– Совершенно верно, старина, – сказал генерал. – Всегда так было, всегда так будет. Тут спорить не приходится.
– Элита, джентльмены, Кошкарт, – втолковывал Декан. – Не поймите меня превратно, я не хочу сказать, что все они родились джентльменами. Нет, не все. Они происходили из разных слоев общества. Возьмем, к примеру, Пиля . Он внук рабочего и, несмотря на это, стал джентльменом. Мало того, из него вышел превосходный премьер. А все почему?
– Ума не приложу.
– Потому что образование получил безукоризненное.
– Ax вот оно что. Он из Покерхауса?
– Нет. Из Оксфорда.
– Бог мой! И все-таки джентльмен? Странно.
– О том я и говорю. Кембридж и Оксфорд – теплицы, в которых выращиваются сливки интеллектуальной аристократии. Их вкусы и принципы никак не связаны с социальным происхождением, они прививаются университетом, – вещал Декан. – Сколько премьеров вышло из этих очагов просвещения за сто семьдесят лет?
– Господи, не спрашивайте вы меня. Понятия не имею. – От столь энергического натиска сэр Кошкарт слегка опешил. Зачем, спрашивается, сливки выращивать в теплице?
– Множество.
– Верно, не может же всякий там человек с улицы вершить дела государства.
– Вы не поняли, – возразил Декан. – Задача старейших университетов – превращать таких вот людей с улицы в джентльменов. И мы преуспели в этом за последние пять столетий.
– Ну, знаете ли, – с сомнением сказал сэр Кошкарт, – попадались в мое время такие фрукты…
– Я думаю!
– Здорово им доставалось! Их купали в фонтане, – оживился генерал.
– А затеи сэра Богдера нас погубят. Он со своей «социальной справедливостью» и прочей чепухой превратит Покерхаус в заурядный колледж, типа Селуина или Фитцуильяма.
Сэр Кошкарт фыркнул.
– Много на себя берет этот Богдер Эванс, – сказал он. – Селуин! В мое время там учились разве что религиозные маньяки, а Фитцуильям – вообще нс колледж, а постоялый двор.
– А во что превратится Покерхаус, если в нем устроят столовую с самообслуживанием, а в каждую уборную поставят автомат с презервативами? Какая приличная семья внесет хоть пенни в фонд пожертвований? Вы знаете, чем это может кончиться.
– Ну, не берите в голову. Бывали передряги и похуже… Взять того казначея, как его…
– Фитцерберт.
– Другой бы колледж не выстоял.
– Нам это тоже не прошло даром. Если бы не случай с Фитцербертом, мы не зависели бы целиком от богатых родителей.
– Но мы справились, – настаивал сэр Кошкарт, – справимся и с нынешней чепухой. Вся болтовня о равноправии – просто мода. Фуй – и нету ее. Выпьем? – Он поднялся, подошел к книжному шкафу, где выстроилось собрание сочинений Вальтера Скотта: – Скотч?
Декан в замешательстве посмотрел на шкаф.
– Скотт? – переспросил он. Сэр Кошкарт и литература – вот уж нелепое сочетание.
– Или коньяк? – Генерал указал на том Камю в изящном переплете. Декан раздраженно покачал головой. Эта пародия на библиотеку невыносимо вульгарна.
– Может, вермут? – Гостеприимный хозяин полез было за Жюль Верном.
– Спасибо, не хочется, – отрезал его шокированный собеседник.
– Как хотите! – Сэр Кошкарт налил себе мартини из «Мартина Чезлвита» и уселся в кресло. – Ваше здоровье, – сказал он, поднимая стакан. Неуместная игривость генерала выводила Декана из себя. Он не для того тащился в Кофт, чтобы его потчевали шедеврами из ликеро-водочной библиотеки сэра Кошкарта.
– Кошкарт, – сурово сказал он, – мы не можем сидеть сложа руки, мы должны прекратить это безобразие.
