– воскликнула она, видя, что женщина без чувств сползает на пол. Когда пациентка пришла в себя, врачиха решила использовать другой подход.
– Больше я ничего говорить не буду, – предложила она. – Давайте вы мне сами расскажете, о чем вы думаете.
Женщина успокоилась и призадумалась.
– Они подвешивают к ним что-нибудь тяжелое, чтобы сделать их подлиннее, – проговорила она, помолчав какое-то время.
– Правда? – удивилась докторша. – Как интересно!
– Ничего интересного. Это отвратительно.
Доктор фон Блименстейн согласилась, что действительно в этом есть и что-то отвратительное.
– Они подвешивают к ним на веревочке по полкирпича, на самый кончик, и так и ходят, – продолжала женщина. – Конечно, это все у них в штанах.
– Я думаю, – ответила доктор фон Блименстейн.
– И еще они смазывают их маслом. Они считают, что от масла он лучше растет.
– Но тогда как же там держится кирпич? – практично возразила доктор фон Блименстейн. – Ведь веревка должна по маслу соскальзывать, верно?
Пациентка задумалась.
– Они вначале привязывают веревку, а потом уже смазывают, – наконец пояснила она.
– Логично, – согласилась психиатриня. – А что еще вас тревожит? Вы замужем? Отношения с мужем нормальные?
– Как вам сказать, – задумчиво проговорила женщина, – могли бы быть и хуже. Вы меня понимаете? – Доктор фон Блименстейн сочувственно закивала головой.
– Думаю, мы вас вылечим, – сказала она, что-то записывая. – Лечение, которое я вам прописываю, на первый взгляд немного необычное, но вы к нему скоро привыкнете, и оно вам понравится. Прежде всего мы сделаем вот что. Постараемся сделать так, чтобы вы привыкли держать в руках небольшой пенис – очень маленький, беленький, а потом…
– Вы хотите, чтобы я привыкла к чему?! – изу мленно переспросила женщина. Взгляд ее ясно показывал, что она считает ненормальной саму врачиху.
– Держать в руке маленькие беленькие пенисы.
– Да вы с ума сошли! – закричала женщина. – И думать об этом не хочу! Я – уважаемая замужняя женщина, и если вы думаете, что я буду… – она истерически зарыдала.
Доктор фон Блименстейн склонилась над ней, стараясь успокоить.
– Ну хорошо, – проговорила она, – пенисами мы заниматься не будем.
Но пациентка опять поняла ее слишком буквально.
– О Боже, – закричала она, – а я-то считала, что лечить надо меня!
Доктор фон Блименстейн успокоила ее.
– Я имела в виду, что пенисы мы трогать не будем, – сказать она. – Начнем с карандашей. Если вам предложат подержать карандаш, у вас не будет возражений?
– Конечно, нет, – ответила женщина. – С чего бы я должна была возражать?
– А шариковую ручку? – Доктор фон Блименстейн внимательно наблюдала за выражением лица пациентки: не появится ли на нем хотя бы секундное колебание.
– Ничего не имею против шариковых ручек, – ответила пациентка. – И авторучек тоже.
– А если банан?
– Подержать его или съесть? – уточнила пациентка.
– Только подержать.
– Нет проблем.
– А банан и две сливы?
Женщина с сомнением посмотрела на врачиху.
– Я готова подержать хоть фруктовый салат, если вы считаете, что это мне поможет. Но я совершенно не понимаю, чего вы рассчитываете этим добиться.
В конце концов доктор фон Блименстейн начала курс лечения с того, что стала приучать пациентку держать в руках кабачок, повторяя это упражнение до тех пор, пока вид кабачка не перестал вызывать у больной признаки беспокойства.
В те дни, когда докторша боролась с психологическими проблемами своих пациентов, а Веркрамп был занят богоугодным делом, изгоняя дьявола из подчиненных, коммандант Ван Хеерден проводил время в Веезене мирно и спокойно. Он ловил в реке рыбу, читал романы Дорнфорда Йейтса и недоумевал, почему после того, как он нашел дом Хиткоут-Килкуунов и побывал там, оттуда нет ни слуху ни духу. Наконец на четвертый день он решил спрятать гордость и заговорить с Мальпурго. Поскольку тот был авторитетом во всех вопросах, то, казалось бы, у кого же, как не у него, можно разузнать о всех тонкостях британского этикета.
Коммандант нашел Мальпурго в саду. Он сидел в старой, обсаженной розами беседке и тихонько икал. Коммандант уселся на скамейку рядом со знатоком английской литературы.
– Не могли бы вы мне помочь? – начал он. Мальпурго заикал громче.
– А в чем дело? – нервно спросил он. – Я занят.
– Если вас пригласили погостить у кого-то в сельской местности, вы приехали и остановились в гостинице, а приглашавшие не кажут к вам носа, то что это значит? – спросил коммандант.
Мальпурго попытался вычислить, к чему клонит коммандант.
