https://wodolei.ru/catalog/kuhonnie_moyki/dvojnye/
Он утверждает, что Кухмистер прогнал его от ворот Покерхауса и, кроме того, если я не ослышался, назвал черномазым.
– Правильно сделал. – Декан пытался представить себе, где примерно находится Заир. – Колледж – частная собственность, нечего сюда шляться всяким хулиганам. Он, верно, нарушал порядок.
– Кухмистер обозвал его черномазым, – напомнил Казначей.
– Не мог же он на черное сказать – белое. Кухмистер только назвал вещи своими именами.
– Боюсь, Управление по межнациональным отношениям посмотрит на это иначе.
– Какого дьявола, причем здесь Управление?
– Жаловаться негр собрался именно туда. Он упомянул также министра иностранных дел.
Декан сдался:
– Неужели? Нам грозит международный скандал.
– Кухмистером придется пожертвовать.
– Увы, вы правы. – И Декан покинул кабинет.
Привратник ждал его во дворе под дождем.
– Плохо дело, Кухмистер, – удрученно сказал Декан. – Очень плохо. Ничего не могу для вас сделать. – И, все еще покачивая головой, он заспешил домой.
Кухмистер остался стоять. Темнело. Его опять предали, теперь уже окончательно. Можно и не говорить с Казначеем, ясно и так. Он побрел назад, в привратницкую, и принялся паковать свой скарб.
Казначей посидел в кабинете, подождал еще, позвонил в привратницкую. Никто не ответил. Тогда он отстукал на машинке письмо Кухмистеру и опустил его в ящик.
* * *
Кухмистер уложил пожитки в потрепанный чемоданчик. Дождь не переставал. Вода сбегала с котелка, заливала лицо, не разобрать, что это – слеза или дождевая капля повисла на носу. Но если он и плакал, то не о себе, а о Покерхаусе, чьим символом отныне больше не являлся. Кухмистер то и дело останавливался – проверить, не пострадали ли от влаги ярлычки на чемоданчике. Чемоданчик принадлежал когда-то лорду Вурфорду, и рассматривать найлейки – Гонконг, Каир, Канпур – будто путешествовать по Империи. Он пересек рыночную площадь с опустевшими уже прилавками, прошел мимо Пэтти-Кьюри и через Брэдуэлс-Керт и Крайстс-Пис вышел к Мидсаммер-Коммон. Совсем стемнело, под ногами на велосипедной дорожке хлюпала грязь. Кухмистер чувствовал себя, как осенний лист, который ветер сорвал с ветки и несет бог знает куда. После долгих лет рабства у привратника не осталось собственных интересов, собственных целей. Он слуга, а служить больше некому. Ни Ректора, ни Декана, ни студента на худой конец. Некого ему опекать – неохотно, ворчливо, но опекать, – чтобы оправдать свою склонность подчиняться чужой воле. И, сверх того, нет колледжа, чтобы защитить его от беспорядочного, хаотичного мира. Дело не в реальном колледже, а в Идее колледжа. Его выгнали, предали – и Идеи нет больше.
Кухмистер перешел железный пешеходный мостик. Вот и Райдер-стрит. Крошечная улочка, домиков почти не видно за огромной, в викторианском стиле виллой Честертона, так что и здесь он не одинок, под надежной охраной профессорских домов и лодочных сараев. Кухмистер отпер дверь, снял пальто и ботинки, поставил чемоданчик на кухонный стол. Приготовил чай и сел, недоумевая – что дальше? Утром надо зайти в банк, узнать насчет наследства лорда Вурфорда. Он достал жестянку с гуталином, тряпочку и начал плавными, легкими движениями чистить ботинки. Ритуал успокоил Кухмистера. Чувство безнадежности, которое не покидало его после разговора с Деканом, проходило. Он навел последний глянец, повернул ботинки к свету – хороши, хоть смотрись в них, убрал жестянку и тряпочку на место, потом приготовил ужин. Он снова стал самим собой. Он привратник Покерхауса – и все тут. Им не сдвинуть его с места. Он знает свои права. Не выйдет так вот взять и выгнать его. Что-то случится, остановит их. Кухмистер расхаживал по комнате и спорил с Ними. Прежде это были такие респектабельные, такие солидные, такие надежные люди. Он чувствовал себя за Ними как за каменной стеной. Прошли золотые времена. После войны Их джентльменство пошло на убыль, а нынче настоящего джентльмена днем с огнем не сыщешь. И чем меньше Кухмистер уважал Их, тем большим почтением проникался к тем, прежним, что были до войны. Лорд Вурфорд, доктор Робсон, профессор Данстэбл, доктор Монтгомери. Нынешние щелкоперы им в подметки не годятся. Ему, Кухмистеру, посчастливилось, он причастился этому величию. В десять часов привратник лег, но долго еще ворочался без сна. В полночь встал, по привычке проковылял вниз, открыл парадную дверь. Дождь кончился. Он огляделся по сторонам, опять захлопнул дверь. Совершив привычный обряд, Кухмистер окончательно успокоился, прошел в гостиную и налил себе чашку чая. В конце концов, у него есть наследство. Утром нужно зайти в банк.
