Я жила у мамы Сакагучи до окончания седьмого класса и весь последующий год.
Переезд изменил мое место жительства, но не внес изменений в обязанности. Я ходила в школу на уроки по утрам и после обеда. Я много училась и еще больше занималась самостоятельно. В то время моя жизнь уже так тесно была переплетена с Гион Кобу, что я почти не заметила смены места жительства. Единственным отличием было то, что я наконец избавилась от привычки сосать грудь Кунико или тетушки Оима перед сном.
Я продолжала хорошо учиться в школе и была очень привязана к своему классному руководителю в восьмом классе. Однажды он заболел и попал в больницу. Я была все еще под впечатлением смерти Масаюки и пришла в ужас от того, что, возможно, и учителя ждет та же участь. В школе мне не сказали, в какой больнице он лежит, но я сама стала его искать. В конце концов ему, наверное, сообщили об этом, потому что учитель передал мне записку на маленьком клочке бумаги.
Я развила бурную деятельность, несмотря на протесты заменяющего его учителя. Мы собрали девятьсот девяносто девять листов оригами буквально за три дня и сложили их вместе, чтобы ускорить выздоровление нашего учителя. А потом мы положили туда последний, тысячный, лист. Этот лист предназначался для того, чтобы у учителя прибавилось сил, когда он встанет на ноги. Мне не позволено было пересекать улицу Синдзё, так что мои одноклассники передали посылку без меня.
Наш учитель вернулся в школу через два месяца. В знак благодарности он подарил всем нам карандаши. Я была безмерно счастлива от того, что он не умер.
Я вернулась в Ивасаки окия в тот год, когда пошла в девятый класс.
В мое отсутствие истек срок контракта Томико. Когда она прибыла в окия, то подписала контракт на шесть лет. Это означало, что она фактически работает в окия. Когда контракт закончился, девушка имела право продолжать работу гейко, жить за пределами окия, но под его руководством или же выбрать какой-либо другой путь. Она решила выйти замуж.
Поскольку Томико работала по контракту, ее фамилия во время пребывания в окия осталась Танака. Поэтому, в отличие от меня, ее контакты с родителями всячески поощрялись, она общалась с братьями, сестрами и регулярно навещала родных. Моя сестра Ёшиё была обручена, и ее жених познакомил Томико с мужчиной, за которого та и вышла замуж.
Я скучала по ней, но мне было хорошо дома. Я мечтала о предстоящей экскурсии, которую устраивала школа. Такое путешествие входило в программу и было одним из самых важных событий в жизни японских школьников. Мы поехали в Токио. За неделю до поездки у меня сильно заболел живот, и я пошла в уборную. Что-то было не так. У меня началось кровотечение. Я решила, что это геморрой, поскольку он был у многих членов нашей семьи. Я не знала, что делать, и никак не хотела выходить из туалета. В конце концов Фусаэ-тян, одна из наших учениц, спросила все ли у меня в порядке. Я попросила ее позвать тетушку Оима, однако разговаривала с той через дверь.
– Мине-тян, что случилось? – спросила прибежавшая тетушка Оима.
– У-у-у... Случилось что-то страшное. Я истекаю кровью, – почти в истерике ответила я.
– Это не страшно, Минеко, – спокойно сказал тетушка Оима, – с тобой все в порядке. Это даже хорошо.
– Геморрой – это хорошо?
– Это не геморрой, – ответила тетушка Оима, – у тебя просто начались месячные.
– Что началось? – переспросила я.
– Месячные. Женский цикл. Менструация. Это нормально. Разве вам не рассказывали об этом в школе?
– Кажется, что-то говорили, – растерянно ответила я, – но это было очень давно.
Наверное, вам покажется странным, что я жила в исключительно женском обществе, но ничего не знала о таких вещах. К сожалению, это было так. Никто и никогда не разговаривал со мной на интимные темы. И у меня не было ни малейшего представления о том, что со мной происходит.
– Подожди, я позову Кунико, – сказала тетушка Оима, – она тебе даст все необходимое. Сама-то я уже давно вышла из этого возраста.
Домашние устроили большой праздник по поводу моего «достижения». Такое событие всегда особо отмечается в Японии специальным праздничным ужином, но, поскольку я была атотори Ивасаки окия, тетушка Оима превратила ужин в самый настоящий банкет. В тот вечер к нам приходили люди со всего Гион Кобу, чтобы засвидетельствовать свое почтение и поздравить. Мы выставили коробочки с кондитерскими изделиями под названием очобо (особый вид сладостей) – кругленькими, с красной капелькой на верхушке, что делало их похожими на грудь Будды.
Все действовало на меня угнетающе и, как многие девочки в моем возрасте, я была в ужасе, что все знают о том, что со мной случилось. Как можно праздновать вещи, которые заставляют человека чувствовать себя плохо?
