с благоговейным страхом смотрела на происходящее. Разноцветная карта произвела на нее такое впечатление, будто врач раскрыл саквояж с инструментами у постели больного.
Хотя со стороны все это больше напоминало совещание в штабе, например, заирских повстанцев. Молодой вождь играл роль грозного Лорана Кабилы. Борис Кондратьев и сержант Пантелеев в качестве российских военных советников объясняли грозному, но бестолковому мятежнику, как лучше захватить столицу Заира.
Наконец сержант перерисовал остров на лист бумаги, отметил крестиком, где в последний раз видели старика Кондратьева, и велел расписаться.
Подпись иностранного гражданина он изучил с пристрастием и спросил:
– Это вы на каком же языке расписались? На африканском, что ли?
Борис отвернулся. Кофи невозмутимо ответил:
– Я расписываюсь по-французски.
Это государственный язык моей страны.
«Ишъ ты. По-французски он расписывается! – Сержант даже носом закрутил. – Какие мы все независимые да гордые».
– Любовь Семеновна, я вас просил фотографии мужа поискать, – вспомнил Пантелеев. – Нашли?
– Да-да, вот…
Руки у старушки уже не дрожали, а тряслись. Она едва сумела передать милиционеру семейный фотоальбом.
– Меня последних лет снимки интересуют… Вот здесь его давно фотографировали?
На черно-белой карточке дед Бориса стоял в полушубке, среди сугробов. Одно ухо ушанки задрано кверху, как у деда Щукаря. В руках двустволка, а правая нога картинно опирается на поверженного кабана.
– Когда ж это было-то? – Бабушка задумалась. – Да вот зимой…
– Я вижу, что не летом. – Сержант уже начал терять терпение.
– В позапрошлом году, должно быть…
Или в позапозапрошлом.
– Годится. А это когда?
На другой черно-белой карточке Константин Васильевич также был в полный рост. И держал за жабры щуку. Рыбища была таких размеров, что хищная пасть находилась вровень с лицом старика, а хвост свисал аж до земли.
Вид деда в качестве рыбака подействовал на Любовь Семеновну удручающе.
Вновь затрепетали ее худенькие плечи.
Она закрыла морщинистое лицо морщинистыми ладонями.
– Карточки разрешите взять? – спросил сержант, испытывая нечто вроде зависти к трофеям старого рыбака и охотника. – Для розыска. Надо же знать в лицо, кого ищешь.
– Да, возьми, милок, – с трудом вымолвила старушка. – Только не потеряй…
Сержант поднялся.
– Любовь Семеновна, раньше времени супруга своего не хороните, – не вполне тактично выразился он, желая сделать как лучше, но получая всегдашний результат: старушка тут же зашлась в рыданиях. – Он у нас в розыск только через четыре дня попадет. Я сейчас еще в пару домов заверну. В те, что поближе к воде стоят. Может, кто что слышал, видел…
Борис обнял бабушку. «Если дед утонул, – думал Борис и гладил плечи Любови Семеновны, – то эта потеря для нее самая страшная. У меня есть родители, Катька. Для папы, конечно, лишиться собственного отца тоже ужасно. Но это всетаки предопределено. Детям положено переживать своих родителей. Однако провести с человеком больше полувека и вот так вдруг, случайно, лишиться его – непостижимо!»
Борис впервые, хотя бы и в мыслях, произнес это слово: «утонул». Как дед мог утонуть? Вся жизнь старика прошла на озере. Допустим, тащил из воды большую рыбину. Допустим, раскачал лодку, не удержал равновесия и полетел за борт.
Дед – великолепный пловец. Да тут и плавать не нужно уметь. Достаточно ухватиться за лодку… А если судорога? А если сердце? Семьдесят пять лет – это нужно учитывать. Это вам не шуточки.
Сержант Пантелеев уже натягивал в сенях черную от воды телогрейку, когда Любовь Семеновна спохватилась. Человек из-за ее мужа в такую погоду ездит, мокнет, пишет. Успокаивает, как может.
Даже слезы остановились.
– А на посошок? – воскликнула она. – А хлебной на смороде? Отведай, милок, не пожалеешь! Для здоровья очень полезно.
– Ну разве для здоровья, – пробасил Пантелеев, немного стесняясь иностранного присутствия.
Он не знал, пьют ли при исполнении служебных обязанностей полицейские Бенина. Кроме того, он не знал, пьют ли они самогон. Не знал, садятся ли после самогона за руль.
"Но, с другой стороны, здесь не Бенин, – размышлял сержант. – Здесь другой монастырь. И другой, понимаешь, устав. К тому же сегодня суббота. У нормальных людей выходной, понимаешь.