* * *
В десять утра Кухмистер явился к управляющему.
– Акции? – спросил тот. – Разумеется. У нас есть отдел инвестиций, и мы готовы проконсультировать вас. – Он просмотрел депозитивную карточку Кухмистера. – Да, пяти тысяч фунтов вполне достаточно, но, может быть, разумней не рисковать деньгами?
Кухмистер теребил в руках шляпу и удивлялся: этот тип оглох, что ли?
– Я не собираюсь покупать акции. Я хочу купить дом.
– Это уже гораздо лучше, – одобрительно кивнул управляющий. – В наше время, при такой инфляции – самое надежное вкладывать в недвижимость. У вас есть что-нибудь на примете?
– Кое-что на Райдер-стрит.
– Райдер-стрит? – Чиновник поднял брови и поджал губы: – Это дело другое. Она, знаете ли, продается с аукциона, отдельные дома на Райдер-стрит покупать нельзя. Сомневаюсь, что вы со своими пятью тысячами сумеете приобрести с аукциона всю улицу целиком. – Он позволил себе слегка улыбнуться. – Только если выдать закладную, а в вашем возрасте это, знаете ли, нелегко.
Кухмистер извлек из кармана помятый конверт.
– Знаю, – сказал он. – Поэтому я хочу продать акции. Тут десять тысяч. Я думаю, они стоят тысячу фунтов.
Управляющий взял конверт.
– Будем надеяться, они стоят немного больше. Ну-с… – Он запнулся и вытаращился на пачку акций: – Бог мой! – Снисходительно-бодрого тона как не бывало.
Кухмистер виновато заерзал на стуле, как будто он нес личную ответственность за поведение пачки бумажек, которое почему-то так изумило солидного чиновника.
– Большая Ассоциация Магазинов! Поразительно! Сколько вы сказали? – Трепеща от возбуждения, менеджер вскочил на ноги.
– Десять тысяч.
– Десять тысяч? – Менеджер снял трубку и набрал номер отдела инвестиций: – По какой цене идут? – Пауза. Менеджер с недоверчивым еще уважением изучал Кухмистера. – Двадцать пять с половиной? – Он положил трубку и внимательно посмотрел на чудного клиента. – Мистер Кухмистер, – сказал он наконец, – кстати, у вас здоровое сердце? Не знаю, как помягче выразиться… Вы стоите четверть миллиона фунтов.
Кухмистер выслушал, но видимых признаков волнения не выказал. Он застыл на стуле, вперив в менеджера неподвижный взор. Тот был ошарашен куда сильнее, в его хихиканье слышались истерические нотки.
– Теперь-то вы можете купить Райдер-стрит вместе с жителями, если пожелаете, конечно, – выговорил он.
Кухмистер не реагировал. Богатство. Что-то такое, о чем он никогда не мечтал.
– Да еще, наверное, дивиденды наросли, – спохватился менеджер. Кухмистер кивнул, поднялся, поставил стул на место. Взглянул на акции, принесшие ему удачу:
– Заприте их в сейф.
– Но… – начал менеджер, – сядьте, мистер Кухмистер, давайте все обсудим. Райдер-стрит? Выкиньте из головы Райдер-стрит. Большому кораблю – большое плавание. Мы можем продать эти акции и… или часть их… приобрести подходящую собственность и смело начинать новую жизнь.
Кухмистер обдумал заманчивое предложение.
– Мне не нужна новая жизнь, – мрачно заявил он. – Я хочу старую.