Генерал кивнул:
– Точно.
– Словами тут не обойтись. Нужно действовать. Нужно привлечь общественность.
– Так вам и встанет общественность на защиту колледжа, в котором студенты взрывают что под руку подвернется. Здорово задумано, кстати – надуть презервативы газом. Подшутить, видно, хотел, трюк устроить. Осечка вышла.
– Прескверная осечка, – отрезал Декан. Он боялся, что разговор уйдет в сторону.
– Между нами, я и сам такое в молодости выкидывал! Вот, к примеру, недурная проделка. Я тогда новичком был в армии. Ну знаете, койки в казарме одна над другой. Так мы что придумали – нальешь в презерватив воды и сунешь кому-нибудь под одеяло – в ноги. Следите? Возвращается хозяин, плюхается на койку. Ну, презерватив лопается. Ну и приходится нижнему парню принять душ. Ха-ха!
– Очень забавно, – холодно сказал Декан.
– Еще не все. Парень внизу думает, что верхний на него помочился. Вскакивает, натурально, и давай тузить того. Обхохочешься. – Генерал допил «Мартина» и поднялся, чтобы вновь наполнить бокал. – Не передумали?
Декан задумчиво оглядел полки. Мюссе – мускат? Джером – ром? Теккерей – текила? Просветить разве генерала, что Теккерей жил не в Мексике? Или уже поздно, пусть остается при своих странных привычках? А что-нибудь тонизирующее, пожалуй, не помешает.
– Джин, – злобно сверкнул он глазами.
– Джойс, – мгновенно отреагировал генерал и потянулся за «Улиссом». Декан пытался собраться с мыслями. Легкомыслие сэра Кошкарта охладило его пыл. Он молча потягивал джин. Генерал курил сигару.
– Эх вы, ученая братия, – заговорил наконец сэр Кошкарт, как видно, заметив растерянность Декана, – все-то вы принимаете всерьез.
– Нам не до смеха.
– Ну конечно. Дело серьезное. Но принимать его всерьез не надо. Слыхали анекдот, который Геринг рассказал своему психиатру в Нюрнбергской тюрьме?
Декан покачал головой.
– О разных национальностях. Поучительный анекдотик. Возьмите одного немца – и что вы получите?
– Что мы получим?
– Хорошего работника. Возьмите двух немцев и получите рейхстаг. Трех немцев – войну.
Декан покорно улыбнулся:
– Очень интересно. Но непонятно, какое отношение немцы имеют к Покерхаусу.
– А вы не спешите. Один итальянец – тенор. Два итальянца – отступление. Три итальянца – безоговорочная капитуляция. Один англичанин – идиот, два англичанина – клуб, а три – Империя.
– Очень интересно, – повторил Декан. – Но немножко не ко времени. Империю мы уже потеряли.
– Потому что забыли: идиотизм города берет. Непростительная ошибка. Считались безмозглыми хлюпиками – жили себе припеваючи. А сейчас – хуже некуда. Богдеры проходу не дают. Теперь как? С виду – серьезный человек, а копни поглубже – дурак дураком. А раньше наоборот. Ни один иностранец не разберется. Вот Риббентроп заявился в Лондон – «Хайль Гитлер, ваше величество!» Вернулся в Германию и докладывает: англичане, мол, сплошь вырожденцы. Вот его и повесили в сороковых. А чтоб ему приглядеться повнимательней. Э, все одно, угодил бы на скамью подсудимых. А все потому, что судил по внешности. – Сэр Кошкарт усмехнулся и победоносно взглянул на Декана.
– Может, вы и правы, – неохотно признал тот. – Ректор, конечно, дурак.
– Умные парни почти всегда дураки. Заберут себе в голову какую-нибудь блажь – и никак ты их не свернешь. Оттого и добиваются своего. Так вот у них мозги устроены. Но в этом их беда. Из-за этого они дальше своего носа не видят. Жизни не знают, людей не знают.
