Наконец я встала со стула и из кухни снова прошла в спальню, где он, связанный, меня ожидал. Он смог услышать мои шаги, намеренно приглушенные и осторожные, он издал вздох благодарности и на какой-то миг задвигался раньше, прежде чем мое тело стало медленно его в себя поглощать…
Я проснулась, когда небо было темно-синим, а ясная луна была похожа на тонкий ноготок, прилепившийся к крыше мира. Я была еще в возбуждении от увиденного сна. Я взяла трубку и позвонила Фабрицио.
– Я думал, ты так и не объявишься, – сказал он с беспокойством.
– Мне так было удобно, – ответила я капризно.
Он сказал, что приедет в течение пятнадцати минут и что я должна ждать его в постели.
Я полностью разделась, оставив свою одежду на полу в кладовке, взяла содержимое коробки и надела на себя тот самый тесный комбинезон, он так сжал мое тело, что даже стало пощипывать кожу. Сапоги были мне как раз до середины ляжки. В коробке я также нашла губную помаду огненно-красного цвета, пару накладных ресниц и топ весьма интенсивного оттенка. Я зашла в спальню, чтобы посмотреться в зеркало, и когда увидела себя, подскочила: вот моя очередная трансформация, моя очередная готовность отдаться запретным и скрытым желаниям того, кем я не являюсь, и того, кто меня не любит.
Но на этот раз все должно быть по-другому, у меня, возможно, будет компенсация: его унижение. Хотя, в сущности, униженными являемся мы оба.
Он пришел с опозданием и, извиняясь, сказал, что ему пришлось придумывать какую-то чушь для жены. Бедная жена, подумала я, но сегодня вечером он понесет наказание и за тебя тоже.
Он меня застал в тот момент, когда я была в постели и наблюдала за огромной мухой, громко бившейся о лампочку, подвешенную к потолку. Это меня раздражало, я думала, что люди конвульсивно бьются супротив мира точно так же, как эта глупая тварь: создают шум, беспорядок, кружение вокруг тех вещей, которые они никогда не сумеют полностью схватить в свои руки; иногда люди путают свои желания с западней, там они в изумлении и остаются, сгнивая под синим светом внутри абажура
Фабрицио поставил свой «дипломат» и остался в дверях, наблюдая за мной в тишине. Его глаза были красноречивы, его возбуждение под брюками мне это подтверждало: я должна бы его сегодня помучить, и помучить злостно.
Потом он заговорил:
– Ты уже изнасиловала все мои мысли, ты вошла внутрь меня. Сейчас ты должна изнасиловать мое тело, ты должна сделать так, чтобы часть тебя вошла бы в мою плоть.
– Тебе не кажется, что при таком раскладе нельзя понять, кто из нас раб, а кто хозяин? Буду решать я, что мне делать, ты же должен только терпеть. Иди сюда! – И я заорала, как самая настоящая хозяйка.
Он направился к постели торопливым шагом, а я, разглядывая хлыст и фаллос на тумбочке, почувствовала, как во мне вскипает кровь и как меня подстегивает некое безумство. Я хотела знать, какой оргазм он мог бы испытать, но всего больше я хотела видеть его кровь.
Без одежды он напоминал червяка, его кожа была блестящей и податливой, почти совсем без волосков, его живот был широким и надутым, его половой член неожиданно стал возбужденным. Я подумала, что подарить ему нежное насилие, как в моем сне, – это было бы слишком, он заслуживал другого наказания – сурового, сильного, злобного. Я его заставила растянуться на полу животом вниз, мой взгляд был надменным и холодным, даже отрешенным, у него застыла бы кровь в жилах, если бы он его увидел. Он повернулся ко мне лицом, побелевшим и потным, и я тут же с силой воткнула ему в спину каблук своего кожаного сапога. Его плоть была исхлестана моей местью. Он кричал, но кричал тихо, может, он плакал; мой ум был в таком помраченном состоянии, что для меня было невозможно различать звуки и цвета вокруг меня.
– Ты чей? – спросила я ледяным тоном. Протяжный предсмертный хрип и потом прерывистый голос:
– Твой. Я твой раб.
Пока он это произносил, мой каблук спустился по его позвоночнику до самых ягодиц и стал надавливать.
– Нет, Мелисса… нет… – говорил он, сильно задыхаясь.
Я была не в состоянии продолжать, я протянула руку к тумбочке, взяла свои аксессуары и положила их на кровать. Я его перевернула ударом ноги, и теперь он лежал на спине.
– Повернись! – снова я приказала ему.
Он повиновался, я уселась верхом на его ляжку и, не отдавая себе отчета, начала теребить его, млея, касаясь его своим облегающим комбинезоном.
– Твоя пипка вся мокрая, дай мне ее полизать… – сказал он на выдохе.
– Нет! – сказала я громко.
Его голос стал прерывистым, и из того, что он говорил, я могла понять только то, что он меня просил продолжать делать ему больно.
Мое возбуждение нарастало, заполняло мою душу и потом выходило снова через мою половую щель, вызывая загадочную экзальтацию. Я его подчиняла себе и была этим счастлива. Счастлива за себя и счастлива за него. За него – потому что это было то, чего он желал, это было одно из его самых больших желаний. За себя, потому что это было как бы моим утверждением – моей личности, моего тела, моей души, всей меня – рядом с другой личностью, которой я полностью овладела. Я принимала участие в празднике самой себя. Взяв хлыст в руку, я сначала прошлась по его заднице рукояткой, а потом и кожаными веревками, однако я его еще не била; затем для начала я нанесла ему легкий удар и почувствовала, как его тело вздрогнуло и напряглось. Большая муха над нами по-прежнему билась о лампочку, а перед собой я видела занавеску на окне, которую почти разрывала открытая рама под порывами ветра.
Последний жестокий удар по его измученной покрасневшей спине – и я взяла фаллос. Я никогда не держала эту штуку в своих руках, и она мне не понравилась.
Я нанесла на поверхность фаллоса вязкий гель и увлажнила свои пальцы этим ненатуральным, неестественным средством. Все это совершенно отличалось от того, что я видела, когда Джанмария и Джермано медленно входили друг в друга, как нежно они это делали и как сладостно было им в другой реальности, настоящей и реально существующей для них.
Моя реальность с Фабрицио была мне мерзкой: все неправда, все унизительно лживо. Лживый по отношению к своей жизни, к своей семье червь, ползающий в ногах какой-то девчонки.
Фаллос вошел с трудом, и я собственными руками ощутила, как он завибрировал, словно там, внутри, что-то разорвалось (его кишки?). Я стала трахать его искусственным фаллосом, повторяя в уме фразы, что-то вроде формул, произносимых во время обряда: это – за твое невежество, раз, это – за твое убогое самомнение, два, это – за твою дочь, которая никогда так и не узнает, какой у нее отец, это – за твою жену, которая по ночам находится рядом с тобой, это – за то, что ты меня не понял, не понимаешь, не воспринял во мне самую существенную сущность – мою красоту. Красоту настоящую, которую имеет каждый из нас, но не ты. Столько толчков, и все они грубые, жесткие, поражающие. Он стонал подо мною, кричал, иногда плакал, его отверстие расширилось и покраснело от напряжения и от крови.
– Ты уже не дышишь, мерзкая тварь? – сказала я с жестокой ухмылкой.
Он громко завопил, может во время оргазма, и затем сказал:
– Хватит. Я прошу тебя.
Я остановилась. Мои глаза наполнялись слезами.
Я его оставила в постели, потрясенного, полумертвого, совершенно разбитого, я оделась и в подъезде ласково попрощалась с консьержкой.
С ним я не попрощалась, я даже на него не взглянула, я ушла, и все.
Вернувшись домой, я не посмотрелась в зеркало. И перед сном я не расчесала сто раз свои волосы щеткой: видеть свое лицо полумертвым, а волосы тусклыми – это было бы для меня больно, даже слишком больно.

