Дух опустошенности, которым было пропитано здание гостиницы, сейчас казался еще сильнее. Две мухи все еще сидели, как в ловушке, между створками вращающейся двери, но больше уже не жужжали. Коммандант Ван Хеерден прошел пустым коридором к себе в комнату и взял удочку. При выходе возникли сложности: удочка и ведерко для рыбы не протискивались одновременно во вращающуюся дверь. Но в конце концов коммандант все же выбрался наружу и направился по тропинке, извивавшейся среди густой зелени, в сторону реки. Около слива из огромной сточной трубы он остановился, посмотрел, в какую сторону течет река, и пошел вверх по течению, решив, что не стоит ловить рыбу, которая нагулялась на стоках. Найти участок берега, который не был бы сплошь покрыт зарослями, оказалось непросто. Но коммандант все же отыскал подходящее местечко, уселся, выбрал самую многообещающую, на его взгляд, мушку – крупную, с ярко-красными крыльями – и забросил удочку. Вода в реке казалась неподвижной, и в ней не было видно признаков чьей-либо жизни, но комман-данта это не волновало. Он занимался тем, чем должен был заниматься настоящий английский джентльмен в жаркий летний полдень. Отлично зная, что англичане редко демонстрируют образцы эффективности в делах, коммандант сомневался и в том, что они способны кого-либо поймать, когда занимаются рыбной ловлей. Время текло неторопливо, и коммандант, разморенный жарой, начал как бы грезить наяву, одновременно и подремывая, и с удивительной ясностью видя себя со стороны. Вот он стоит на берегу неизвестной ему реки – полный пожилой человек в непривычной ему одежде – и ловит непонятно кого. Странное занятие, но оно помогало расслабиться и наполняло какой-то удивительной умиротворенностью. Пьембург и полиция со всеми их проблемами остались далеко-далеко и не имели уже никакого значения. Ван Хеердену было совершенно безразлично, что там происходит. Он чувствовал себя бесконечно оторванным от всего этого. Здесь, в горах, он если еще и не стал самим собой, то по крайней мере сильно приблизился к состоянию полной душевной раскрепощенности. Коммандант только было задумался над внутренним смыслом собственного восхищения всем английским, как чей-то голос прервал его грезы.
– О, за мушкой никогда не прячется крючок! – проговорил голос. Коммандант обернулся и увидел глазеющего на него коммивояжера, страдающего вспучиванием от газов.
– Иногда как раз прячется, – ответил коммандант, которому слова коммивояжера показались довольно-таки глупыми.
– Это цитата, цитата, – пояснил тот. – Боюсь, я их слишком часто употребляю. Издержки моей профессии. Это обычно вредит общению.
– Вот как, – нейтрально заметил коммандант, понятия не имевший о том, откуда может быть взята эта цитата. Он смотал удочку и с огорчением заметил, что мушка с крючка куда-то пропала.
– Видите, я все же оказался прав, – сказал коммивояжер. – Весь покрытый чешуей, всемогущий и святой.
– Простите? – переспросил коммандант.
– Еще одна цитата, – пояснил его собеседник. – Пожалуй, мне стоит представиться. Меня зовут Мальпурго. Я преподаю английский язык и литературу в университете Зулулэнда.
– Ван Хеерден, коммандант полиции из Пьембурга, – в свою очередь представился коммандант и был поражен эффектом, который произвели его слова. Мальпурго побледнел и казался откровенно встревоженным. – Что-нибудь не так? – спросил коммандант.
– Нет… – потрясенно ответил Мальпурго. – Все в порядке. Я просто… Ну, я и представить себе не мог, что вы… э-э-э… коммандант Ван Хеерден.
– А вы что, слышали обо мне? – спросил коммандант.
Мальпурго кивнул. Было очевидно, что ему действительно приходилось слышать раньше о комманданте. Ван Хеерден разобрал удочку.
– Думаю, я уже ничего сейчас не поймаю, – сказал он. – Уже слишком поздно.
– Самое хорошее время – вечером, – ответил Мальпурго, с любопытством разглядывая его.
– Правда? Интересно, – заметил коммандант, и они двинулись вдоль берега назад, в сторону гостиницы. – Я тут впервые взялся за удочку. А вы, наверное, завзятый рыболов? Похоже, вы разбираетесь в этом деле.
– Мои знания почерпнуты исключительно из литературы, – признался Мальпурго. – Я пишу диссертацию о «Провидении».
Коммандант Ван Хеерден был поражен.
– Это же страшно трудная тема? – спросил он.
– Это поэма Руперта Брука, – улыбнувшись, пояснил Мальпурго. – «Поэма о рыбе».
– Ах, вот оно что, – произнес коммандант. Он никогда в жизни не слышал о Руперте Бруке, однако теперь его интересовало все, что касалось английской литературы. – А этот Брук – он кто, английский поэт?
