А уж измена присяге – и тому подавно. Так, 15 января 1920 года командующий чешского корпуса Гайда, ради возможности вывезти из России «золотой эшелон», предал большевикам на верную смерть Колчака. Вот тебе и белые братья-славяне. Кстати, и личная охрана адмирала променяла офицерскую честь на заветные сребреники и возможность свободно уйти за кордон. Вот тебе и хваленые «ваши благородия»!
– Действительно, низко… Оказывается, и раньше люди поступали совсем как у нас в Перестройку… – Елизавета Андреевна поставила на стол вскипевший чайник. – А что случилось с женой Колчака? У него была любимая женщина?
– Его Анна Тимирева, провела больше тридцати лет в ГУЛАГе. Потом жила одиноко, тихо ушла из жизни в 1975 году. У нее были возможности покинуть СССР, но она не захотела уехать из России, где покоится прах любимого. Да и простить белоэмигрантов не могла. Так, непреклонной, и встретила смерть в коммуналке…
– Рассказываете, словно все видели сами, аж мурашки по коже, – удивленно сказала Елизавета Андреевна. – Откуда вы узнали про все это?
– До выхода на пенсию я работал учителем истории в школе. Целых тридцать пять лет. Так что времени оказалось вполне достаточно, чтобы изучить историю об этом непримиримом городе. Кстати, интересная деталь: нынешний парк культуры разбит как раз на месте старой мельницы. Я всегда вспоминаю об этом, когда, прогуливаясь, вижу «колесо обозрения».
– А Васька Змей? Что случилось с ним после войны? – возбужденно спросил Иван. – Неужели он нигде не оставил своих следов?
– Через неделю после бойни город взяли красные. Эпидемии уже не было, а про переговоры никто вспоминать не хотел. Тогда сочинили легенду о том, что целая армия колчаковцев окружила членов местного ревкома, предлагая им жизнь в обмен на мир. Но красные отклонили мир, выбрав «последний и решительный бой». И все как один погибли за Третий Интернационал. Прибывшие из Москвы комиссары тела героев куда-то с почестями увезли. Всех остальных закопали здесь же, а мельницу сожгли, чтобы местные помалкивали. И городу дали памятное название в духе тех лет, намекая, что мировой революции нужен не мир, а нечто совсем иное, – Сергей Олегович налил себе очередную кружку чая. – Что сталось после гражданской войны с мифическим Васькой Змеем, вообще не известно. Словно сбросил кожу да и растворился среди людей. Может, парторгом стал. Или директором школы. Если за границу не ушел. Кто знает?.. Только после окончания гражданской войны здесь с каким-то особым рвением уничтожались следы «опиума для народа». Даже монастырь – и тот в мясокомбинат превратили, каменные кресты на могилах поразбивали.
– Теперь понятно, теперь мне все понятно! – Иван взял мать за руку и пристально посмотрел ей в глаза. – Мама, я сразу почувствовал, что здесь что-то не так. И природа, и люди. Даже в школе на каждом шагу творится сущая чертовщина!
Елизавета Андреевна недовольно посмотрела на сына и, обращаясь к Снегову, твердо сказала:
– Сергей Олегович, я благодарю вас за помощь, но прошу вас больше к подобным темам не возвращаться.
– Почему? – искренне удивился Снегов. – Это просто история…
– У Вани и так сложности в школе. Ему здесь жить, и не стоит растравлять его воображение давнишними выдумками. Было или не было, к чему ворошить прошлое? Нам надо жить настоящим, сегодняшним днем, а не вникать в мистификации прошлого.
– Мама, ну как ты не понимаешь! – лицо Ивана вспыхнуло. Он с надеждой посмотрел на Снегова и спросил. – Вы расскажете, почему в нашей школе на всех стенах висят колдовские маски? Вы же в ней проработали много лет!
– Довольно! Хватит! – Елизавета Андреевна резко встала. – Сергей Олегович, у Вани и без этих глупых россказней был приступ. Ему надо отдыхать. Не могли бы вы пройти к себе в комнату?!
Снегов поднялся и, слегка поклонившись, пошел к выходу.
– Постойте, куда вы? – закричал Иван. – А как же история школы? Я должен, должен понять, что в ней происходит!
– После, Ваня. Обо всем поговорим после твоего выздоровления.
– Вы обещаете? Мне очень важно знать!
– Обещаю, – сказал Сергей Олегович, уже закрывая за собой дверь.
В комнате воцарилась тишина. Елизавета Андреевна рассеянно рассматривала рисунок на скатерти.
– Ты меня осуждаешь? – наконец спросила.
– Нет, мама, что ты, – Иван задумчиво крутил в руках ложку, повторяя: «Мечом и голодом, и мором и зверями…» Потом спросил: – Скажи, мама, а ведь наш сосед, правда, хороший человек? Он – другой, не такой, как все… У него даже первые буквы имени звучат как «СОС»!
Елизавета Андреевна улыбнулась:
– Конечно, хороший. Только странный, я бы сказала – чудной…

