Я порой выполняю функции своего рода дипломатического курьера между миссис Эймс и ее мужем — хотя обычно мне не удается пройти дальше мисс Мизелль. Сегодня мне пришлось принести дурные вести.
— О! — сказал Синкфилд. — И что ж за дурные вести?
— Вы помните секретаря сенатора, Глорию Пиплз?
— Маленькая пьянчужка на похоронах?
— Да, она плоха, — сказал Дейн. — Она каким-то образом достала номер телефона миссис Эймс и начала ей названивать, не разбирая дня и ночи. Несет на самом деле бог знает что, допилась уже, очевидно, до полной потери разума. Тут госпожа Эймс заволновалась, что так она и вред себе какой-нибудь причинит; и попросила меня выяснить, не сможет ли сенатор взять на себя заботу поместить бедняжку Пиплз куда-нибудь.
— «Куда-нибудь» — это куда? — спросил я.
— В Вашингтонский Больничный центр — пока не просохнет от пьянства, — сказал Дейн.
— А после? — спросил Синкфилд.
Дейн пожал плечами.
— В какой-нибудь частный санаторий.
— Есть такие частные санатории, откуда уже не выберешься, — сказал Синкфилд.
— Женщине необходима помощь, — сказал Дейн.
— И сенатор дает согласие?
— Его там нет, но мисс Мизелль сказала, чтоб я брал инициативу в свои руки и делал все, что необходимо.
— Хм… Она уже взяла в свои руки все полномочия?
— Мы целый час ждали прихода сенатора, но когда он так и не пришел, мисс Мизелль сказала, что она берет на себя всю полноту ответственности за несчастную Пиплз.
— А где ж сенатор? — спросил я.
Дейн взглянул на часы.
— Он пошел прогуляться уже часа два назад. И до сих не возвращался.
— Я бы и сам не возражал провести часок в ее обществе, — сказал Синкфилд. — Но мне всегда надо иметь кого-то при себе, вроде Лукаса.
— В качестве дуэньи, — вставил я.
Артур Дейн чуть-чуть улыбнулся, показывая, что в состоянии, едва услышав шутку, оценить ее. Это была слабая, болезненная улыбка, и она быстро исчезла. — Миссис Эймс хотела бы увидеться с вами, мистер Лукас, — сказал он.
— Так из-за этого она мне вчера звонила? — спросил я.
— Да.
— И вы тоже звонили по этому поводу?
— Точно так.
— Ну хорошо, я, наверно, навещу ее. Когда?
— Вы долго намереваетесь пробыть там, наверху? — спросил Дейн.
Я взглянул на Синкфилда, он покачал головой. Я ответил:
— Нет, недолго.
— Ну, если вам угодно, я мог бы подбросить вас до «Французского ручья» и отвезти обратно. Мне все равно туда надо в любом случае.
— О-кей, — сказал я. — Где встречаемся?
— Здесь, в холле. Мне в этом холле уж не впервой коротать досуг.
Синкфилд посмотрел кругом.
— Не такое уж плохое местечко для ожидания. Особенно, если кто-то вам платит за него по пятьсот баксов в день.
Прежде чем Дейн успел ответить, я спросил его:
— А зачем миссис Эймс хочет меня видеть?
— Не знаю, — сказал он.
— Вы спрашивали?
— Спрашивал.
— И что она сказала?
— Ответила, что это важно, — сказал он. — Если уж быть точным, она сказала, что это жизненно важно.
— Тогда, я полагаю, мне лучше навестить ее.
— Да, — сказал Дейн, — я думаю, надо бы.
И я, и Синкфилд дружно уставились на Конни Мизелль, едва только она нам открыла. Не знаю, сколько точно времени мы на нее глазели, но, наверно, несколько секунд. На ней было белое платье из какого-то материала двойной вязки, но не думаю, что мы пялились бы менее напряженно, если б она открыла нам дверь голой. Она как-то так, таким вот странным образом, воздействовала на меня. Примерно таким же образом она воздействовала и на Синкфилда. Должно быть, такое действие она оказывала на большинство мужчин.