Нормальные люди давно выпивают и закусывают…" Сержант решительно протянул руку.
– На посошок, на посошок, – приговаривала старушка. – Спасибо тебе, милок, что приехал. Спасибо, что Костю моего ищешь.
– Не за что пока благодарить, мать.
Служба есть служба.
В три страшных глотка сержант высадил двухсотграммовый стакан. Занюхал черной горбушкой. Отказался перекусить.
Нехорошо как-то. У старухи муж пропал, ей сейчас не до хлебосольства.
Громыхнула дверь. Залился лаем Тузик. Но из будки под дождь не вылез.
Зарычал мотор. Полетела из-под колес липкая глина. Бросились к окнам жители Васнецовки. Милицейский «уазик» с мигалками – не частый гость.
Ливень затруднял передачу новостей, но слухи все равно ползли по тихой деревне. Вроде старик Кондратьев с рыбалки не вернулся.
А внук его из Питера настоящего живого негра привез!

3

По проселочной дороге шли Борис и Кофи. Был зыбкий осенний рассвет. Слева и справа над полями клубился сиреневый туман.
«По проселочной дороге шел я долго, – крутился в голове Муслим Магомаев, – и была она ля-тра-ля-ля..» Других слов этой старой песни Борис не помнил.
Ему было отчаянно жаль бабу Любу. Только что она разбудила их, накормила, перекрестила.
И осталась одна-одинешенька. А что делать? Тридцать первое августа. Воскресенье. Завтра в родном институте будет столько народу, сколько больше ни в один день года не увидишь. Первого сентября даже двоечники приходят.
«Эх, дед, дед. Такой праздник, День знаний. А ты пропал!» Слабенькая надежда на возвращение Константина Васильевича теплилась еще в груди его внука.
Может, надеяться легче, чем убедиться, что деда нет в живых? Этого Борис не знал. Пока ему казалось, что так действительно легче. Однако он предполагал, что со временем неопределенность станет невыносимой. Особенно для бабушки. И для отца.
Эта мысль заставила его совсем помрачнеть. Господи! Ему предстояло сегодня рассказать обо всем дома! Предстояло без конца рассказывать о злосчастной рыбалке, вспоминая мельчайшие подробности.
Предстояло пережить изумление, негодование, слезы. Борис попробовал представить, как воспримет известие отец. Как стиснет зубы, заиграет желваками. И он, Борис, окажется причастным к таинственному исчезновению. Не уследил. За стариками, как за малыми детьми, глаз да глаз нужен!
Они свернули с проселка на тропинку.
Она выведет прямо к станции. Какой кошмар – вернуться в воскресенье домой с такой вестью. Он, Борис, вестник несчастья. В древности гонцов, приносивших дурные известия, нередко казнили.
Тропинка извивалась среди сосен. Воздух, казалось, весь состоял из целебных фитонцидов. Утро было хмурым, но без дождя. Все запасы влаги, видно, пролились на землю вчера. Небеса иссякли. Зато на глаза наворачивались слезы.
Кофи чувствовал состояние друга.
И шел за ним молча. Молчание в таких ситуациях обычно принимают за сострадание. Борис взглянул на часы и остановился.
– Ты чего? – спросил молодой вождь.
– Давай перекурим. Времени еще до хрена. Вот на этих пеньках.
Чья-то добрая душа устроила из больших сосновых пней стулья с высокими спинками. Почти кресла. Чьи-то работящие руки отсекли все лишнее, и теперь можно было присесть и дать отдых спине.
Они закурили. Над головами уже вовсю трудился дятел. Кофи задрал голову, с минуту последил за ним и отвел назад манжет куртки. Посмотреть время.
Часов не было.
– От черт! – воскликнул он.
– Что еще? – встрепенулся Борис Кондратьев.
– Часы забыл.
– Ну и раззява. Как же тебя угораздило?
– Вчера снял. Перед тем, как рыбу солить. А после уже не до часов стало.
– Не переживай, – угрюмо успокоил друга Борис. – Из моих завтра же кто-то сюда помчится. Напомни только в Питере. А то у меня сейчас тоже башка не очень…
– Борька, давай я сбегаю за ними?
– За кем за ними?
– За часами.
– Ты, Кофи, рехнулся. Это же два километра. Два туда – два – обратно.
Итого четыре.
– Ну и что? Это всего двадцать минут.
– Ты что, километр за пять минут пробегаешь?
– Это когда не очень спешу. Или когда форма не очень хорошая. Когда много пил, курил, волновался…
Борис на миг задумался. Вспомнил, как на первом курсе бегал на физкультуре километр за две минуты пятьдесят секунд. Преподаватель хвалил. Говорил, что это норматив третьего взрослого разряда.