– Если бы меня пригласили погостить у кого-то, – ответил он, – не понимаю, зачем бы мне понадобилось останавливаться в гостинице. Если, конечно, пригласившие – не владельцы этой гостиницы.
– Нет, не владельцы, – подтвердил коммандант.
– Тогда что мне делать в гостинице?
– Они сказали, что их дом переполнен гостями.
– А это действительно так? – спросил Мальпурго.
– Нет, – ответил коммандант, – там вообще никого нет. – Он немного помолчал, а потом добавил: – Во всяком случае, когда я заезжал туда день тому назад, там никого не было.
По мнению Мальпурго, это было очень странно.
– А вы не перепутали даты? – спросил он.
– Нет, все правильно, я проверял, – ответил коммандант.
– Позвоните им.
– У них нет телефона.
Мальпурго снова взялся за свою книжку.
– Н-да, в странное положение вы попали, – заметил он. – Думаю, на вашем месте я бы еще разок туда съездил и, если там опять никого не окажется, то правился бы домой.
Коммандант неопределенно кивнул головой, как бы и соглашаясь, и не соглашаясь с этим советом одновременно.
– Пожалуй, – проговорил он. Мальпурго снова икнул. – Все еще пучит? – сочувственно спросил коммандант. Попробуйте задерживать дыхание. Иногда это помогает.
Мальпурго ответил, что он уже много раз пробовал так делать, но безуспешно.
– Я однажды вылечил одного человека от икоты, – продолжал коммандант, и было заметно, что он старается припомнить все подробности. – Я его здорово напугал. Это был угонщик машин.
– Интересно, – сказал Мальпурго. – И как же вы его вылечили?
– Сказал ему, что его выпорют.
– Это же ужасно, – Мальпурго передернуло.
– Ну, он тоже был хорош, – ответил коммандант. – Получил пятнадцать ударов… Однако икать перестал.
При воспоминании об этом коммандант улыбнулся. Сидевший рядом преподаватель литературы задумался: какие жуткие последствия могут скрываться за такой вот улыбкой. В присутствии комманданта ему уже не впервые казалось, что он видит перед собой какую-то примитивную силу, для которой не существуют понятия справедливости и произвола, моральных принципов, этических соображений – ничего, кроме голой силы. В простоте комманданта было не что чудовищное. В его выражении «человек человеку волк» не скрывалось и отдаленной метафоры. Для него это было не моральным убеждением, а фактом, на котором основывалось его существование. Перед реалиями подобного мира, основанного на грубой силе, все навеянные занятиями литературой идеи Мальпурго просто теряли право на существование.
– Полагаю, вы одобряете телесные наказания? – спросил он, заранее зная ответ.
– Это единственное, что дает результат, – сказал коммандант. – От тюрьмы нет никакого толку. Она слишком комфортабельна. А вот если человека выпороть, он об этом никогда не забудет. И если повесить – тоже.
– Только при условии, что есть загробная жизнь, – заметил Мальпурго. – В противном случае, полагаю, о повешении можно забыть так же легко, как и обо всем остальном.
– Есть загробная жизнь или ее нет, но если кого повесили, тот больше никаких преступлений не совершит, это уж точно, – сказал коммандант.
– И это – единственное, что для вас важно? – спросил Мальпурго. – Чтобы он больше никогда не совершал преступлений?
Коммандант Ван Хеерден утвердительно кивнул.
– Это моя работа, – ответил он, – за это мне платят зарплату.
Мальпурго попробовал подъехать с другой стороны.
– Но неужели чья-то жизнь для вас ничего не значит? Ее священность, красота, ее радости, откровения?
– Когда я ем баранину, то об овце не думаю, – ответил коммандант. Мальпурго живо представил себе эту картину и снова икнул.
– Мрачный у вас взгляд на жизнь, – сказал он. – Такое впечатление, что вы не видите впереди никакой надежды.
Коммандант улыбнулся.
– Надежда есть всегда, мой друг, – сказал он, похлопывая Мальпурго по плечу и одновременно поднимаясь со скамейки. – Надежда есть всегда.
Коммандант ушел. А через какое-то время и сам Мальпурго тоже покинул беседку и отправился прогуляться пешком до Веезена.
– В наши дни повсюду стало невероятное количество пьяных, – заметил на следующее утро за завтраком майор Блоксхэм. – Вчера вечером в баре познакомился с одним парнем. Преподает английский в университете. На вид ему не больше тридцати. Напился по-черному и все время орал что-то насчет того, что все в жизни должно быть относительно. Пришлось отвезти его в гостиницу. Живет в каком-то санатории или что-то в этом роде.
– Молодежь дошла бог знает до чего, – сказал полковник. Если не пьянство, так наркотики. Страна катится в пропасть. – С этими словами он встал из-за стола и отправился на псарню проверить, как Харбингер готовит собак.
– В санатории? – переспросила миссис Хиткоут-Килкуун, когда полковник вышел. – Ты сказал – в санатории, Малыш?
– Какая-то дыра. Но постояльцы там есть, – ответил майор.