— Ого, — сказала она, — оба-двое! Как мило. Ну, входите.
Мы вошли и смотрели, как Конни усаживается на одну из кушеток-близнецов, расположенных по бокам от камина. Садилась она грациозно, как бы невзначай продемонстрировав при этом свои ноги. Затем она плавно взмахнула правой рукой и сказала:
— Думаю, вам обоим будет удобно на другой кушетке.
Мы оба уселись на вторую кушетку. Я ждал, что Синкфилд начнет, но он медлил. Он пожирал глазами Мизелль.
— Лейтенант? — сказала она.
— Да.
— Вы всегда берете с собой на задание репортера?
Синкфилд взглянул на меня. Во взгляде явственно читалось желание, чтоб я немедленно испарился.
— Ох, ну я не думаю, что Лукас здесь в качестве репортера, — сказал он.
— Неужели? — спросила она.
— Ну… по-моему… мне кажется, он тут вроде как историк.
— А не биограф ли — что-то вроде приснопамятного Джимми Босуэлла?
— Кто это — Джимми Босуэлл? — спросил у меня Синкфилд.
— Был такой много лет назад, повсюду следовал за парнем по имени Джонсон и записывал все, что тот ни скажет. Джонсон имел обыкновение изрекать по любому поводу разные остроумные фразы.
Синкфилд покачал головой.
— Не, я думаю, что Лукас все ж историк. Этакий любитель копаться в прошлом. Как вчера, когда он ездил в Лос-Анджелес, чтобы порыться в прошлом. В вашем прошлом, мисс Мизелль.
Она взглянула на меня.
— И что ж вы нашли, мистер Лукас? Надеюсь, ничего отвратительного?
— Нет, только обнаружил кое-какую ложь в том, что вы мне рассказывали.
Она рассмеялась.
— О, вы насчет того, что я говорила о своем происхождении из «вот такого вот среднего класса»? Да, при рассмотрении не очень-то похоже на средний класс, не так ли? А как бы вы обозначили мое происхождение? Ну, ведь не «из низших слоев», правда? Только не в этой стране. У нас, как мне порой кажется, можно быть или из совсем обнищавшего, бывшего среднего класса, или из богатых.
— А что плохого в том, чтобы быть из среднего класса? — спросил Синкфилд.
— Ничего, лейтенант, — сказала она. — Просто тоска.
— Вы бы назвали свою мать представителем среднего класса? — спросил он.
— Мою мать?
— Угу. Вашу мать.
— И что бы моя мама с этим делала?
— Ну, я всего лишь интересуюсь, что вы по ее поводу думаете, — сказал он.
— Я думаю, что она была моей матерью. И она делала это, насколько это было в ее силах, — ответила Конни.
— А ваш отец?
— Он учил меня играть на пианино, — сказала она. — И еще кое-каким вещам.
— Вам известно, где сейчас мистер Мизелль?
— Нет, — сказала она. — Они с мамой расстались много лет назад. Я не знаю, где он сейчас.
— А братья или сестры?
— Нет, — сказал она без колебаний. — У меня их нет. Что это у вас вопросы все о моей семье, лейтенант?
— Вы разве не знаете, что Игнатиус Олтигбе был ваш сводный брат? — сказал Синкфилд, и я не мог не отдать должное искусству, с каким он подвел к этому разговор. Конни Мизелль выглядела изумленной. Рот ее открылся, брови поползли вверх. Затем она нахмурилась. Так выглядят большинство людей, когда они чем-то поражены.
- Игнатиус? — спросила она с большой долей недоверия. — Мой сводный брат?!
— Именно об этом говорится в его свидетельстве о рождении, — сказал Синкфилд.
Какое-то время она обдумывала это, а потом засмеялась. Откинув голову назад, она смеялась, будто обнаружила что-то действительно забавное. Отсмеявшись, она быстро вытерла глаза — так что я не заметил, были ли там настоящие слезы — и сказала:
— Вы имеете в виду, что моя мать пошла в постель с черным мужчиной, когда-то давно, еще в начале сороковых?