Он оставил менеджера сидеть, разинув рот, за письменным столом и вышел на Сидни-стрит. Менеджер смотрел ему вслед, и банальнейшие видения богатого, привольного существования теснились в его бедном мозгу. Большая Ассоциация Магазинов – БАМ! Яхты, круизы, лимузины и – светлый загородный коттеджик – все то, что он всегда старался презирать.
Но Кухмистеру это не нужно было и даром. Он разбогател, но обида не прошла. Наоборот. Горечь била в нем ключом. Его надули. Он сам себя обманул. Он был слишком простодушен и слишком предан Покерхаусу. Они пользовались этим. Ректор, Декан, даже сэр Кошкарт О'Труп. Теперь он не боится потерять работу. Он им покажет. Кухмистер повернул на Грин-стрит и направился к «Синему кабану».
17
Корнелиус Каррингтон развил бурную деятельность. Два дня его подвижная фигурка со свитой операторов и ассистентов носилась туда-сюда по узким лестницам Покерхауса. Не освещавшиеся столетиями закоулки вдруг засверкали яркими огнями: Каррингтон украшал репортаж архитектурными оборочками. Участвовали все. Даже Декан, дабы пристыдить Ректора, соблаговолил выступить и растолковать массовому зрителю значение консерватизма в наше неспокойное время. Он стоял под портретом епископа Файрбрэйса, ректора Покерхауса в 1545-1552 годах, громил распущенную молодежь и ставил ей в пример монашески целомудренных студентов прошлого. Потом камера прошлась по остаткам фундамента женского монастыря XV века, сохранившимся в саду, и в следующем интервью Капеллан поведал, что монастырь этот, сгоревший в 1541 году, был на самом деле публичным домом. Каррингтон не преминул изумиться: оказывается, в Покерхаусе издавна процветали свободные нравы. Старшего Тьютора сняли сперва на берегу – он сопровождал восьмерку на велосипеде, а затем в столовой. Каррингтон расспрашивал о диете атлетов Покерхауса, выманил признание, что ежегодный банкет обходится минимум в две тысячи фунтов, и поинтересовался, платит ли колледж в Оксфордский комитет помощи голодающим. Тут, позабыв об аудитории, Тьютор посоветовал журналисту не совать нос в чужие дела и, гордо подняв голову, покинул столовую, волоча за собой оторвавшийся провод микрофона. Сэра Богдера телевизионщики пощадили. Ему разрешили свободно прогуливаться по новому двору и вволю рассуждать о прогрессивных и гуманных изменениях в Покерхаусе. Время от времени он останавливался и то устремлял дальнозоркий взор на стену библиотеки, рассуждая об эмоционально-интеллектуальном симбиозе как основе университетского образования, то, опустив глаза долу, адресовал крокусу речь о духовном очищении при половом акте, то возводил очи к дымовым трубам XV века и с похвалой отзывался о молодежи, не равнодушной к нуждам ближнего и готовой прийти на помощь страждущим. И правильно она делает, что порывает с отжившими традициями, которые… Он пустился рассуждать о благотворности лучших человеческих чувств и пришел к выводу, что экзамены пора отменить. Вообще молодежи он пропел настоящую осанну и призвал пожилых (старше тридцати пяти лет) не становиться на дороге юноши и девушки, чьи сердца и тела раскрыты… Тут сэр Богдер запнулся, и Каррингтон вернулся к вопросу о воспитании милосердия, каковое он считал самым ценным в университетском образовании. Ректор согласился. Да, конечно, сочувствие ближнему – основной признак развитого ума. Съемка завершилась, и он вернулся домой в уверенности, что закончил на нужной ноте. Каррингтон придерживался того же мнения. Журналист оставил операторов снимать геральдических зверей на главных воротах и увенчанную шипами стену колледжа, а сам отправился на Райдер-стрит и провел около часа, запершись наедине с Кухмистером.
– От вас требуется одно – прийти в Покерхаус и рассказать, как вы служили привратником.
Кухмистер покачал головой. Каррингтон не отставал.
– Мы снимем вас у ворот, снаружи, вы можете стоять на улице, а я попрошу вас ответить на несколько вопросов. Вам не придется заходить внутрь.
Кухмистер уперся.
– Или в Лондоне, или никак.
– В Лондоне?
– Я там уже лет тридцать не был.
– Мы свозим вас в Лондон на денек, если настаиваете, но сниматься лучше в Кембридже. Хотите прямо здесь, у вас дома? – Каррингтон оглядел закоптелую кухоньку. Обстановка что надо: зрители будут рыдать от жалости.