– Вот там-то, наверное, и остановился коммандант, – сказала миссис Хиткоут-Килкуун. Позавтракав, она распорядилась подать «роллс-ройс» и отправилась в Веезен, оставив полковника и майора Блоксхэма обсуждать рассадку гостей на торжественном обеде в клубе Дорнфорда Йейтса, который должен был состояться в тот день вечером. Торжественные обеды в клубе – такая тоска, нечто скучнейшее и со вершенно искусственное. Обществу в Зулулэнде не хватало того шика, который в Найроби делал жизнь по крайней мере терпимой. Все они тут какие-то слишком raffmes, думала миссис Хиткоут-Килкуун, прибегая к тому небольшому запасу французских слов, с которыми она была аu fait и которые были de rigueur среди ее друзей в Кении. Вот чем отличался здесь коммандант от всех остальных: уж его-то никак невозможно было обвинить в том, что он raffine.
– Он какой-то настолько приземленный, – проговорила она вслух, припарковывая машину около гостиницы и входя внутрь.
Встреча их тоже оказалась довольно-таки приземленной. Когда миссис Хиткоут-Килкуун в конце концов нашла комнату комманданта – что стоило ей определенных усилий – и постучала, коммандант открыл дверь, стоя в нижнем белье, он как раз переодевался, чтобы пойти на рыбалку, – и поспешно захлопнул дверь снова. Через некоторое время дверь открылась, и коммандант предстал, одетый уже должным образом. Но миссис Хиткоут-Килкуун успела изучить прибитую к двери эмалированную табличку и сделала из нее собственные выводы о причинах стоявшего здесь запаха.
– Входите, пожалуйста, – сказал коммандант, в очередной раз демонстрируя ту вульгарность, которая так привлекала в нем миссис Хиткоут-Килкуун. Она вошла и подозрительно огляделась по сторонам.
– Я бы не хотела вам мешать, – сказала она, вы разительно посмотрев на краны и трубы.
– О, вы мне нисколько не мешаете. Я как раз собирался…
– Ну, неважно, – поспешила перебить его миссис Хиткоут-Килкуун. – Незачем вдаваться в подробности. У каждого из нас есть какие-то болячки.
– Болячки? – удивился коммандант.
Миссис Хиткоут-Килкуун сморщила нос и открыла дверь.
– Хотя, если судить по запаху, у вас они гораздо серьезнее, чем у большинства других. – Она вышла в коридор, коммандант последовал за ней.
– Это сера, – объяснил он.
– Чепуха, – ответила миссис Хиткоут-Килкуун, – это недостаток движений. Ну ничего, скоро мы все исправим. Что вам нужно, так это хорошая прогулка верхом перед завтраком. Сидеть можете?
Коммандант Ван Хеерден заметно смутился, но поспешил заверить, что тут у него все в порядке.
– Ну что ж, это уже хорошо, – заметила миссис Хиткоут-Килкуун.
Они вышли через вертящиеся двери наружу и теперь стояли на террасе, где воздух был заметно свежее. Некоторая резкость в манерах миссис Хиткоут-Килкуун здесь исчезла.
– Мне очень жаль, что вы сюда угодили, – сказала она. – Это наша вина. Мы искали вас в гостинице в городе. Я даже не подозревала о существовании этого места.
Она картинно облокотилась на перила и окинула критическим взглядом здание гостиницы с его выцветшей вывеской и обшарпанной террасой со следами от присосок вьющихся растений. Коммандант объяснил, что он пытался позвонить, но не мог найти номера телефона.
– Конечно, не могли, дорогуша, – сказала миссис Хиткоут-Килкуун, беря его под руку и спускаясь вниз по ступенькам в сад. – У нас нет телефона. Генри, знаете ли, такой скрытный. Он играет на бирже, и ему становится просто не по себе от одной мысли, что кто-нибудь может подслушать его распоряжения брокеру и сорвать на этом большой куш.
– Ну что ж, это можно понять, – ответил коммандант, абсолютно не представлявший себе, о чем именно идет речь.
Они прошлись по дорожке, ведущей к реке. Миссис Хиткоут-Килкуун все время оживленно болтала о жизни в Кении и о том, как она тоскует по прекрасным временам, которые у них были в Томсон-Фоллс.
– У нас был там прекрасный дом, он назывался Литтлвудс-лодж, в честь… ну, неважно. Скажем, в честь первого большого coup Генри, и там было море азалий, просто целые акры азалий. Мне кажется, Генри поэтому и выбрал Кению. Он просто помешан на цветах, а в южной части Лондона азалии растут так плохо.
Коммандант заметил, что надо действительно очень сильно любить цветы, чтобы ради этого переехать жить в Африку.
– А кроме того, была еще и проблема налогов, – продолжала миссис Хиткоут-Килкуун. – Я хочу сказать, что когда Генри выиграл… ну, словом, когда у него появились деньги, он просто не мог жить больше в Англии, при этом ужасном лейбористском правительстве, которое налогами отбирает все до последнего пенни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40