В том же году Яэко наконец вернула все свои долги. Она выплатила тетушке Оима все деньги, которые одалживала у нее в 1952 году, чтобы покрыть свои задолженности, а также вернула деньги Старой Меани, которые брала у той десять лет спустя, чтобы купить дом. Благодаря этому тетушка Оима рассчиталась с мамой Сакагучи.
Не без тайного умысла, Яэко подарила Старой Меани украшение для оби из аметиста. Та была оскорблена таким поступком. Яэко купила украшение в ювелирном магазине, с которым мы всегда сотрудничали. Она сделала это специально, потому что знала, что мы будем полностью в курсе того, сколько стоит этот аметист. Вместо того чтобы исправить положение дел, этот показушный подарок только еще раз доказал вульгарность Яэко.
Вскоре я сама нарушила строгие правила, которым подчинялся каждый шаг в жизни карюкаи. Однако это было понятным: мне было четырнадцать лет. Ничего не сообщая семье, я совершила проступок – записалась в баскетбольную команду.
Это было практически подвигом. Мне было категорически запрещено принимать участие в чем-либо, что могло нанести мне физический ущерб. Я сказала Старой Меани, что записалась в кружок икебаны. Она была довольна тем, что я интересуюсь таким прекрасным делом.
А мне нравился баскетбол. Годы занятий танцами отточили мое чувство равновесия и научили сосредотачиваться. Я была хорошим игроком. В тот год наша команда заняла второе место на районных соревнованиях.
Старая Меани так никогда об этом и не узнала.
16
В ноябре 1964 года, в возрасте девяноста двух лет, тетушка Оима тяжело заболела и оказалась прикована к своему футону. Мне было тогда пятнадцать. Я проводила с ней столько времени, сколько могла, разговаривая или массажируя ее старые, усталые мышцы. Она не разрешала никому, кроме меня и Кунико, купать ее или менять постельное белье.
В Гион Кобу мы начинали готовиться к Новому году в середине декабря, гораздо раньше, чем это принимались делать повсеместно. Мы приступали к подготовке уже тринадцатого декабря, в день, который в Японии называется Котохадзиме.
Первым делом в день Котохадзиме нужно нанести визит иэмото и обменяться ритуальными поздравлениями и подарками. Иэмото давала каждой ученице новый веер в честь Нового года. Цвет веера обозначал соответствующий ранг, занимаемый ученицей. Взамен от имени всей семьи мы дарили ей два предмета: окагамисан – пару клейких рисовых пирожных, положенных одно на другое, и красно-белый конверт с деньгами. Конверт был обвязан декоративной ленточкой, украшенной серебром и золотом. Сумма денег была равна «цене» веера, который мы получали в подарок, и также соответствовала нашему школьному статусу – была меньшей для учениц и большей для взрослых гейко. Когда Котохадзиме заканчивался, иэмото жертвовала сладости и деньги для инвалидов или душевнобольных детей.
Тринадцатого декабря я оделась и отправилась нанести иэмото традиционный визит. Я помню, что чувствовала некоторую ностальгию. Шел мой последний год учебы. Я уже была внесена в список девушек, допущенных к экзаменам для будущих манко. Экзамен должен был состояться следующей осенью, когда мне исполнится шестнадцать. Если я сдам этот экзамен, то начну свою профессиональную карьеру.
Так что я была смущена, когда старшая учительница вдруг обратилась ко мне:
– Мине-тян, послезавтра в Нёкоба будет экзамен, и я бы хотела, чтобы ты пришла на него. Он начнется в десять часов, так что постарайся прийти к половине десятого.
У меня не было иного выхода, кроме как согласиться, несмотря на то, что мне не хотелось отвлекаться на другие вещи во время болезни тетушки Оима. Я вернулась домой, рассказала новости тетушке и не поверила тому, что случилось. Она изменилась, словно стала прежней. На ее лице расцвела улыбка, и она запела суй-суй-суй песню. Впервые я поняла, насколько важно для нее было то, что я стану манко. Начиналась моя профессиональная карьера, а я не обращала на это внимания.
Старая Меани вернулась домой в самый разгар банкета, и тетушка Оима рассказала ей об экзамене. Та пришла, пожалуй, в еще больший восторг.
– О господи, – воскликнула она, – у нас так мало времени! Кунико, отмени все мои встречи на сегодняшний день. Хотя, знаешь, и завтрашние тоже и послезавтрашние. Давай, Минеко, нам надо работать. Во-первых, позвони двум девочкам и попроси их прийти к нам. Будет лучше, если ты попрактикуешься в группе. Давай быстрее, нам надо начинать!
Я постаралась не смеяться над ее поспешностью.
– Но это же несерьезный экзамен, – сказала я, – настоящий будет только на следующий год. Пройти этот не сложно: я хорошо знаю танцы.