Мальпурго подтвердил догадку Ван Хеердена.
– Он погиб во время первой мировой войны, – пояснил Мальпурго, и коммандант выразил сожаление. – Дело в том, – продолжал преподаватель английской литературы, – что, на мой взгляд, эту поэму можно истолковать как простую аллегорию на тему состояния человека – la condition humaine, если вы понимаете, что я имею в виду, – но в ней есть также и более глубокий смысл, который можно истолковать в понятиях открытого Юнгом психоалхимического про цесса превращения.
Коммандант кивнул. Он не понял ни слова из того, что сказал Мальпурго, но ему было приятно слушать столь умные речи. Ободренный этим молчаливым согласием, Мальпурго стал с энтузиазмом развивать свои идеи дальше.
– Например, строки «И несомненно, что добро родится как-то из воды и грязи» ясно указывают на стремление поэта ввести юнговскую концепцию камня и его первородства как первичной материи – prima materia, – никак в то же время не уводя внимания читателя от несерьезного, юмористического тона поэмы.
Они дошли до огромной сточной трубы, и Мальпурго помог комманданту перенести через нее его ведерко. Явная тревога, с какой он среагировал на первоначальное знакомство с коммандантом, уступила у него место нервной говорливости в ответ на дружелюбный интерес со стороны комманданта, пусть даже и не окрашенный пониманием.
– Несомненно, это мотив индивидуализации, – продолжал рассуждать Мальпурго, пока они поднимались по дорожке от реки к гостинице. – На это явно указывают такие образы и сравнения, как «райские личинки», «неувядающие мотыльки», а также строка «И никогда не умирающий червяк».
– Да, наверное, – согласился коммандант уже в вестибюле гостиницы, и они расстались. Ван Хеерден шел по коридору в свой номер «6 – Промывка кишок» в приподнятом настроении. Ему удалось провести послеобеденные часы действительно по-английски – за рыбной ловлей и интеллектуальной беседой. Начало отпуска оказалось удачным, в какой-то мере оно даже компенсировало разочарование, испытанное коммандантом при первом знакомстве с гостиницей. По этому случаю коммандант решил принять перед ужином ванну. Некоторое время он потратил в безуспешных поисках ванной комнаты, но в конце концов вернулся к себе в номер и умылся над раковиной, явно предназначенной – судя по ее внешнему виду – для этой самой цели и вряд ли использовавшейся для чего-либо другого. Как и предупреждал его старик, вода в кране, обозначенном: «Хол.», оказалась горячей. Коммандант попробовал другой кран, но вода и там была такой же горячей. Коммандант побрызгал на себя теплой водой из какой-то кишки, слишком толстой для того, чтобы ее можно было использовать для клизмы. Запах от воды, однако, шел весьма странный. Умывшись подобным образом, коммандант уселся на кровать и прочел главу из «Берри и компания», благо до ужина еще оставалось время. Но ему не удалось полностью сосредоточиться на чтении. Как бы он ни садился, ему все время было видно собственное размытое отражение в зеркале платяного шкафа, и это создавало ощущение, будто в комнате постоянно присутствует кто-то еще. Чтобы избавиться от этого принудительного самосозерцания, коммандант улегся на кровать и попробовал разобраться, что же именно втолковывал ему Мальпурго. Во время разговора он не понял ничего, сейчас ясности было еще меньше, однако у него в голове непрерывно крутилась строчка «И никогда не умирающий червяк». Он вспомнил, что червяка можно разрезать пополам, и каждая из половинок начнет жить самостоятельной жизнью. В это было трудно поверить: но вдруг, подумалось комманданту, если один конец червяка окажется смертельно болен, то другой сумеет как-то отсоединиться от первого, от его смерти и сможет жить дальше. Возможно, что-то подобное имеют в виду, когда употребляют слово «терминальный». Он никогда не мог понять смысла этого слова. Надо будет спросить Мальпурго, сразу видно, что тот – человек образованный.
Но когда он спустился в «Насосную» на ужин, Мальпурго там не было. Единственными компаньонами комманданта оказались две пожилые леди, сидевшие в дальнем углу комнаты. Поскольку из-за журчания фонтана разобрать их перешептывание было совершенно невозможно, коммандант поужинал, можно считать, в тишине и теперь просто сидел, наблюдая за тем, как за Аардваркбергом темнело небо. Завтра он обязательно разыщет адрес Хиткоут-Килкуунов и даст им знать, что приехал.