Глава 3
ПРОБУЖДЕНИЕ ЗМЕЙ

Мы ошибаемся, когда говорим, что ничего в жизни не бывает окончательно. Вот и сейчас весна наступила действительно навсегда. По крайней мере, в этом году… Иван любовался причудливой игрой солнца в больших и маленьких лужах, еще вчера пришедших на землю снегом с небес.
Рассказ Сергея Олеговича о делах давно минувших города Богоявленска-Немирова, а особенно про таинственного Ваську-Змея, не выходил из головы. Едва дождавшись, когда мать уйдет на работу, он спешно оделся и вышел на улицу.
Его ранний уход из дома не остался незамеченным. Лишь только за Иваном закрылась дверь, в коридоре тут же появилась коренастая фигура тети Нюры в засаленном халате и пластмассовых бигуди. Прислушиваясь к собственным шагам, она крадучись прошла по коридору мимо всех дверей и, убедившись, что все соседи или ушли на работу или еще спят, подошла к комнате Храмовых. Еще раз воровато осмотревшись, вытащила из кармана связку ключей и стала подбирать нужный к замку.
– Может вам, мадмуазель, нужна помощь? Тогда не скромничайте, обращайтесь!
По спине у тети Нюры пробежали мурашки. Из леденеющих пальцев выскользнули ключи. Тяжело дыша, она медленно повернулась и встретила смеющийся взгляд Снегова.
– Я тут ходила, ходила… Смотрю – дверь…
Сергей Олегович понимающе подмигнул:
– Давайте угадаю, что дальше. Вы смотрите – дверь. А в двери – замок. Не так ли?
– Верно, замок… – пробормотала растерявшаяся тетя Нюра. – Ой, что ты такое говоришь-то?! При чем тут замок? Я хотела сказать совсем другое! Другое!
– Нет, уважаемая, вы хотели сказать именно это.
Сергей Олегович подошел к женщине, взял ее за плечи и пристально посмотрел в глаза. Тетя Нюра ахнула и стала медленно оседать на пол. Снегов наклонился, подобрал выпавшую связку ключей и, положив ее в карман брюк, ушел к себе.
Его комната, оклеенная старыми фотографиями, репродукциями и афишами, скорее напоминала штаб агитпропа, чем жилище бывшего учителя. Сергей Олегович открыл форточку, с удовольствием выкурил папиросу, а затем сел за большой обшарпанный стол с тумбочкой и выдвижным ящиком, какой обычно стоит в школьном кабинете.
Он выложил замусоленную общую тетрадку, пролистал ее. В раздумьях остановился на недописанной странице. Окинул взглядом старую фотографию на стене – последний раз фотографировался вместе со своим литературно-историческим кружком «Прометей». Счастливые детские лица. Полные гордости глаза. Пионерские галстуки-костры. И в центре, в гуще – едва тронутый сединой учитель в щеголеватом гэдээровском костюме.
Сергей Олегович сосредоточенно закусил губу, вытащил из потайного кармана пиджака чернильную ручку, снял колпачок и стал писать:
«Он определенно тот, кого все эти годы я ждал. Он уже ищет, но еще не понимает, кто он и что ему надо. Поэтому в скором времени его непременно ждет… Впрочем, даже не знаю, что его ждет уже сегодняшним вечером. Думаю, что события будут развиваться быстрее, чем следовало бы. В любому случае надо быть настороже…»


* * *

Иван любил встречать весну на раскисших от весенней грязи улицах. В детстве, теперь уже таком сказочно далеком, отец рассказывал ему о таинственной силе луж, в которых отражаются солнце и луна, люди и звери, дома и машины, и далее неживые и несуществующие сами по себе тени.
Может быть, именно тогда маленький Ваня впервые понял, что в лужах скрываются вторые, отраженные, лица и души людей, которые ответят на любые вопросы, если только сумеешь с ними разговориться.
Дорога к Парку Культуры, единственному в городе месту, куда было приятно сходить на прогулку, неожиданно оборвалась свежевырытой траншеей. Иван подошел к краю и, осмотрев глубину и ширину коммуникационных недр, решил испытать силы и попытать удачу. Отошел на несколько шагов назад, разбежался, прыгнул и… сорвался вниз, в густую липкую грязь.
Проклятье! Это надо так угораздить! Он посмотрел на перепачканные глиняной жижей штаны и стал выбираться из ямы. Вырытые экскаватором края были основательно размыты растаявшим снегом, ноги скользили, а зацепиться не за что. Ивану пришлось браться пальцами за вязкие глиняные выступы.
Неожиданно рука ушла вглубь, в землю, по самое плечо. Иван почувствовал острую, обдирающую боль, мгновенно выдернул руку – кисть в крови, но раны неглубокие, словно от укуса. От быстрого рывка большой земляной пласт обрушился, и к его ногам вместе с щебнем и комьями глины упал металлический блестящий предмет.
Это еще что за чудо? Иван поднял находку. Нет, не кусок проволоки и не арматура. Причудливой формы кастет в виде изогнувшейся кольцами змеи, кусающей собственный хвост. Покрутив находку в руках, заметил на ней гравировку: «Аз есмь Уроборосъ-Змей».
Увесистый кастет было приятно рассматривать и надевать на пальцы. Вначале у Ивана даже захватило дух при мысли о том, что, быть может, этот оккультный кастет раньше принадлежал самому Ваське-Змею. Но великолепная сохранность находки заставляла думать о том, что он сделан совсем недавно и является только удачной копией с оригинала. Так или иначе, Иван несказанно обрадовался трофею, сразу решив никому о нем не рассказывать. Он вспомнил психолога, банду школьных «псов» и улыбнулся – стальная игрушка и впрямь поможет наладить более человечные отношения с местным зверьем…