— Очевидно, так, — сказал Синкфилд.
— Моя мама терпеть не могла черных, — сказала Конни Мизелль.
— Должно быть, на отца Олтигбе это не распространялось.
— Он ее, наверно, изнасиловал, — сказала она.
— И околачивался поблизости, чтобы сообщить ей свою фамилию, — Синкфилд покачал головой. — Как я сказал, едва ли она не переносила всех черных.
— Да уж, переносила она «вертунов», как же! — сказала Мизелль. — Так она их и называла — «вертуны». А еще она терпеть не могла «латиносов», и «узкоглазых», и «пархатых». У моей мамы была тьма предубеждений. — Она снова рассмеялась. — Никак не могу освоиться с мыслью: Игнатиус — мой сводный брат! Если б я знала, я б тогда сходила на его похороны.
— А мать никогда при вас о нем не упоминала? — спросил Синкфилд.
Она решительно покачала головой — и тут же захихикала глубоким грудным смехом.
— Никогда. Так и вижу свою мать говорящей: «И кстати, Конни, у тебя есть сводный братец-«вертун», он где-то в Англии сейчас». Да она б умерла прежде!
— Помните парня по имени Стейси? — спросил Синкфилд.
— Джим Стейси. Ну конечно, я помню Джима. Моя мама одно время на него работала. — Она посмотрела на меня. — У вас хорошая память, мистер Лукас? Помните тот телефон, который я упомянула тогда — тот, по которому я звонила маме, чтобы сказать, что я благополучно добралась домой из школы? Это как раз номер Стейси.
— Я это уже выяснил.
— Вы виделись со Стейси?
Я кивнул.
— Да, я его видел.
— Все такой же клёвый, как всегда?
— Песня, а не человек, — сказал я.
— Так вот этот Стейси, — встрял Синкфилд. — Он знал, что вы в Вашингтоне. А знал он это потому, что ваша мать, прежде чем умереть, поручила отправить вам кое-что по почте. Вам — сюда, и Олтигбе — в Лондон. Мне в некотором роде интересно, что ж такое было в том послании от вашей мамы.
Она улыбнулась Синкфилду. Это была сладкая улыбка.
— Семейная Библия, лейтенант.
— Хм!.. Семейная Библия?
— Совершенно верно.
— А в настоящее время вы не храните ее где-нибудь тут, с собой?
— Я не так уж увлекаюсь Библиями, лейтенант. Особенно фамильными Библиями, принадлежавшими моей семье. Я свою семью никогда особенно не любила, и та Библия мне не понравилась. Я ее выкинула.
— И это было все, что ваша мать вам послала? — спросил Синкфилд.
— Нет, там еще было письмо. Куча упреков самой себе. Дескать, Гвен просит прощения, она могла бы быть лучшей матерью. Ну, я тоже сожалею, что Гвен не была лучшей матерью. Тогда мне было бы намного больше пользы.
— Но она никак не упоминала об Олтигбе?
— Нет.
— Ну-ну, мы подходим к месту, где все становится немного забавным, — сказал Синкфилд.
— Что становится забавным?
— Что вы с Олтигбе вместе свалились на семейство Эймсов примерно в одно и то же время.
Она обдумывала сказанное некоторое время. Затем снова улыбнулась.
— Могу себе представить, что люди вашего склада способны вообразить по этому поводу. «Что это — просто совпадение или заговор?» Да, лейтенант? Но я вам могу сказать одно: я понятия не имела о том, что Игнатиус — мой сводный брат (если он еще действительно таковым является) еще пять минут назад.
Она посмеялась еще.
— Прошу прощения, — сказала она. — Я полагаю, что это уже становится немного утомительным.
— Да, — сказал Синкфилд. — Могу себе представить.
Он повернулся ко мне.
— У тебя есть что-нибудь еще, Лукас?