В семидесяти милях от Веезена, в Пьембурге, вечер, не обещавший, казалось, никаких происшествий, ближе к полуночи стал неожиданно бурным. Начиная с половины двенадцатого, город с интервалами в несколько минут друг между другом потрясли двенадцать мощных взрывов. Тот факт, что все они произошли в стратегически важных местах, полностью подтверждал мнение лейтенанта Веркрампа о существовании в городе хорошо организованной и законспирированной сети подрывных элементов. После того как горизонт озарил взрыв последней из подложенных бомб, Пьембург еще глубже погрузился в тот мрак забвения, который, собственно, и придавал ему известность. Теперь он лишился электричества, телефонной связи и радио. Благодаря рвению секретных агентов Веркрампа прекратились шоссейные и железнодорожные связи с внешним миром. И без того тонкие нити, соединявшие столицу с XX веком, оборвались полностью.
С крыши здания полицейского управления, по которой прогуливался, дыша воздухом, Веркрамп, зрелище этого преображения показалось ему захватывающим. Только что Пьембург еще представлял собой скопление ярких неоновых огней и паутину освещенных улиц, и вдруг в одно мгновение весь город погрузился в полную, кромешную темноту и стал неотличим от окружавших его холмов Зулулэнда. Неразличима стала и телевизионная башня, всегда заметно выделявшаяся на фоне окружающего пейзажа. Веркрамп поспешно направился с крыши вниз, в камеры, где единственные в городе люди, которые могли бы порадоваться перебою с электричеством, все еще продолжали в темноте получать удары током от приводимых в действие вручную генераторов. Утешением для добровольцев было разве что отсутствие теперь изображений обнаженных черных женщин, поскольку диапроекторы тоже не работали.
В обстановке всеобщей паники только лейтенант Веркрамп сохранял удивительное спокойствие.
– Все в порядке, – прокричал он. – Волноваться не из-за чего. Продолжайте эксперимент, используйте обычные фотографии. – Веркрамп ходил от одной камеры к другой, раздавая фонари, которые он заранее приготовил, по-видимому, предполагая нечто подобное. Сержант Брейтенбах, как всегда, не разделял его спокойствия.
– Вам не кажется, что важнее было бы разобраться, почему отключилось электричество? – спросил сержант. – Мне послышалось, что было довольно много взрывов.
– Двенадцать, – многозначительно сказал Веркрамп. – Я их пересчитал.
– Двенадцать мощнейших взрывов среди ночи, и вас это никак не волнует? – спросил пораженный сержант. Нет, лейтенанта Веркрампа это не волновало.
– Я уже давно ожидал чего-то в этом роде, – честно сказал он.
– Чего ожидали?
– Того, что саботажники снова возьмутся за свое дело, – ответил лейтенант и направился вниз к себе в кабинет. За ним поспешал сержант Брейтенбах, все еще пребывавший во мраке и в прямом и в переносном смысле. Когда сержант добрался до кабинета комманданта, лейтенант при свете аварийной лампы просматривал какой-то список. До сержанта внезапно дошло, что по непонятной ему пока причине Веркрамп оказался поразительно подготовлен к кризису, захватившему весь остальной город врасплох.
– Немедленно задержать всех, кто указан в этом списке, – приказал ему Веркрамп.
– Вы не собираетесь вначале выяснить, что все-таки произошло? – спросил сержант Брейтенбах. – Вы же даже не знаете, действительно ли эти взрывы были вызваны бомбами.
Лейтенант Веркрамп жестко посмотрел на него.
– У меня достаточно опыта борьбы против саботажников, чтобы суметь распознать взрыв бомбы, когда я его слышу, – ответил он. Сержант Брейтенбах решил, что лучше не спорить. Вместо этого он пробежал список, который вручил ему Веркрамп, и пришел в ужас от увиденного. Если Веркрамп был прав и нормальная жизнь в городе действительно была нарушена взрывами бомб, то последствия этого для общественной жизни в Пьембурге не шли бы ни в какое сравнение с тем хаосом, который мог бы последовать за арестом перечисленных в списке лиц. Священники, члены муниципалитета, управляющие банками, юристы, даже сам мэр города – все они, похоже, находились у лейтенанта Веркрампа под подозрением. Сержант Брейтенбах поспешно положил список на стол. Он не хотел иметь с подобными делами ничего общего.
– Вам не кажется, что вы немного торопитесь? – нервно спросил он.
Нет, лейтенанту Веркрампу так не казалось.
– Если я прав – а я прав, – город стал жертвой преднамеренной акции саботажа. Все эти люди хорошо известны…
– Да уж, известней некуда, – пробурчал сержант.
– …как противники правительства, – продолжал исполняющий обязанности комманданта. – Многие из них были «садоводами».
– Садоводами? – удивился сержант, который не видел в этом ничего предосудительного. Он и сам был немножко садоводом.
– «Садоводы», – объяснил Веркрамп, – это секретная организация богатых фермеров и бизнесменов, которая во время общенационального референдума добивалась отделения Зулулэнда от Южноафриканского Союза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40