Декан прихлебывал уже вторую порцию «Улисса» и с трудом, но следил за сбивчивой речью сэра Кошкарта. В подпитии воспринимать ее стало легче. Генерал выпил уже три бокала, и сидел, развалившись в кресле, похожий на старого, но могучего зверя. Глаза налились кровью и хитро поблескивают, испещренный жилками нос хищно подергивается, а рыжеватые усы воинственно топорщатся. Декан начал подозревать, что недооценил сэра Кошкарта О'Трупа. Оглушенный грохотом быстрых, коротких, сыпавшихся, как горох, словечек и шуточек – может, он был полковым барабанщиком? – Декан все-таки улавливал в этой какофонии нужную ноту. Он взял предложенную генералом сигару, попыхивал ей и слушал похвальное слово глупости.
– Вот я и говорю, идиотизм – штука хорошая, и зря мы от него нос воротим. С дурака что взять? Кто его всерьез принимает? А дурак заметит, что ты на него ноль внимания, изловчится и хвать тебя за… за мошонку. Безотказный маневр. Вот и с Богдером так надо.
– Хватать его за… Ну это слишком…
– Его, поди, и хватать-то не за что. То-то жена его ходит как тень. Тощая, бледная. Может, он больше мальчиков любит?
Декан содрогнулся:
– Не знаю, не знаю…
– А жаль. Хороша приманка.
– Приманка?
– Ну, в капкан надо положить приманку.
– В капкан? – Декан был не готов к разговору об охоте.
– Западня. Бейте по слабому месту. – Генерал поднялся, отошел к окну.
– «Овечка блеет, тигр прыгает». Это из «Стоки» . Гениальная книга.
– Ах, да, – вспомнил Декан, – я не упомянул еще кое-что. Ректор хочет продать Райдер-стрит.
Сэр Кошкарт, внимательно созерцавший свое отражение в стекле, резко повернулся к нему:
– Райдер-стрит?
– Чтобы добыть средства на восстановление башни, – пояснил Декан. – Собственность колледжа, трущобы, по правде сказать. Там живут слуги.
Генерал сел и подергал ус:
– Кухмистер тоже?
– Кухмистер, повар, младший привратник, садовник – одним словом, прислуга.
– Нет, так не пойдет. Нельзя оставить старых ломовиков без конюшни. Нельзя выгнать их на улицу. Старые служаки. Так порядочные люди не поступают. – Тусклые глаза генерала вдруг блеснули. – А кстати, неплохая мысль.
– Прошу вас, Кошкарт, – взмолился Декан, – что-нибудь одно. «Так не поступают» и «неплохая мысль» – или то, или то.
– Подумайте, как будет выглядеть Богдер? Плохая слава для социалиста. Заголовки в газетах. Так их и вижу. И Богдер заткнется.
Постепенно до Декана начал доходить смысл этой шрапнельной скороговорки.
– А-а, – протянул он.
Генерал злорадно подмигнул:
– Неплохо задумано?
Декан нетерпеливо наклонился к нему:
– Слышали о таком субъекте, Каррингтоне? Корнелиус Каррингтон. Тип с телевидения. Распинается про экологию. – Декан почувствовал, что и сам заразился шрапнельным стилем генерала, но он уже вошел в такой раж, что это его не смутило.
У сэра Кошкарта горели глаза, а ноздри раздувались, как у бронзового боевого коня.
– Прямо в точку. Влиятельный малый. Лучше не придумаешь. Грязная работа по его части.
– Правильно. Можете устроить?
– Приглашу. Сноб. Визжать будет от восторга. Навести его на след – такое начнется!
Довольно посмеиваясь, Декан допил свой джин.
– Случай в его вкусе. И хотя мне претит мысль о еще большей огласке… Этот несчастный паренек, Пупсер, наделал нам массу неприятностей. Но если наш приятель Каррингтон заставит сэра Богдера призадуматься… Вы уверены, что он приедет?