– Нет, не годится.
Каррингтон шепотом обругал несговорчивого старикана.
– Не хочу, чтоб в фильме.
– Не хотите, чтоб в фильме?
– Хочу живьем.
– Живьем?
– В студии, как в «Панораме». Мне всегда было охота посмотреть, как там, в студии. Все по-настоящему?
– Отнюдь нет. Жара, здоровые кинокамеры…
Вот и хорошо . Или живьем, или никак.
– Ладно, – сдался Каррингтон. – Но сначала отрепетируем. Я буду задавать вопросы, а вы отвечать.
Упрямство привратника раздосадовало Каррингтона. Но что делать? Без него каши не сваришь. Кухмистеру хочется в Лондон, Кухмистер по каким-то суеверным причинам не желает, «чтоб в фильме», придется ублажить его, обойтись кадрами дома старшего привратника на Райдер-стрит.
Каррингтон вернулся в Покерхаус и собрал съемочную группу. Осталось последнее интервью – с генералом Кошкартом О'Трупом в Кофт-Касл.
* * *
Через неделю Кухмистер и Каррингтон вместе поехали в Лондон. В эту неделю Каррингтон потрудился на славу, он смонтировал фильм и усовершенствовал комментарий. Но тревога не покидала его. Что-то не так. Не с программой – ее он состряпает, – а с Кухмистером. После увольнения привратник как будто вырос, как будто у него появились собственные цели. Обиженный тон, которым он привлек внимание Каррингтона, сменился невозмутимостью и уверенностью. В принципе, Каррингтон не возражал. Это даже усилит впечатление. И в студии есть свои плюсы. Грубоватая физиономия Кухмистера, сизый нос и нависшие брови будут выгодно выделяться на искусственном фоне, дадут дополнительный эффект неожиданности и непосредственности. Невнятное бормотание привратника растрогает чувствительных зрителей. Внимание всей страны будет приковано к этой жалостной истории – подлинной человеческой драме. Банальности радикала Богдера и воинственный пыл реакционера Декана оттенят прозрачную, безыскусственную честность Кухмистера, и тем самым будет доказано преимущество обыденных ценностей, которое проповедовал Каррингтон. И напоследок – воистину мастерский штрих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
– Правильно сделал. – Декан пытался представить себе, где примерно находится Заир. – Колледж – частная собственность, нечего сюда шляться всяким хулиганам. Он, верно, нарушал порядок.
– Кухмистер обозвал его черномазым, – напомнил Казначей.
– Не мог же он на черное сказать – белое. Кухмистер только назвал вещи своими именами.
– Боюсь, Управление по межнациональным отношениям посмотрит на это иначе.
– Какого дьявола, причем здесь Управление?
– Жаловаться негр собрался именно туда. Он упомянул также министра иностранных дел.
Декан сдался:
– Неужели? Нам грозит международный скандал.
– Кухмистером придется пожертвовать.
– Увы, вы правы. – И Декан покинул кабинет.
Привратник ждал его во дворе под дождем.
– Плохо дело, Кухмистер, – удрученно сказал Декан. – Очень плохо. Ничего не могу для вас сделать. – И, все еще покачивая головой, он заспешил домой.
Кухмистер остался стоять. Темнело. Его опять предали, теперь уже окончательно. Можно и не говорить с Казначеем, ясно и так. Он побрел назад, в привратницкую, и принялся паковать свой скарб.
Казначей посидел в кабинете, подождал еще, позвонил в привратницкую. Никто не ответил. Тогда он отстукал на машинке письмо Кухмистеру и опустил его в ящик.
