Так продолжалось три года. Тошё заказывал меня все время, но я приходила изредка, да и то в основном потому, что хотела послушать, как он играет.
Мне было восемнадцать. Однажды вечером, когда я несла сакэ из кухни на озашики и уже собралась подниматься по лестнице, я заметила его. Это было ужасно. Как раз в этот вечер я отказалась прийти на его вечеринку. Тошё спустился вниз и взял поднос из моих рук.
– Минеко, иди сюда на минуту, – сказал он и толкнул меня в одну из комнат для прислуги.
Прежде чем я что-то сообразила, Тошё обнял меня и поцеловал в губы.
– Э-эй, стоп, – я вырвалась, – единственный, кому я позволяю это делать, – это Бит Джон, моя собака.
Это был мой первый поцелуй. Я не находила его ни капли притягательным. Думаю, у меня возникла даже аллергическая реакция, так как по телу пробежали мурашки, волосы встали дыбом, и меня заколотило от холода. После такого потрясения я быстро перешла в состояние неистового гнева.
– Как ты смеешь, – прошипела я, – не смей ко мне больше прикасаться! Никогда!
– О, Мине-тян, разве я вам совсем не нравлюсь? Ну, хоть чуть-чуть?
– Нравитесь? О чем вы? Нравиться – это еще ничего не значит!
Стыдно признаться, но в восемнадцать лет я все еще верила в то, что от поцелуя можно забеременеть. Я была до смерти напугана.
Я влетела в офис и все рассказала окасан.
– Я не хочу его больше видеть. И не важно, сколько раз он будет меня заказывать. Тошё омерзителен, и у него плохие манеры.
Окасан сказала мне, что я слишком бурно реагирую.
– Мине-тян, ты должна уже немного повзрослеть. Это был невинный поцелуй. В этом нет ничего страшного. Тошё – важный клиент. Я бы хотела, чтобы ты была с ним чуточку помягче.
Она объяснила мне беспочвенность всех моих страхов и на протяжении последующих нескольких недель убеждала меня, что посетить озашики Тошё совершенно безопасно.
Я пришла на прием немного настороженной, но Тошё явно раскаивался. Он пообещал мне, что не тронет меня и пальцем. А я, в качестве ответной услуги, стала посещать одно из пяти его озашики.
Однажды вечером Тошё игриво спросил меня: – Я знаю, что мне нельзя касаться тебя, но, может быть, тогда ты положишь мне на плечо палец? Взамен я буду играть на шамисэне.
Представив себе, что трогаю что-то грязное, я положила кончик указательного пальца ему на плечо. Это было похоже на игру.
Через три месяца после этого он попросил класть на плечо уже три пальца. Потом пять.
А еще позже – всю ладонь. В один из вечеров он был очень серьезен.
– Минеко, кажется я влюблен в тебя.
Я была слишком неопытна, чтобы отличить флирт от настоящих чувств. Я думала, что гость продолжает шутить.
– О, пожалуйста, Тошё-сан, зачем вы такое говорите? Разве вы не женаты? Меня не интересуют женатые мужчины. Кроме того, раз вы женаты, значит, вы уже влюблены!
– Это необязательно так, Минеко. Любовь и семейная жизнь не всегда идут по одному пути.
– Ладно, допустим. Все равно нельзя так шутить. Вашей жене будет очень неприятно, если она узнает об этом, а я уверена, что вы не хотите причинять ей боль. Или вашим детям. Ваша первая обязанность – сделать их счастливыми.
Единственным взрослым мужчиной, которого я знала, был мой отец. Все мои представления о любви и долге были почерпнуты из семьи.
– Минеко, я не хотел, чтобы так случилось, но это произошло.
– Ладно, мы ничего не можем сделать, поэтому об этом надо забыть прямо сейчас.
– И как ты предлагаешь это сделать?
– Не знаю. Это не моя проблема. Я уверена, что у вас все будет в порядке, – сказала я. – В любом случае, вы – не тот, кого я ищу. Я хочу страсти, хочу встретить кого-то, кто научит меня любить. И я стану великой танцовщицей.
– И как он выглядит, эта твоя большая страсть?
– Не знаю, потому что я еще не нашла его, но зато знаю о нем несколько вещей. Этот человек не женат. Он много знает об искусстве, и я смогу разговаривать с ним о том, что делаю. Он очень умный, потому что у меня есть много вопросов. Думаю, он должен быть специалистом в какой-то области.
Я выболтала весь свой список требований. Я была уверена, что мне нужен кто-то вроде моего отца или доктора Танигавы.
Тошё выглядел удрученно.
– А как же я? – спросил он.
– В смысле? – не поняла я.
– У меня есть шанс?
– Думаю, нет.
– Значит, я тебе не слишком нравлюсь?
– Конечно, вы мне нравитесь. Но я говорю о чем-то другом. Я говорю о любви моей жизни.
– А если я разведусь?
– Это не выход. Я не хочу причинять кому-нибудь боль.
– Но мы с женой не любим друг друга.