* * *

Сергей Олегович, как обычно, по утрам читал стихи, но внезапно почувствовал сильный приступ головной боли. Потом прихватило сердце, кольнуло еще раз и отпустило. Так же внезапно улеглась и головная боль, спрятавшись юркой ящеркой в недрах мозга.
– Что это было?
Снегов подошел к большому овальному зеркалу, висевшему прямо над входом в комнату. Не дождавшись ответа, продолжил странный диалог с зеркалом на повышенных тонах:
– Молчишь? Между прочим, тем самым ты только демонстрируешь свое неуважение. Или тебе все равно? – он строго посмотрел на серебристую гладь и раздосадованно махнул рукой. – Действительно, что тебе переживать?! Твое дело маленькое: знай, отражай. А коли что не нравится, так еще и скажешь, что неча на меня пенять, коли рожа крива.
Снегов несколько раз прошелся по комнате, затем снова подошел к зеркалу и обратился к нему на полном серьезе:
– А вот возьму тебя и расколочу! Или на рынок за полтинник снесу! Будешь куртки и джинсы примерять. Там досыта жизни наотражаешь!
Он засмеялся, взял томик Волошина и прилег на скрипучую панцирную кровать с изогнутой никелированной спинкой.
Тетя Нюра стояла у замочной скважины битых полчаса и такого насмотрелась за это время, что даже ей, многое повидавшей на своем веку, стало не по себе. Еще минут десять понаблюдав за лежащим на кровати бывшим учителем истории, она с трудом разогнула радикулитную спину и покачала головой: «А ведь он самый настоящий псих. Ни с того ни с сего за голову хватается. А как с зеркалом разговаривает! Знамо дело, маниак… Того и глядишь, померещится чего ему, али какая срамная охота найдет, так он весь дом, как цыплят, передушит! Дурехи-то наши думают, что перед ними пенсионер, а у него ручищи вон какие! Нет, я это дело так не оставлю… Надо бы сообщить… Только вот куда?»
Тетя Нюра принялась нервно грызть ногти, представляя, с какой легкостью маньяк обманет и отведет глаза врачей и милиции, если она, Нюра, решит на него донести. «Ученый, гад. Хитрый, как змей. Такой запросто от кого хошь ускользнет… Вылезет из кожи, а ускользнет! Но ничего! Я наблюдать буду. И записи делать. Пусть они хоть после смертушки следователю глаза на правду откроют!»
Немножко успокоившись, Нюра пошла на кухню, достала из шкафа химический карандаш, затем достала оберточную бумагу, оторвала от нее достаточно большой кусок и поставила на нем сегодняшний день, месяц, год и час.


* * *

Легкость и ярость не оставляли Ивана с того мига, как он случайно отыскал в раскопанной траншее искусно сработанный кастет. Несколько дней он ходил будто пьяный: запинался на ровном месте, путался в словах, забывался. Мать тревожилась, пыталась откровенно поговорить, потом махнула рукой: «Подростковый возраст, новая жизнь, весна». А на старый, неухоженный коммунальный двор и вправду уже заходил апрель с пронзительно высоко звучащим птичьим небом…
По ночам не спалось. Грезилось. Иван чувствовал, как тесно становилось в груди, словно болезненно узкой была его собственная кожа. Сны делались отчетливее и сочнее, все смелее нарушая грань с бодрствованием. Сначала это далее казалось забавным – грезить наяву и жить во сне. Но после этого всякий раз пробуждаться и засыпать становилось мучительнее и страшнее…
Каждое утро, пока воспоминания были отчетливы, он записывал видения в ежедневник, который назвал «Сводом странствий». Чувствовал, что для пережитых образов не хватает слов, тогда пытался изобразить свои мысли знаками и символами. Так пришел к неожиданному для себя выводу: древние египтяне со своим странным идеографическим письмом, возможно, были нескончаемо мудрее современного человечества. Он улыбался, рисуя загадочные «пляшущие линии», и вспоминал, как после поездки в Китай отец любил повторять, что иероглиф наделен магической силой вдыхать жизнь в любую вещь. Ивану очень хотелось научиться возвращать прошлое. Для того, чтобы его изменить…
В эту ночь Ивану приснился пернатый змей, танцующий над городом в кроваво-красном зареве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30