* * *
Кухмистер уложил пожитки в потрепанный чемоданчик. Дождь не переставал. Вода сбегала с котелка, заливала лицо, не разобрать, что это – слеза или дождевая капля повисла на носу. Но если он и плакал, то не о себе, а о Покерхаусе, чьим символом отныне больше не являлся. Кухмистер то и дело останавливался – проверить, не пострадали ли от влаги ярлычки на чемоданчике. Чемоданчик принадлежал когда-то лорду Вурфорду, и рассматривать найлейки – Гонконг, Каир, Канпур – будто путешествовать по Империи. Он пересек рыночную площадь с опустевшими уже прилавками, прошел мимо Пэтти-Кьюри и через Брэдуэлс-Керт и Крайстс-Пис вышел к Мидсаммер-Коммон. Совсем стемнело, под ногами на велосипедной дорожке хлюпала грязь. Кухмистер чувствовал себя, как осенний лист, который ветер сорвал с ветки и несет бог знает куда. После долгих лет рабства у привратника не осталось собственных интересов, собственных целей. Он слуга, а служить больше некому. Ни Ректора, ни Декана, ни студента на худой конец. Некого ему опекать – неохотно, ворчливо, но опекать, – чтобы оправдать свою склонность подчиняться чужой воле. И, сверх того, нет колледжа, чтобы защитить его от беспорядочного, хаотичного мира. Дело не в реальном колледже, а в Идее колледжа. Его выгнали, предали – и Идеи нет больше.
Кухмистер перешел железный пешеходный мостик. Вот и Райдер-стрит. Крошечная улочка, домиков почти не видно за огромной, в викторианском стиле виллой Честертона, так что и здесь он не одинок, под надежной охраной профессорских домов и лодочных сараев. Кухмистер отпер дверь, снял пальто и ботинки, поставил чемоданчик на кухонный стол. Приготовил чай и сел, недоумевая – что дальше? Утром надо зайти в банк, узнать насчет наследства лорда Вурфорда. Он достал жестянку с гуталином, тряпочку и начал плавными, легкими движениями чистить ботинки. Ритуал успокоил Кухмистера. Чувство безнадежности, которое не покидало его после разговора с Деканом, проходило. Он навел последний глянец, повернул ботинки к свету – хороши, хоть смотрись в них, убрал жестянку и тряпочку на место, потом приготовил ужин. Он снова стал самим собой. Он привратник Покерхауса – и все тут. Им не сдвинуть его с места. Он знает свои права. Не выйдет так вот взять и выгнать его. Что-то случится, остановит их. Кухмистер расхаживал по комнате и спорил с Ними. Прежде это были такие респектабельные, такие солидные, такие надежные люди. Он чувствовал себя за Ними как за каменной стеной. Прошли золотые времена. После войны Их джентльменство пошло на убыль, а нынче настоящего джентльмена днем с огнем не сыщешь. И чем меньше Кухмистер уважал Их, тем большим почтением проникался к тем, прежним, что были до войны. Лорд Вурфорд, доктор Робсон, профессор Данстэбл, доктор Монтгомери. Нынешние щелкоперы им в подметки не годятся. Ему, Кухмистеру, посчастливилось, он причастился этому величию. В десять часов привратник лег, но долго еще ворочался без сна. В полночь встал, по привычке проковылял вниз, открыл парадную дверь. Дождь кончился. Он огляделся по сторонам, опять захлопнул дверь. Совершив привычный обряд, Кухмистер окончательно успокоился, прошел в гостиную и налил себе чашку чая. В конце концов, у него есть наследство. Утром нужно зайти в банк.
* * *
В десять утра Кухмистер явился к управляющему.
– Акции? – спросил тот. – Разумеется. У нас есть отдел инвестиций, и мы готовы проконсультировать вас. – Он просмотрел депозитивную карточку Кухмистера. – Да, пяти тысяч фунтов вполне достаточно, но, может быть, разумней не рисковать деньгами?
Кухмистер теребил в руках шляпу и удивлялся: этот тип оглох, что ли?
– Я не собираюсь покупать акции. Я хочу купить дом.
– Это уже гораздо лучше, – одобрительно кивнул управляющий. – В наше время, при такой инфляции – самое надежное вкладывать в недвижимость. У вас есть что-нибудь на примете?
– Кое-что на Райдер-стрит.
– Райдер-стрит? – Чиновник поднял брови и поджал губы: – Это дело другое. Она, знаете ли, продается с аукциона, отдельные дома на Райдер-стрит покупать нельзя. Сомневаюсь, что вы со своими пятью тысячами сумеете приобрести с аукциона всю улицу целиком. – Он позволил себе слегка улыбнуться. – Только если выдать закладную, а в вашем возрасте это, знаете ли, нелегко.
Кухмистер извлек из кармана помятый конверт.
– Знаю, – сказал он. – Поэтому я хочу продать акции. Тут десять тысяч. Я думаю, они стоят тысячу фунтов.
Управляющий взял конверт.
– Будем надеяться, они стоят немного больше. Ну-с… – Он запнулся и вытаращился на пачку акций: – Бог мой! – Снисходительно-бодрого тона как не бывало.