4 марта 2002 г

Ночь прошла в кошмарах. Один из них просто заставил меня дрожать в холодном поту.
Я как будто бежала по сухому темному лесу, и за мной гнались какие-то типы, злобные и странные. Перед моими глазами высилась освещенная солнцем башня, точно, как у Данте, когда он пытается дойти до холма, но не может, ему мешают три диких зверя. Только мне мешали до нее добраться не три диких зверя, а самовлюбленный ангел и его дьяволы, а позади них – какой-то людоед с набитым животом, полным молодыми девочками, а подальше – гермафродит, а за ним – молодые гомосексуалисты. У всех у них текла слюна изо рта, кто-то передвигался с трудом, волоча свое тело по сухой земле. Я бежала и все время оглядывалась в страхе, что кто-нибудь меня схватит; все выкрикивали какие-то бессмысленные звуки. Вдруг я заметила кого-то перед собой и громко закричала, а когда присмотрелась, увидела, что это был мужчина с добрым лицом. Он меня взял за руку и провел по темным секретным переходам до самой башни. Он указал пальцем и сказал:
– Поднимайся по этим лестницам, но никогда не оглядывайся, на вершине ты должна остановиться. Там ты найдешь того, кого напрасно искала в лесу.
– Как я могу тебя отблагодарить? – спросила я, вся в слезах.
– Беги, пока я не соединился с ними! – закричал он и сильно затряс головой.
– Но это ты, это ты мой спаситель! Мне не нужно подниматься наверх, я тебя уже нашла! – на этот раз закричала я, переполняемая радостью.
– Беги! – повторил он снова. И его глаза изменились, стали красными и голодными, а изо рта полилась слюна.
Я осталась там, внизу у башни, и сердце мое было разбито.