– Приедет. Займусь этим. Мы в одном клубе. Не знаю, почему его не забаллотировали? Обделаем дельце завтра.
* * *
Вечером, покидая Кофт-Касл, Декан был почти счастлив, хотя еле-еле, неверной походкой доплелся до машины. В привратницкой он заметил Кухмистера, который сидел, уставившись на газовый рожок.
«Надо спросить его, как мы выступили», – пробормотал Декан и вошел в привратницкую.
Кухмистер поднялся.
– Я не смог посмотреть регату сегодня. Как там?
– Обошли нас, сэр, – удрученно ответил Кухмистер.
Декан печально покачал головой:
– Жаль, но не беда, наверстаем в мае.
– Да, сэр, – подтвердил Кухмистер без обычного своего энтузиазма.
«Стареет, бедняга», – подумал Декан и, оступаясь, побрел по двору мимо красных фонарей, освещавших последствия сексуальной невоздержанности Пупсера.
13
Корнелиус Каррингтон отправился в Кембридж на поезде. В Британской железной дороге есть что-то устойчивое, неизменное, гармонирующее с той сладостной тоской по прошлому, которая была отличительным признаком его программ. Он сидел в вагоне-ресторане, пил крепкий – и такой традиционный! – чай, раздумывал о неожиданном приглашении сэра Кошкарта и разглядывал попутчиков. Поезд задребезжал мимо многоэтажек и фабрик Хэкни и Пондер-Энда. Каррингтон поспешно отпрянул от окна – отпрянул от вульгарности реальной жизни – и задумался: а не попросить ли еще чаю с тостом. Каррингтон предпочитал жить в собственном, отгороженном от реальности мирке. Мирке, где царили пастельные тона, неопределенность, неуверенность. Однако, ораторствуя на телеэкране, он и впрямь казался Иеремией, хотя и исполненным кротости. Передачи его выходили нерегулярно, но всегда очень кстати. В них он гневно обрушивался на панельные многоквартирные дома, порицая их с моральной и эстетической точки зрения, и пел хвалу затейливым мостовым и причудливым особнякам в псевдотюдоровском стиле: по его мнению, они воплощали чистоту нравов в предместьях. Но крестовый поход Каррингтона не ограничивался архитектурой. С истинно религиозным жаром, но без малейшего намека на какую-то конкретную религию он призывал к достижению недостижимых целей. Не один бедняга, пристрастившийся к денатурату благодаря программе Каррингтона, прославился своими алкогольными наклонностями на всю страну, а несколько наркоманов, испытывавшие ломку на глазах съемочной группы и миллионов зрителей, сами не подозревали, что их корчи имеют такое общественное значение. Программы Каррингтона позволяли нескольким миллионам зрителей, не выходя из дома, почувствовать себя филантропами, а это, что ни говори, очень приятное чувство. И как-то так выходило, что все в этом мире хорошо, хотя все из рук вон плохо. О чем бы ни шла речь, Корнелиус Каррингтон всегда ухитрялся сочетать обличительный пафос с развлекательностью, и если и сгущал краски, то вслед за тем немедленно успокаивал перепуганных зрителей. Он был прямо-таки создан для этого: его облик, манеры могли успокоить кого угодно. Он олицетворял саму надежность и человечность британского образа жизни. Пусть полицейских убивают на каждом углу (а послушать Каррингтона – их отстреливали сотнями), все равно закон защитит честных британцев.
Словом, всезнающий Корнелиус Каррингтон был для телезрителей тем же, что плюшевый мишка для перепуганного малыша.
Итак, Каррингтон сидел в вагоне-ресторане, любовался мелькавшим за окном пейзажем Броксборна и пытливая мысль его, отвлекшись от пирожных, вновь обратилась к причинам приглашения сэра Кошкарта, слишком неожиданного, чтобы быть чистосердечным. Каррингтон с любопытством выслушал рассказ генерала о недавних событиях в Покерхаусе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29