– Тогда зачем вы поженились?
– Она была влюблена в кого-то другого, а я видел в этом вызов и решил украсть ее у того парня.
Я почувствовала раздражение.
– Это самая глупая вещь, которую я когда-либо слышала! – заявила я.
– Знаю. Поэтому я и хочу развестись.
– А как насчет ваших детей? Я никогда не смогу любить кого-то, кто вот так бросает детей.
Тошё был вдвое старше меня, но чем больше мы разговаривали, тем больше я чувствовала, что старшая тут – я.
– Не думаю, что нам стоит об этом говорить. Мы ходим по кругу. Дискуссия окончена.
– Извини, Минеко, но я не собираюсь сдаваться. Я собираюсь продолжать.
Тогда я решила сама бросить ему вызов. Я представила себе, что могу играть по очень жестким правилам и что он, не выдержав моих условий, выйдет из игры и забудет меня.
– Если вы действительно любите меня, тогда докажите это. Помните поэтессу Ононо Комачи? Как она заставила офицера Фукакуса посещать ее сто ночей подряд, прежде чем она согласится выйти за него замуж? Хорошо. Я хочу, чтобы вы приходили в Гион Кобу каждый вечер в течение следующих трех лет. Каждый вечер, без исключений. Большую часть времени я не буду проводить с вами, но я всегда стану проверять, приходили вы или нет. Если вы выполните это условие, мы сможем снова поговорить.
Я не думала, что Тошё действительно на это согласится.
Но он согласился. Он приходил в Гион Кобу каждый вечер три года подряд, даже на праздники, на Новый год. И он всегда заказывал меня на свои озашики. Я приходила к нему раз или два в неделю. На протяжении этих лет мы подружились. Я танцевала. Он играл на шамисэне. Но в основном мы говорили об искусстве.
Тошё оказался очень талантливым человеком. Те эстетические принципы, которым я пыталась научиться, были привиты ему еще в детстве. Он был внимательным и добрым учителем и, как только начал воспринимать меня всерьез, стал настоящим джентльменом. Тошё больше ни разу не переступил границу, и я никогда не чувствовала опасности сексуальных домогательств с его стороны. Честно говоря, он стал одним из любимых моих клиентов.
В то же время я медленно, но верно попадала под его очарование. Внезапно я поняла, что испытываю к Тошё то, чего раньше никогда ни к кому не испытывала. Я не знала, как это произошло, но подозревала, что дело тут в сексуальной привлекательности. Меня тянуло к нему. Это было то, о чем рассказывают люди.
Вот на этом этапе отношений мы и находились, когда Тошё попросил моего друга передать мне цветы. Этим он показывал, что продолжает держать обещание навещать меня каждый день. Убедившись, что цветы были от Тошё, я ощутила подъем. Я не знала, любовь ли это, но это точно было сильное чувство. У меня болела грудь каждый раз, когда я думала о Тошё, а думала я о нем постоянно. Это заставляло меня стесняться. Я хотела поговорить с ним о том, что происходит, но не знала как. Мне казалось, что маленькая дверца моего сердца начала открываться. И я боролась за каждый шаг, чтобы не сойти с пути.
Через десять дней я уже чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы снова танцевать. Я все еще не могла говорить, но мама Масако завила, что я могу работать, и вызвала одевальщика.
Я нарезала стопку бумаги и написала на каждом листочке: «Я рада вас видеть», «Спасибо, со мной все в порядке», «Я буду рада танцевать для вас», «Все хорошо, кроме моего голоса» и так далее. Десять дней на озашики я проходила с карточками. Это было даже весело. Карточки и мои пантомимы добавляли элемент веселья, и гости казались довольными.
Через десять дней боли в горле прекратились, наконец-то я могла спокойно глотать. Моя почка «вернулась из отпуска» и снова начала нормально работать.
Самым неприятным оказалось то, что я сильно похудела. Я весила 86 фунтов. Как уже говорилось, костюм майко весил 30-40 фунтов, так что можете себе представить, как тяжело мне было двигаться и танцевать в костюме. Но я была так счастлива вернуться к занятиям и всему остальному, что упорно продолжала заниматься и много ела. Если бы я не смогла носить кимоно, я не смогла бы работать.
Несмотря на то что я оставалась слабой, я постаралась завершить многие дела, потому что происходило очень многое. Несколько раз я выступала на сцене Плазы. Я работала в кино, у режиссера Кона Ичикавы (а сценаристом был Зензо Матсуяма, один из первых моих клиентов).
Кинотеатр в Киото находился около здания офиса директоров Театральной монополии, но я была так занята, что просто не успевала ничего смотреть.
29
В начале семидесятых Япония стала на мировой арене одним из экономических лидеров. Это изменение повлияло и на мою работу. Как представительнице национальной японской культуры мне пришлось общаться и работать с лидерами разных стран. Никогда не забуду один случай, который развеял мои заблуждения о том, что Япония изолирована от остального мира.