22 марта 2002 г

Мои домашние уехали на целую неделю и возвращаются только завтра.
Несколько дней дома никого не было, и я могла уходить и приходить, когда мне заблагорассудится
Поначалу я думала кого-нибудь пригласить, чтобы провести ночь, ну, может, Даниэле – я с ним разговаривала пару дней назад, или Роберто, а может, отважиться позвать Джермано или Летицию, в общем, кого-нибудь, кто бы мне составил компанию. Но на самом деле я упивалась своим одиночеством, я осталась наедине сама с собой и могла думать обо всем, прекрасном и плохом, что случилось со мной за последнее время.
Да, дневник, о том плохом, что я сделала сама себе, о том, что я сама себя не уважала, о себе самой, которую, повторяю, я очень люблю.
Но я не очень уверена, что люблю себя так, как прежде; кто действительно любит себя, не даст возможности первому встречному осквернять свое тело без какой-либо цели или просто ради развлечения. Я это говорю, дневник, чтобы открыть тебе один секрет, секрет грустный, я его самым глупым образом хотела от тебя скрыть, ошибочно полагая, что могу его забыть.
Однажды вечером я подумала, что мне надо бы развеяться и подышать свежим воздухом. Я пошла в один пивной бар, куда заглядываю частенько, и, выпивая очередной бокал пива, познакомилась с одним типом, который прицепился ко мне. Я опьянела, у меня кружилась голова, и я поддалась на его приставания.
Он привез меня к себе домой, и, когда закрыл дверь, я увидела его маленькие безумные глаза: мне стало страшно, так страшно, что мое опьянение моментально испарилось. Я его упрашивала выпустить меня, но он этого не сделал, а заставил меня раздеться догола. Напуганная, я разделась и потом сделала все, что он приказывал.
Он вложил в мою руку вибратор, заставил засунуть во влагалище, и я чувствовала, как стенки влагалища горели огнем, а кожа как будто слезала. Я заплакала, когда он предложил свой маленький и мягкий член, я не смогла увильнуть от того, чего он хотел. Но он не смог кончить, потому что чувствовал мою нижнюю челюсть и даже мои зубы.
Потом он улегся на кровать и сразу заснул. А я посмотрела на тумбочку, ожидая увидеть там деньги, предназначенные хорошей бляди.
Я пошла в ванную, умыла свое лицо, но даже на миг не взглянула на свое отражение в зеркале, иначе я увидела бы то чудовище, которое хотят видеть во мне все. Я не могу себе это позволить и не могу позволить никому. Я грязна, и только Любовь, если она существует, может меня очистить.

28 марта

Я рассказала Валерио о том, что случилось вчера вечером.
Я ждала, что он скажет «я сейчас к тебе приеду», чтобы взять меня на руки и приласкать меня, прошептать мне, что я не должна ни о чем беспокоиться, потому что он со мной. Ничего подобного: он сказал тоном сухого выговора, что я глупая пизда, и это правда, еб твою мать, правда! Но хватит того, что я сама себя казню. Я не хочу слышать проповедей от других, я хочу только, чтобы кто-то меня обнял и помог бы мне чувствовать себя хорошо.
Сегодня утром он пришел к дверям школы, я бы никогда не додумалась до такого. Он приехал на мотоцикле, с развевающимися волосами, темные очки прикрывали его прекрасные глаза; в это время я болтала с моими одноклассниками, сидящими на скамейке. Мои волосы были в беспорядке, на плечах висел тяжелый рюкзак, лицо было покрасневшим. Когда я увидела его, с его доброй, обворожительной улыбкой, меня как будто подкосило. Быстро сказав своим товарищам: «Извините!» – я побежала, чтобы с ним поздороваться. Я бросилась к нему по-детски, непроизвольно, но красноречиво. Он мне сказал, что хочет видеть меня, что ему не хватает моей улыбки и запаха моих духов и что он находится в состоянии кризиса при долгом воздержании от Лолиты.
– Что высматривают эти гомогенизированные? – спросил он, указывая на ребят на площадке.
– Кто? – спросила я.
Он объяснил: так он называет всех мальчишек, когда они одинаково похожи и каждый из них является частью огромного стада, что отличает их от взрослых.
– У тебя странный способ нас определять… ну, в общем, глядя на твой мотоцикл, видя твою привлекательность, они мне завидуют, потому что я с тобой разговариваю. А завтра они спросят: «Кто этот парень, с которым ты вчера говорила?»
– И ты им скажешь? – спросил он, уверенный в моем ответе.
Так как эта его уверенность меня раздражала, то я сказала:
– Может, да, а может, и нет. Зависит от того, кто у меня это спросит и как.
Я смотрела на его язык, который то и дело облизывал губы, смотрела на его ресницы, длинные и черные, как у ребенка, на его нос, который кажется совершенной копией моего носа… Я смотрела на его пенис, который раздулся, как только я приблизилась к его уху и прошептала:
– Я хочу тебе отдаться сейчас, перед всеми.
Он улыбнулся, нервно сжимая губы, как бы сдерживая возбуждение, и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15