— Только одно, — сказал я и посмотрел прямо на Конни Мизелль. — Вы случайно не знаете никого в Лос-Анджелесе по имени Беатрис Анна Уитт? Известная также как Громила Би?
— Она медленно повторила кличку:
— Громила? Би? Нет. Нет, мистер Лукас, я не знаю никого по имени Громила Би. А должна?
— Да нет, — ответил я. — Я и не предполагал, что вы знаете.
Глава двадцать вторая
Артур Дейн по-прежнему вел машину так, словно он на дороге один. Часто менял полосы, не подавал никаких сигналов. Дистанцию тоже не соблюдал, прижимаясь к впереди идущему автомобилю чуть не вплотную. Порой решался идти на обгон, но так же внезапно менял решение, оставаясь по-прежнему в левом ряду и не давая таким образом совершить обгон и никому другому. Он прыгал на красный и пытался проскакивать на желтый. Словом, это был тот тип водителя, который я не могу определить иначе как «тупой сукин сын».
После съезда со скоростного шоссе дела пошли получше, но ненамного. Он ехал то слишком медленно, то слишком быстро. Я пристегнулся ремнем безопасности, что, в общем-то, делаю крайне редко. Застегнул ремень и на груди.
— Ну как у вас дела, мистер Лукас? Продвижение есть? — спросил Дейн.
— Так себе. А у вас?
— Делаем понемногу свою работу, — сказал он. — Вы ведь только из Лос-Анджелеса, да?
— Верно.
— Надо полагать, выяснили, что Игнатиус Олтигбе приходится Конни Мизелль сводным братом?
— И как давно вы об этом знаете?
— Несколько недель.
— Если б вы мне сказали раньше, вы б мне съэкономили поездку, — сказал я. — Еще что-нибудь остренькое у вас есть?
Дейн сунул руку в свой нагрудный карман.
— Миссис Эймс просила меня передать вам это, — сказал он. — Это памятная записка, которую я для нее приготовил. В ней все, что мне удалось свести воедино.
Он вручил мне какие-то скрепленные листочки цвета луковой кожуры.
— Мы опять о чем-то торгуемся? — спросил я.
— Это решение миссис Эймс, а не мое.
Я открыл эти луковичные листы. Их было два. По верху каждого маленькими черными буковками шло: «Служба безопасности Дейна, Инк.» Поперек листа, по диагонали, буквы величиной с дюйм, сделанные как по трафарету, образовывали слово «СЕКРЕТ». Они были напечатаны красным.
— Приятный штрих, — сказал я.
— Какой?
— Слово «секрет».
— Клиентам такое нравится, — сказал Дейн.
— Я могу это взять?
— Да, сказал он. — Вы можете это взять.
Заголовок памятной записки гласил: «Девица Мизелль». Прочее начиналось так, как обычно начинаются правительственные документы такого рода — со слов «как вам уже известно…». Текст был следующий:
«Как вам уже известно, выяснив, что Конни Мизелль и Игнатиус Олтигбе имеют одну мать, Гвендолин Рут Симмс, мы в дальнейшем сосредоточили усилия на установлении соединительного звена, доказывающего, что пара действовала сообща начиная со времени смерти матери. Этого установить не удалось. Следовательно, мы должны заключить, что оба действовали независимо.
Факты таковы: Гвендолин Рут Симмс Мизелль, мать как Конни Мизелль, так и Игнатиуса Олтигбе, умерла 21 октября прошлого года. Ей было 48 лет. Она скончалась в результате острой алкогольной интоксикации. На момент смерти она проживала в Лос-Анджелесе совместно с Джоном Паулем Кернсом, 54 года, безработным.
На момент смерти матери Конни Мизелль уже являлась сотрудником «Организации Баггера» здесь в Вашингтоне. Она работала там уже примерно год. До своего поступления на работу к Баггеру она была менеджером музыкального ансамбля, чье турне в Вашингтон закончилось полным крахом. Девица Мизелль оказалась на мели, в отеле Хилтон без средств и с неоплаченным счетом за проживание в размере $264.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30