Я присутствовала на озашики в ресторане «Кьёямато». Хозяевами были японский консул в Саудовской Аравии с женой, а почетные гости – нефтяной министр этой страны, господин Ямани, и его четвертая жена. У госпожи Ямани на пальце красовалось кольцо с самым большим бриллиантом, какие я только видела. Он был огромным. Гостья сказала, что он весит 30 карат. Никто из присутствовавших в комнате не мог отвести взгляд от кольца. У нашей хозяйки на пальце было колечко с маленьким бриллиантом, и я заметила, как она повернула его, спрятав камень, будто стыдилась его размера. Это задело меня. Я заговорила с ней по-японски.
– Мадам, вы так гостеприимны и радушны, это соответствует скромным эстетическим идеалам чайной церемонии. Пожалуйста, не прячьте красоту вашего бриллианта. Нет ни одной причины прятать его от вашей гостьи, разбогатевшей на нефти. И кстати, ее камень может оказаться куском стекла. В любом случае, он не блестит так, как ваш.
– Как мудро с вашей стороны распознавать стекло, когда оно попадается вам на глаза, – рассмеялся господин Ямани.
Араб говорил по-японски! Я была потрясена. Он парировал удар, и это означало, что он понял весь смысл того, что я говорила (многие японцы считали, что иностранцы не могут выучить японский язык), но у него хватило знаний и здравого смысла, чтобы быстро и остроумно что-нибудь ответить. Какой острый ум! Я чувствовала себя так, будто скрестила меч с мастером.
Я так никогда и не узнала, был ли тот бриллиант настоящим.
Осакская выставка закончилась тридцатого сентября 1970 года. Теперь я могла отпраздновать следующий обряд перехода и сменить воротник майко на воротник гейко. Пришло время становиться взрослой.
– Мне говорили, что нужно очень много денег, чтобы подготовить эрикае. Ну, кимоно и остальные вещи. Чем я могу помочь? – спросила я у мамы Масако.
– Ты? Ничего не надо. Бизнес у нас идет хорошо, так что предоставь это мне.
– Но все мои клиенты спрашивали меня, сколько я хочу, чтобы они дали мне на эрикае, и я сказала, что надо по крайней мере три тысячи долларов. Я сделала что-то не так? Извини.
– Нет, Минеко, все в порядке. Твои постоянные клиенты все равно вложат деньги. Это часть традиции, она даст им чувство удовлетворения и сопричастности. Плюс – они смогут похвастаться перед друзьями. Так что не беспокойся. Тетушка Оима обычно говорила, что «нельзя съесть слишком много денег», однако, должна заметить, ты не даешь им отделаться ерундой.
Я не знаю, как это случилось, но неожиданно я сказала:
– Тогда, думаю, оставим все, как есть, а дальше будет видно.
Если верить маме, мои клиенты пожертвовали на мой эрикае не так много. Я никогда не интересовалась деталями.
Первого октября я сменила свою прическу на сакко, которую майко носят только один месяц. Первого ноября в полночь я, мама Масако и Кунико опять отрезали немного волос от моего пучка на голове. Мое пребывание майко было закончено.
Большинство девочек проходит обряд обстригания с чувством ностальгии, но я прошла абсолютно безучастно. Я закончила свою карьеру майко с таким же двойственным к ней отношением, с каким начинала, но только на этот раз по другим причинам. Мне все еще нравилось быть танцовщицей. Но меня выбивали из колеи старые и консервативные способы, по которым была организована вся система института гейко. Я говорила о своих взглядах, когда была подростком, я постоянно ходила жаловаться в Кабукай. Но до сих пор никто ничем не занимался всерьез. Может, теперь, когда я стала взрослой, они прислушаются ко мне.
Я взяла выходной, чтобы подготовиться к своему эрикае. День был холодный. Мама Масако и я сидели у камина и занимались моим новым костюмом.
– Мама, – позвала я.
– Да, Минеко?
– М-м-м-м... Да нет, ничего.
– Что «ничего»? Что ты хотела сказать?
– Не важно, забудь об этом. Я просто думаю.
– О чем? Ну, не интригуй меня. Я уже нервничаю.
Нет я не пыталась ее разозлить. Я просто никак не могла сказать.
– Но я не уверена, что ты тот человек, с которым мне надо говорить на эту тему.
– Но я твоя мать.
– Я знаю и очень уважаю тебя и твою работу. Речь не об этом. Не знаю, стоит ли.
– Минеко, я Фумичиё Ивасаки. Ты можешь просить меня обо всем, что хочешь.
– Но все мужчины, с которыми ты встречалась, были похожи на старых высушенных кальмаров, а потом они рвали с тобой отношения и ты плакала, прислонившись к фонарному столбу около бакалейного магазина. Это так ужасно. И все соседи видят тебя и говорят: «Бедная Фумичиё, опять ее бросили».
Все это было правдой. Маме Масако исполнилось сорок семь лет, и она так и не имела серьезных отношений. Ничего не изменилось. Она все еще влюблялась, и сама настраивала против себя своих партнеров своим язвительным языком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33