Кухмистер виновато заерзал на стуле, как будто он нес личную ответственность за поведение пачки бумажек, которое почему-то так изумило солидного чиновника.
– Большая Ассоциация Магазинов! Поразительно! Сколько вы сказали? – Трепеща от возбуждения, менеджер вскочил на ноги.
– Десять тысяч.
– Десять тысяч? – Менеджер снял трубку и набрал номер отдела инвестиций: – По какой цене идут? – Пауза. Менеджер с недоверчивым еще уважением изучал Кухмистера. – Двадцать пять с половиной? – Он положил трубку и внимательно посмотрел на чудного клиента. – Мистер Кухмистер, – сказал он наконец, – кстати, у вас здоровое сердце? Не знаю, как помягче выразиться… Вы стоите четверть миллиона фунтов.
Кухмистер выслушал, но видимых признаков волнения не выказал. Он застыл на стуле, вперив в менеджера неподвижный взор. Тот был ошарашен куда сильнее, в его хихиканье слышались истерические нотки.
– Теперь-то вы можете купить Райдер-стрит вместе с жителями, если пожелаете, конечно, – выговорил он.
Кухмистер не реагировал. Богатство. Что-то такое, о чем он никогда не мечтал.
– Да еще, наверное, дивиденды наросли, – спохватился менеджер. Кухмистер кивнул, поднялся, поставил стул на место. Взглянул на акции, принесшие ему удачу:
– Заприте их в сейф.
– Но… – начал менеджер, – сядьте, мистер Кухмистер, давайте все обсудим. Райдер-стрит? Выкиньте из головы Райдер-стрит. Большому кораблю – большое плавание. Мы можем продать эти акции и… или часть их… приобрести подходящую собственность и смело начинать новую жизнь.
Кухмистер обдумал заманчивое предложение.
– Мне не нужна новая жизнь, – мрачно заявил он. – Я хочу старую.
Он оставил менеджера сидеть, разинув рот, за письменным столом и вышел на Сидни-стрит. Менеджер смотрел ему вслед, и банальнейшие видения богатого, привольного существования теснились в его бедном мозгу. Большая Ассоциация Магазинов – БАМ! Яхты, круизы, лимузины и – светлый загородный коттеджик – все то, что он всегда старался презирать.
Но Кухмистеру это не нужно было и даром. Он разбогател, но обида не прошла. Наоборот. Горечь била в нем ключом. Его надули. Он сам себя обманул. Он был слишком простодушен и слишком предан Покерхаусу. Они пользовались этим. Ректор, Декан, даже сэр Кошкарт О'Труп. Теперь он не боится потерять работу. Он им покажет. Кухмистер повернул на Грин-стрит и направился к «Синему кабану».
17
Корнелиус Каррингтон развил бурную деятельность. Два дня его подвижная фигурка со свитой операторов и ассистентов носилась туда-сюда по узким лестницам Покерхауса. Не освещавшиеся столетиями закоулки вдруг засверкали яркими огнями: Каррингтон украшал репортаж архитектурными оборочками. Участвовали все. Даже Декан, дабы пристыдить Ректора, соблаговолил выступить и растолковать массовому зрителю значение консерватизма в наше неспокойное время. Он стоял под портретом епископа Файрбрэйса, ректора Покерхауса в 1545-1552 годах, громил распущенную молодежь и ставил ей в пример монашески целомудренных студентов прошлого. Потом камера прошлась по остаткам фундамента женского монастыря XV века, сохранившимся в саду, и в следующем интервью Капеллан поведал, что монастырь этот, сгоревший в 1541 году, был на самом деле публичным домом. Каррингтон не преминул изумиться: оказывается, в Покерхаусе издавна процветали свободные нравы. Старшего Тьютора сняли сперва на берегу – он сопровождал восьмерку на велосипеде, а затем в столовой. Каррингтон расспрашивал о диете атлетов Покерхауса, выманил признание, что ежегодный банкет обходится минимум в две тысячи фунтов, и поинтересовался, платит ли колледж в Оксфордский комитет помощи голодающим. Тут, позабыв об аудитории, Тьютор посоветовал журналисту не совать нос в чужие дела и, гордо подняв голову, покинул столовую, волоча за собой оторвавшийся провод микрофона. Сэра Богдера телевизионщики пощадили. Ему разрешили свободно прогуливаться по новому двору и вволю рассуждать о прогрессивных и гуманных изменениях в Покерхаусе. Время