Правда, тогда нужно было пробежать лишь один километр, а тут их четыре.
– А что, может, и правда сгоняй. Мои могут забыть, им не до этого будет… Хорошие часы?
– «Роллекс»! – сказал Кофи, вставая с удобного пня. – Я их в Порто-Ново купил. В оффшорном магазине.
– В каком магазине?
– Ну, в аэропорту. Когда бенинскую таможню и пограничников пройдешь, есть магазинчик. Он считается уже как бы за пределами Бенина и никому не платит налогов.
– Ты хочешь сказать, там «Роллекс» дешевле, чем у нас в Питере?
Борис хорошо знал, что, если не платить государству, нужно платить кому-то другому.
– Да нет, конечно. – Кофи махнул рукой. – Там зато огромная арендная плата. Я просто решил, что вождь может позволить себе приличные часы. Сколько в моем распоряжении времени?
– Полтора часа. Ну, это максимум.
Ты прибегай прямо на станцию. Как раз успеем к электричке. С дороги не собьешься?
Кофи вскочил с удобного пенька.
– Если человек не заблудился в джунглях Африки, он уже нигде не заблудится.
– Ты сумку-то оставь.
– Тогда я и куртку тебе отдам, хорошо? А то запарюсь.
Кофи остался в голубых джинсах и клетчатой сорочке. Борис невольно залюбовался своим рослым плечистым другом.
Хлопнул его по руке:
– Чеши давай живей. Вождь…
В тот же миг кроссовки Кофи замелькали по тропинке, удаляясь все дальше и дальше. Можно было представить, как свистит в его ушах ветер.
«Чернокожие – отменные бегуны, – подумал Борис. – В легкой атлетике белых скоро вообще не останется».

4

Возле деревни Кофи перешел на шаг.
Он вовремя заметил стадо коров. Все поголовье АО «Заря» двигалось на него. Сосновый лес давно кончился, и Кофи был один на пустынном проселке. Посреди заросших буйными сорняками картофельных полей.
Хорошо хоть кусты росли вдоль грунтовой дороги. Кофи прыгнул в кювет и лег под куст. Словно заирский повстанец, подкарауливающий колонну правительственных войск.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Коровы никуда не спешили. Казалось, им было все равно: ведут их на выпас или на скотобойню.
Сквозь ветки и листву были видны ребристые бока. В худобе крупный рогатый скот Васнецовки не уступал саблерогим бычкам западноафриканской деревни Губигу.
Лениво помахивая кнутами, прошли два пастуха в распахнутых зипунах. И одежда, и самокрутки с махоркой в губах нисколько не отличались от тех, что носили и курили их предки сто лет назад.
Вот напасть! За последними коровами в арьергарде трусила пастушья собака.
Смесь шотландской овчарки с немецкой.
Она учуяла запах чужого, неваснецовского, пота. И безошибочно направилась к кусту, за которым скрывался от лишних глаз молодой вождь народа фон.
Кофи потребовалось немалого самообладания, чтобы не пуститься наутек. Но он знал твердо: собаки любопытны, как дети. Их привлекает движение, действие, экшн. Застывшие предметы собак интересуют только в качестве корма. А также для оставления и обнаружения меток.
Чтобы не выдать себя при обнюхивании, Кофи закрыл глаза и опустил лицо в ветки куста. Лучше не видеть. Во всяком случае кондратьевский Тузик страшно его невзлюбил с самой первой встречи.
Сначала Кофи ощутил дыхание пса кожей головы. Поводив длинной мордой по мелким завиткам волос, собака ткнулась Кофи под мышку. В пах.
В мозгу овчарки информация о том, как пахнет человек в разных местах, превращалась в портрет Кофи Догме. Красками собакам служат запахи. Чем сильнее запах, тем ярче цвет. Овчарка горячо задышала в ухо. Кофи не шевелился.
Собачья пасть порядочно воняла. Это бывает, когда собак кормят мясом. Голодные, худые коровы и обожравшаяся мясом овчарка свидетельствовали о каком-то необычном порядке в сельском хозяйстве Ленинградской области.
«Спаси и сохрани, Солнечный бог! – взмолился молодой вождь и сей же миг услыхал топот собачьих лап вслед удаляющемуся стаду. – Спасибо тебе, Солнечный бог. Слава тебе во веки веков! Это ты позаботился, чтобы российских коров пасли сытые, равнодушные к чужестранцу псы».
Лишь прошептав про себя эти слова, Кофи открыл глаза. Вылез из-за куста.
И по борозде картофельного поля бросился к озеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27