– Не болтай ерунды, – остановила меня Старая Меани, – нам надо работать, а времени совсем мало. Иди, звони подругам. И побыстрее.
Я никак не могла понять, отчего все так переполошились, но сделала то, что мне приказали.
Девочки были счастливы оказанной честью, к тому же они могли дополнительно попрактиковаться.
Нам было приказано подготовить для исполнения семь фрагментов. Старая Меани вытащила свой шамисэн и начала играть. Мы повторяли каждый фрагмент сотни раз, работали день и ночь, почти не делая перерывов на сон и еду. Через два дня я досконально знала мельчайшее движение каждого фрагмента наизусть. Старая Меани ни на минуту не переставала восхищаться. Она была почти в экстазе.
Пятнадцатого декабря Старая Меани заранее повела меня в Нёкоба, чтобы не дай бог не опоздать. Во второй студии сидели и ждали тринадцать девочек. Все нервничали. Все, кроме меня. Я все еще не понимала важности события. Для некоторых из них тот день был последним шансом сдать экзамен и стать майко. В случае провала, с мечтой о карьере можно было распрощаться.
Нас вызывали на экзамен по очереди. Дверь была закрыта, так что мы не видели, что происходит внутри. Это только добавляло напряжения и в без того нервную атмосферу коридора.
Мы не знали, какой из фрагментов нам придется исполнять, когда нас позовут внутрь и мы будем стоять на сцене. Только после того как мы поднимемся на сцену, старшая учительница скажет нам, что именно нужно исполнить.
Двух моих подружек пригласили до меня.
– Что вам пришлось исполнять? – спросила я, когда они вышли из экзаменационной комнаты.
– Ториой (история игрока на шамисэне), – ответили обе девочки.
– Ладно, – подумала я, – значит, и мне достанется то же самое.
И я начала мысленно танцевать ториой, постепенно повторяя каждое его движение. Я и правда не понимала, почему все так волнуются. Подошла моя очередь. Первая часть экзамена заключалась в том, что надо было открыть дверь так, как нас учили. К тому времени движения уже стали механическими, практически второй натурой. Я двигалась очень плавно и грациозно.
Я открыла дверь, поклонилась и спросила позволения войти. Теперь и я поняла, почему другие девочки так нервничали. Старшая учительница была там не одна. Там присутствовали также все младшие учительницы, мастер Итирикитей, члены Кабукай, представители очая и ассоциации Гейко и еще несколько человек, которых я не знала. Целые ряды людей, сидевших напротив сцены и готовых оценивать экзаменующихся.
Я постаралась сохранить самообладание и по возможности спокойно подняться на сцену.
Старшая учительница повернулась ко мне и сказала всего одно слово:
– Наноха (история о бабочке и цветах). «Ого, – подумала я, – значит, не ториой. Ну и ладно. Давай, Минеко, покажи им, что можешь».
Я остановилась на минутку, чтобы поблагодарить судей, и начала танцевать. Первую часть фрагмента я исполнила безупречно, а потом, буквально в конце, сделала малюсенькую ошибку. Остановившись прямо в той же позе, я повернулась к аккомпаниатору и сказала:
– Я сделала ошибку. Пожалуйста, начните все сначала.
– Мы бы не заметили этой ошибки, если бы ты не сказала о ней, Минеко, – вмешалась старшая учительница. – Прошу прощения, но, поскольку Минеко почти закончила танец, не возражаете ли вы, если она повторит только последнюю часть?
– Конечно не возражаем, – согласились все.
– Мине-тян, – обратилась ко мне старшая учительница, – пожалуйста, только последнюю часть.
– Да, – сказала я и закончила танец. Снова поблагодарив всех, я покинула сцену. Старая Меани металась по коридору, как пантера в клетке.
– Как прошло? – кинулась она ко мне в ту же секунду, как только я вышла из аудитории.
– Я сделала ошибку, – ответила я.
– Ошибку? – заголосила Старая Меани. – Какую ошибку? Серьезную? Думаешь, ты провалилась?
– Я уверена в этом, – сказала я.
– О господи! Я надеюсь, что нет!
– А что в этом страшного? – спросила я, все еще не понимая всей серьезности происходящего.
– Если так, то тетушка Оима будет крайне расстроена. Она лежит там, дома, и, затаив дыхание, ждет результата. Я очень надеюсь, что мне не придется принести ей плохие новости.
Вот теперь я почувствовала себя ужасно. Я совершенно забыла о тетушке Оима. Мало того, что я была паршивой танцовщицей, так еще и эгоистичной, беззаботной девчонкой. И чем дольше мы ждали, тем хуже я себя чувствовала. Наконец представитель Кабукай собрал нас всех у входа в Нёкоба.
– Итак, – провозгласил он, – объявляем результаты сегодняшнего экзамена. Я рад сообщить, что лучше всех его сдала Минеко Ивасаки, получив девяносто семь баллов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33