от времени он останавливался и то устремлял дальнозоркий взор на стену библиотеки, рассуждая об эмоционально-интеллектуальном симбиозе как основе университетского образования, то, опустив глаза долу, адресовал крокусу речь о духовном очищении при половом акте, то возводил очи к дымовым трубам XV века и с похвалой отзывался о молодежи, не равнодушной к нуждам ближнего и готовой прийти на помощь страждущим. И правильно она делает, что порывает с отжившими традициями, которые… Он пустился рассуждать о благотворности лучших человеческих чувств и пришел к выводу, что экзамены пора отменить. Вообще молодежи он пропел настоящую осанну и призвал пожилых (старше тридцати пяти лет) не становиться на дороге юноши и девушки, чьи сердца и тела раскрыты… Тут сэр Богдер запнулся, и Каррингтон вернулся к вопросу о воспитании милосердия, каковое он считал самым ценным в университетском образовании. Ректор согласился. Да, конечно, сочувствие ближнему – основной признак развитого ума. Съемка завершилась, и он вернулся домой в уверенности, что закончил на нужной ноте. Каррингтон придерживался того же мнения. Журналист оставил операторов снимать геральдических зверей на главных воротах и увенчанную шипами стену колледжа, а сам отправился на Райдер-стрит и провел около часа, запершись наедине с Кухмистером.
– От вас требуется одно – прийти в Покерхаус и рассказать, как вы служили привратником.
Кухмистер покачал головой. Каррингтон не отставал.
– Мы снимем вас у ворот, снаружи, вы можете стоять на улице, а я попрошу вас ответить на несколько вопросов. Вам не придется заходить внутрь.
Кухмистер уперся.
– Или в Лондоне, или никак.
– В Лондоне?
– Я там уже лет тридцать не был.
– Мы свозим вас в Лондон на денек, если настаиваете, но сниматься лучше в Кембридже. Хотите прямо здесь, у вас дома? – Каррингтон оглядел закоптелую кухоньку. Обстановка что надо: зрители будут рыдать от жалости.
– Нет, не годится.
Каррингтон шепотом обругал несговорчивого старикана.
– Не хочу, чтоб в фильме.
– Не хотите, чтоб в фильме?
– Хочу живьем.
– Живьем?
– В студии, как в «Панораме». Мне всегда было охота посмотреть, как там, в студии. Все по-настоящему?
– Отнюдь нет. Жара, здоровые кинокамеры…
Вот и хорошо . Или живьем, или никак.
– Ладно, – сдался Каррингтон. – Но сначала отрепетируем. Я буду задавать вопросы, а вы отвечать.
Упрямство привратника раздосадовало Каррингтона. Но что делать? Без него каши не сваришь. Кухмистеру хочется в Лондон, Кухмистер по каким-то суеверным причинам не желает, «чтоб в фильме», придется ублажить его, обойтись кадрами дома старшего привратника на Райдер-стрит.
Каррингтон вернулся в Покерхаус и собрал съемочную группу. Осталось последнее интервью – с генералом Кошкартом О'Трупом в Кофт-Касл.
* * *
Через неделю Кухмистер и Каррингтон вместе поехали в Лондон. В эту неделю Каррингтон потрудился на славу, он смонтировал фильм и усовершенствовал комментарий. Но тревога не покидала его. Что-то не так. Не с программой – ее он состряпает, – а с Кухмистером. После увольнения привратник как будто вырос, как будто у него появились собственные цели. Обиженный тон, которым он привлек внимание Каррингтона, сменился невозмутимостью и уверенностью. В принципе, Каррингтон не возражал. Это даже усилит впечатление. И в студии есть свои плюсы. Грубоватая физиономия Кухмистера, сизый нос и нависшие брови будут выгодно выделяться на искусственном фоне, дадут дополнительный эффект неожиданности и непосредственности. Невнятное бормотание привратника растрогает чувствительных зрителей. Внимание всей страны будет приковано к этой жалостной истории – подлинной человеческой драме. Банальности радикала Богдера и воинственный пыл реакционера Декана оттенят прозрачную, безыскусственную честность Кухмистера, и тем самым будет доказано преимущество обыденных ценностей, которое проповедовал Каррингтон. И напоследок – воистину мастерский штрих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29